Казалось, сбывалось библейское пророчество о том, что разделившееся царство не устоит. Но Русская земля устояла.
Воеводы больше недели не решались известить царя о московском разорении. Все это время Иван молился, затворившись в одном из древних монастырей Ростова. Позже он по-своему расценил поступок воевод: «Москву уже сожгли, а меня не извещали десять дней. Ведь это измена немалая…»
Царь был потрясен бедствием. Ханские послы, доставившие Ивану грамоту Девлет-Гирея, нашли его готовым на значительные уступки Крыму. Девлет-Гирей разговаривал с московским владыкой уже как со своим данником. «Жгу и пустошу все за Казань и Астрахань, — писал он. — Будешь помнить… Я пришел в твою землю с войсками, все поджег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел в Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблею побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и достоинство, ты бы против нас стоял! Отдай же мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал, и опять меня в готовности увидишь». Крымские послы передали Ивану вместо обычных подарков нож.
Царь шел на большие унижения, чтобы умилостивить хана и добиться немедленного мира. Передавали, что он вышел к ханским послам одетый в сермягу и баранью шубу со словами: «Видите, в чем я? Так меня хан сделал! Все мое царство выпленил и казну пожег, дать мне нечего хану!» В ответной грамоте царь бил челом Девлет-Гирею и писал: «И коли тебе, брату нашему, гневно, и мы хотим Астраханью брату нашему поступиться», — требуя, однако, права совместно с ханом утверждать царей астраханских на престоле. Обыкновенно историки злорадствуют над таким самоуничижением Грозного, мотивируя его уступчивость трусостью и полным упадком духа. Почему, собственно? Не одно поколение великих князей ползало на брюхе перед золотоордынскими ханами, чтобы отвести от Руси угрозу татарского разорения, и об этом принято писать с большим сочувствием, как о свидетельстве выдающегося государственного ума и пламенных патриотических чувств собирателей Русской земли. Однако для Грозного сделано исключение, между тем как одно то, что он ради государственных выгод смирил свою непомерную гордыню, говорит о его незаурядной силе духа и дипломатических способностях и должно быть поставлено ему в несомненную заслугу перед Россией. К тому же совершенно очевидно, что Иван на самом деле и не думал поступаться Астраханью, а просто выигрывал время, стремясь втянуть Девлет-Гирея в долгие и бесперспективные пререкания по поводу статуса Астраханского ханства.
Орда кочевала в Диком поле, не расседлывая коней. Неизбежность нового нашествия была очевидна даже для сторонних наблюдателей. Английский посланник Дженкинсон 8 августа 1571 года извещал из Холмогор королеву Елизавету, что «Крым, без сомнения, снова будет там (в России. — С.Ц.) на следующий год», и рассматривал ожидаемое нашествие как «справедливое наказание для столь дурной нации».
Грозный сознавал опасность, которая становилась все ближе и реальнее по мере приближения весны, и готовился к отражению нападения хана. Главной его заботой было восстановление Москвы. Стремясь не допустить повторения страшного бедствия, он принял ряд предосторожностей: уничтожил посады, всех купцов и мещан перевел оттуда в город и запретил им строить высокие деревянные дома. Москва была обнесена валом с бревенчатыми воротами, обложенными землей и дерном. Семь тысяч каменщиков работало над возведением каменной стены, на которой располагались медные пушки. Одновременно укреплялась засечная черта на южных рубежах. «Ока, — пишет современник, — была укреплена более чем на 50 миль вдоль по берегу: один против другого были набиты два частокола в 4 фута высотою, один от другого на расстоянии 2 футов, и это расстояние между ними было заполнено землей, выкопанной за задним частоколом… Стрелки, таким образом, могли укрыться за обоими частоколами, или шанцами, и стрелять по татарам, когда те переплывали реку». Пологие места укрепляли, забивая в землю тройные ряды заостренных кверху свай. Совершенствовалась также степная разведка.
Царь руководил обороной из Новгорода. Передышка в войне со Швецией позволила заблаговременно сосредоточить на юге значительные силы — около 40 ООО человек дворянского ополчения и стрельцов, к которым присоединились 500 ливонских и немецких наемников. («Во веки веков прежде не слышно было, — сокрушался ливонский хронист, — чтобы ливонцы и чужеземцы так приставали к Московиту, как в эти годы».) На Оке был создан особый речной отряд при Передовом полку. На этот раз военная операция против крымцев была тщательно спланирована: царь приказал предусмотреть все варианты возможных действий Девлет-Гирея и дал четкие указания воеводам, как поступать в каждом случае.
В феврале 1572 года Грозный уже заявил крымским послам, угрожавшим ему войной за неуступчивость в вопросе о восстановлении независимости Казани и Астрахани, что еще неизвестно, в чью пользу закончится новый поход хана на Русь.
С наступлением весны Девлет-Гирей, раздраженный бесплодными дипломатическими переговорами, заявил своим мурзам и уланам, что лучше не тратить времени в «лживой» переписке, а лично встретиться с царем, чтобы «переговорить» с ним и изустно «получить прямой ответ».
Орда ринулась знакомым путем к московским украйнам.
Хан знал, что русские укрепляли засечную черту, «маялись месяца три или четыре приходу нашему», — но это не остановило его. Он был уверен в успехе нового похода и имел для этого все основания. По сравнению с прошлым годом войско его значительно увеличилось. Теперь к крымской орде, насчитывавшей от 40 000 до 50 000 сабель, присоединились многочисленные северокавказские и прикаспийские орды — ногаи, черкесы, адыги — и 7000 турецких янычар; современники оценивали численность войска Девлет-Гирея в 120 ООО всадников, но, даже если снизить эту цифру до 70 000, что вероятнее, все равно получается, что татары имели почти двойное превосходство над русскими. К этому надо добавить, что при известии о приближении хана к московским границам восстали покоренные народы Поволжья — чуваши и черемисы, которые напали на русские крепости, пожгли посады и увели множество пленных.
Вместе с численностью войска возросли и аппетиты хана. Девлет-Гирей не скрывал, что едет «в Москву на царство». Современники были хорошо осведомлены о его намерениях. «Крымский хан похвалялся перед турецким султаном, — пишет Штаден, — что он возьмет всю Русскую землю в течение года, великого князя пленником уведет в Крым и со всеми мурзами займет Русскую землю…» Курбский свидетельствует о том же — что хан «хотяще уже до конца опустошити землю оную и самого того вели кого князя выгнати из царства его…». В своей беспредельной наглости удачливого завоевателя Девлет-Гирей уже вел себя как «царь и государь всея Руси»: заранее разделил Москву между своими мурзами и выдал крымским купцам грамоту на беспошлинную торговлю на Волге.
Спустя девяносто два года после знаменитого стояния на Угре и свержения золотоордынского ига над Русской землей нависла угроза нового татарского порабощения.
Орда вторглась на Русь 23 июля. Предав огню посады Тулы, татары по Серпуховской дороге вышли к Оке — на одном из направлений, которое предвидело русское командование.
Однако большая протяженность береговых укреплений затрудняла взаимодействие русских полков, которые стояли в следующем порядке: полки Правой и Левой руки прикрывали подступы к Москве со стороны Серпухова и Тулы; главный воевода князь Михаил Воротынский с Большим полком и артиллерией находился в Коломне; Передовой полк во главе с молодым князем Дмитрием Ивановичем Хворостининым был выдвинут далеко на запад, в район Калуги, чтобы не допустить повторения обходного маневра татар, как это случилось в прошлом году.
Весь день 26 июля русские полки успешно отражали нападения татар в местах переправ. И все же численное превосходство позволило Девлет-Гирею вновь осуществить обход. По словам летописца, хан Оку «в трех местах перелез со многим воинством». В ночь на 27 июля 20 000 ногаев и татар Теребердей-мурзы потеснили стрельцов, оборонявших Сенькин брод, и заняли дороги, ведущие к Москве. Сопротивление русских войск не оставляло татарам времени на грабеж: Теребердей-мурза землю «не воевал и не жег». Другой крупный отряд ногайского князя Дивей-мурзы, встретив сильный отпор под Серпуховом, форсировал Оку напротив села Дракина и двинулся в обход города, в тыл полкам Правой и Левой руки. По пути Дивей-мурза полностью разгромил небольшой московский отряд в 300 человек; в живых остался один командир отряда — известный нам опричник Штаден (вероятно, он спасся бегством, за что и был позже исключен из опричнины).