Читать интересную книгу Модная сочинительница - Уильям Теккерей

Сын лорда Пимлико прославился во времена принца-регента своим остроумием, - этот дар он унаследовал от предков и передал детям, - и, пожалуй, справедливо будет сказать, что капитал его исчислялся не гинеями, но гением. Когда он вступил в брак, ему посоветовали быть экономным.

- Экономным! - воскликнул он. - У моей жены нет ни гроша, а у меня и того меньше, - думаю, что нельзя экономить на том, чего нет.

Однако эта прелестная чета, с толком пуская в оборот упомянутый капитал, умудрилась понемногу устроиться вполне сносно и в конце концов водворилась в Пимлико-Хаусе, унаследованном пожизненно вдовой графа, где и зажила на широкую ногу. Леди Фанни устраивает в Лондоне самые роскошные приемы, у нее самый роскошный выезд и очень приятный муж, чей экипаж ничуть не уступает ее собственному; в театре он занимает самую большую ложу, в то время, как ее сиятельство восседает в бельэтаже. Говорят, он много играет и даже платит карточные долги.

Как же это стало возможным? А дело в том, что ее светлость - модная сочинительница. Вот уже пятнадцать лет как она предается этой забаве и опубликовала за это время сорок пять романов, издала двадцать семь новых журналов, и не знаю, сколько ежегодников, выпустила в свет неисчислимое множество стихов, пьес, сборников изречений, воспоминаний, путевых заметок а статей. Как-то в церкви одна дама, в которой по соломенной шляпке с красными лептами и рюшами, украшенной маками и ноготками, по медной фероньерке, большим красным рукам, черному шелковому платью, добротным башмакам и черным шелковым чулкам я узнал набожную кухарку, поклонилась мне, как только запели псалом, и предложила мне следить по ее книге, озаглавленной "Божественные Песнопения, или Сборник священных гимнов, составленных, положенных на музыку и изданных леди Фрэнсис Джулианой Фламмери" и представлявших собой попросту собрание песнопений, похищенных из поэтического наследия Уотса, Весли, Брейди и Тейта и т. д., а также из малоизвестных собраний Стернхолда и Гопкинса. Мы с кухаркой пели, заглядывая в эту сокровищницу, и поразительно, до какой степени наше рвение разгоралось от мысли, что нашим религиозным чувством управляет рука леди, чье имя занесено в Красную Книгу.

Количество страниц, исписанных пером леди Фламмери, не поддается исчислению. Говоря о литературной плодовитости, не следует забывать сударыня, что ваш прекрасный пол одарен в этом отношении несравненно более нас; за то время, что мужчина будет мучительно корпеть над двумя страничками какого-нибудь письма, дама испишет десяток страниц, с бесконечными помарками и поправками, и так мелко и убористо, что невозможно будет разобрать написанное. Однако перо леди Фламмери по быстроте не знает себе равного; ее Пегас скачет галопом по муаровой атласной бумаге, оставляя далеко позади всех прочих наездников. Подобно Камилле, он скачет по равнинам и, кажется, не знает усталости; правда, случается иной раз, что, мчась с такой невероятной скоростью, он, Пегас, теряет по дороге все мысли, но что за беда? Он скачет все дальше и дальше (слышен только скрип пера!), пока не достигнет восхитительного победного столбика, на котором начертано Finis, или "конец", и который знаменует окончание скачек, что бы они там собою ни представляли: роман, ежегодник, стихотворение и т. п.

Тут следует оговориться: автор этих строк отнюдь не намеревается описывать сокровенные мысли, привычки и образ жизни леди Фламмери, - ведь выше он уже со всей скромностью признался, что никогда не имел чести быть лично знакомым с лордами и леди, а потому модисткам, женам мясников, бойким молодым клеркам и подмастерьям, а также всем прочим, кто жаждет собрать сведения об аристократах, лучше и вовсе не заглядывать в настоящий очерк. Однако до автора доходили слухи из достаточно компетентных источников, что образ жизни и привычки этих леди и джентльменов чрезвычайно напоминают обычаи и манеры других мужчин и женщин, имена которых не значатся у Дебре. Приняв это во внимание, а также и то обстоятельство, что леди Фламмери мало чем отличается от любой другой женщины, философски мыслящий читатель удовлетворится тем, что мы разберем деятельность леди Фламмери с точки зрения ее общественных возможностей и рассмотрим в самых общих чертах ее влияние на человечество.

Оставим, таким образом, в стороне ее личность, а также ее труды, не стоящие сколько-нибудь тщательного разбора, ибо какой смысл толочь воду в ступе или заниматься сложными преобразованиями математической формулы, заведомо равной нулю? На литературу эта женщина, в сущности, не оказывает ни малейшего влияния: ни дурного, ни хорошего; есть, конечно, некоторые глупцы, которые попадаются в ее тонкие сети, да и как же иначе, ведь глупцы для того и созданы, чтобы попадаться на удочку, - это в порядке вещей. Леди Фламмери пишет обо всем, то есть ни о чем. Ее поэзия - чистейшая вода; ее романы набор слов, не более; ее философия - сплошная пустота! Да и разве может быть иначе? Разве бы она была тем, что она есть, если бы это было не так? Ведь если бы она, и в самом деле, писала хорошо, она не была бы леди Фламмери; Тимсон и разные критики не стали бы восхвалять ее, потому что тогда она была бы порядочной женщиной и не подкупала бы их. Более того, "Тимсон и Кo", уж наверное, не упустили бы случая позлословить на ее счет в печати, потому что, ежели бы она была порядочной женщиной, она презирала бы их и их ремесло.

Мы уже сказали, что представляют собой в общих чертах ее писания. Она способна настрочить без посторонней помощи любое количество романов, за которые заплатят издатели Соуп и Дидл; а с помощью друзей она производит на свет десятки шедевров вроде "Поэзии грации", "Улыбок красоты", "Перлов чистоты" и т. д. Все мы помним, какой успех имели ее "Перлы пэров". Сейчас она трудится над "Благородными баронетами", после чего появятся на свет "Дочери дворников" или еще что-нибудь в том же духе. У леди Фламмери бесчисленное множество друзей-литераторов, преданных ей душой и телом; стоит только пригласить их к обеду, улыбнуться им из театральной ложи или помахать им рукой на Роттен-Роу, и они безраздельно принадлежат ей (Vides, meus filius etc.) {Ты видишь, сын мой (лат.).}. Ты видишь, сын мой, какой ничтожной порции лести достаточно для того, чтобы купить сердце мужчины. Я знаю немало таких случаев: вот, например, мой приятель, коренастый толстяк Маклэзер; как-то я встретил его прогуливающимся по Бонд-стрит, галстук его украшала огромная рубиновая булавка.

- Мак! - вскричал ваш покорный слуга. - Это рубин Фламмери.

За что Мак возненавидел и проклял меня на всю жизнь. Затем я увидел Фитча, художника, на нем был ослепительный бархатный жилет, тоже от Фламмери.

- Во всем городе есть только один такой же жилет, у Фламмери, доверительно шепнул мне Фитч. И, уж конечно, Фитч не остался в долгу и преподнес им с полдюжины прелестнейших рисунков.

- Разумеется, я не собираюсь брать за них деньги, - говорит он, - ведь как-никак, черт возьми, леди Фламмери - мой друг.

Ах, Фитч, Фитч!

Можно привести еще сотню самых разнообразных способов подкупа, которыми пользуется ее сиятельство. Она подкупает критиков, чтобы они восхваляли ее, писателей, чтобы они писали за нее, и публика жадно набрасывается на ее творенья так же, как на любой искусно разрекламированный товар. И вот книга выходит в свет: что до ее достоинств, то мы с удовлетворением можем признать, что леди Фламмери не испытывает недостатка в природном esprit {Живости ума (франц.).}, которым наделены все женщины, но далее этого наши похвалы не идут. О стиле говорить не приходится, ибо ее сиятельство совершенно не знает родного языка, но зато нахваталась фраз из нескольких иностранных. Она пересыпает свои творения безграмотными французскими вставками, нелепейшими обрывками из итальянских арий, чудовищно искаженными немецкими поговорками и беспомощными фразами на дурном испанском; и эта способность коверкать и калечить родной язык дает ей право именовать себя сочинительницей. Но позвольте, однако, заметить, что такого слова не существует. Если бы какого-нибудь юного воспитанника Итонской школы попросили сочинить вирши в честь Сафо, или графини Такой-то, или леди Шарлотты-Как-Ее-Там, или достопочтенной миссис Некто, и он от избытка чувств вообразил бы, что может наделить эти прелестные созданья титулом auctrix {Писательница (лат.).}, мне пришлось бы только пожалеть этого молодого джентльмена. Доктор Вордсворт и его сподвижники жестоко отделали бы его за подобную ошибку. Так запомните же, милые авторесы: слова "сочинительница" не существует. Есть слово auctor; Optima tu proprii nomims auctor eris {Лучшим создателем собственной славы ты будешь (лат.).}, из чего со всей очевидностью следует, что вас должно именовать сочинителем, а не сочинительницей (определение это взято из словаря Эйнсворта, в чем любой желающий может удостовериться).

Итак, вопрос исчерпан: слова "сочинительница" не существует. Но это еще ровно ничего не значит. Уж не думаете ли вы, что сочинительницы придерживаются правил грамматики? Такое предположение просто нелепо. Да мы и не ждем от них знания родного языка. Нам гораздо больше нравятся те вольности и шалости, которые они себе позволяют. Когда, например, знаменитая автореса, написавшая мемуары, называет кого-нибудь прототипом собственного отца, мы чувствуем себя облагодетельствованными ее светлостью; язык чувствует себя облагодетельствованным, ибо он приобретает своеобразное очарование и невиданные дотоле возможности; ведь совершенно очевидно, что если мы можем называть себя прообразами наших бабушек, можем предсказывать меню вчерашнего обеда и тому подобное, мы начинаем по-новому мыслить, и перед нашей поэтической фантазией открываются изумительные перспективы о которых мы никогда не подозревали.