Читать интересную книгу Шкура льва - Рафаэль Сабатини

Возвратившись из Ирландии, Эверард услышал печальную повесть о разбитом сердце молодой женщины и ее кончине. Она умерла, не перенеся позора, ибо поговаривали, что бракосочетание так и не состоялось.

Весть о ее смерти долетела и до Англии. Эту новость привез троюродный брат покойной, последний из рода Малиньи, который переплыл Канал с единственной целью — потребовать у чванливого милорда Ротерби удовлетворения за содеянное. Бедняге Малиньи насквозь пронзили шпагой легкое, от чего он и умер. А с его смертью, как считал Ротерби, вопрос был исчерпан.

Но оставался Эверард. Эверард, который так любил несчастную, чуть ли не боготворил ее; Эверард, поклявшийся уничтожить милорда Ротерби самым страшным из всех мыслимых способов. Слух об этой клятве тоже дошел до его светлости. В ответ милорд подверг Эверарда гонениям после брэмарского поражения 1715 года.[2]

Однако еще до всех этих событий Эверарду стало известно, что слух о кончине мадемуазель Малиньи был ложным и распустили его, видимо, из страха перед пресловутым кузеном, объявившим себя мстителем за ее поруганную честь. Тогда же, а это было восемь месяцев спустя после бегства Ротерби, Эверард пустился на поиски женщины и нашел ее прозябавшей в нищете, в мансарде дома во Дворе чудес.[3]

За два дня до того, как Эверард отыскал Антуанетту де Малиньи в убогой, продуваемой всеми ветрами каморке самого презренного из парижских притонов, она произвела на свет сына, и теперь оба, мать и сын, умирали. Они не протянули бы и недели, если бы не Эверард, вовремя подоспевший на помощь. Он предложил ее в истинно джентльменском духе. Когда король Яков[4] лишился престола, Эверард ухитрился спасти состояние, надежно вложив его в дело во Франции, Голландии и других странах. На часть этих средств он выкупил замок и земли Малиньи, на которые после смерти отца Антуанетты наложили лапу его заимодавцы.

Туда Эверард и отправил Антуанетту вместе с ребенком, сыном Ротерби. Он стал крестным отцом мальчика, а замок и земли преподнес ему в дар на крестины.

Выражая таким образом свою любовь, сам Эверард оставался в тени. Он ни разу не дал Антуанетте возможности отблагодарить себя. Эверард предпочитал держаться в стороне, чтобы она не заметила печали, в которую ввергла его, и сама не загрустила сильнее прежнего.

Два года жила она в Малиньи в таком мире и покое, какой ведом, наверное, лишь людям, знающим, что такое разбитое сердце. Короткий остаток жизни, отпущенный ей судьбой, был скрашен и озарен благородной дружбой Эверарда. Время от времени он писал Антуанетте то из Италии, то из Голландии, но никогда не приезжал погостить. Его удерживала щепетильность, то ли истинная, то ли ложная — этого он и сам не мог понять. Ну, а она, уважая его чувства, которые благодаря женскому чутью не составляли для нее тайны, не приглашала Эверарда к себе. В переписке они избегали упоминать имя Ротерби, и ни один из них ни разу не завел о ней речь, словно милорда либо вовсе не было на свете, либо он никогда не вставал на их жизненном пути. Все это время Антуанетта угасала, слабея с каждым днем, несмотря на заботу, которой была окружена. Холодная и голодная зима во Дворе чудес посеяла свои гибельные семена, и смерть уже точила косу в предвкушении жатвы.

Перед самой кончиной Антуанетта спешно послала за Эверардом гонца. Благородный друг тотчас же откликнулся на призыв, но опоздал: Антуанетта испустила дух в ночь перед его приездом. Однако она оставила Эверарду послание, написанное загодя на тот случай, если он не застанет ее в живых. Письмо это, выведенное изящным почерком француженки, лежало теперь перед ним.

«Я даже не стану пытаться благодарить Вас, дражайший друг, — писала она, — ибо мыслимо ли отплатить простым «благодарю» за Ваш поступок? О, Эверард, Эверард! Если бы Господу было угодно надоумить меня сделать лучший выбор, когда пришло время выбирать! — Эти строки тонким лучом радости озарили его измученную душу, явившись более чем щедрым воздаянием за ту малость, которую он совершил. — Да исполнится воля Божья, ибо это — не что иное, как его воля. Господь решил, что так будет лучше, и не важно, постигаем мы его промысел или нет. Но останется мальчик, Жюстен. Вверяю его судьбу Вам, человеку, уже сделавшему для него так много. Любите его хоть чуть-чуть, ради меня! Заботьтесь о нем, воспитывайте его как собственного сына и сделайте таким же джентльменом, как Вы сами. Отец Жюстена не ведает о его существовании. Это тоже к лучшему, ибо я не хотела бы, чтобы он заявлял права на моего мальчика. Не извещайте его о рождении Жюстена, разве что Вам будет угодно поставить его в известность об этом, чтобы покарать за жестокость, с которой он покинул меня».

Задыхаясь, Эверард окроплял письмо слезами, отнюдь не зазорными для его юной мужественности. В тот час молодой человек дал клятву относиться к Жюстену как к сыну и исполнить волю Антуанетты.

Ротерби узнает о существовании своего сына лишь в тот миг, когда это знание способно будет причинить ему самые большие страдания. Эверард твердо решил воспитать в Жюстене жгучую ненависть к грязному негодяю, который произвел его на свет, и, когда придет время, с помощью мальчика повергнуть Ротерби во прах. Таким образом милорду воздастся за его прегрешение.

Дав слово, Эверард подкрепил его делом. Он рассказал Жюстену все без утайки, едва мальчик стал способен его понимать. По мере того, как Жюстен взрослел, сэр Ричард часто повторял ему свою историю и замечал, как душа мальчика наполняется отвращением к родителю и благоговением перед прекрасной и святой женщиной, которая некогда была его матерью. Эверард не жалел сил, пестуя эти чувства.

В остальном же он, ради памяти матери Жюстена, старался воспитывать его в духе благородства. Выкупленное им поместье Малиньи с весьма приличной рентой осталось во владении Жюстена, и, пока тот был мал, сэр Ричард вел все домашние дела. Итогом его управления стало значительное приумножение средств. Эверард отправил юношу в Оксфорд, а потом, дабы дать ему безупречное образование, отослал на два года в Европу. Когда Жюстен вернулся оттуда, став взрослым и прекрасно образованным человеком, Эверард пристроил его ко двору претендента на престол в Риме. Сам сэр Ричард был его тайным представителем в Париже.

Долг свой по отношению к мальчику Эверард исполнял в меру собственного разумения, но мрачная цель постоянно маячила перед ним на горизонте. Итогом его трудов стала сложная противоречивая натура, которую и сам сэр Ричард никак не ожидал выпестовать. Врожденные жизнерадостность и озорство оказались подавленными британской чопорностью, и в итоге мальчик приобрел нрав, в котором язвительная насмешливость сочеталась с издевательским неприятием всего сущего, как низменного, так и святого. Это отношение к жизни усугублялось образованием и в еще большей степени влиянием искушенного и бывалого Эверарда, которое в конце концов и оказалось решающим. Юноша утратил иллюзии еще до того, как у него прорезался зуб мудрости, и тоже благодаря наставничеству сэра Ричарда, который рассказал Жюстену некрасивую историю его рождения, преподав ему тем самым урок, итогом которого стало убеждение, что все мужчины — обманщики, а все женщины — дуры, равно как и саркастичное отношение к миру. Жюстен взял себе девизом слова vos non vobis[5] и решил сделаться зрителем в театре жизни, а в итоге, разумеется, превратился в величайшего из его лицедеев.

Таким был Жюстен, когда мы познакомились с ним. В гамме сложных чувств, которые он сейчас испытывал, преобладала жалость к сэру Ричарду, а тот молча сидел за столом и воскрешал в памяти прошлое, умершее три десятилетия назад. Наконец на его старческие глаза навернулись слезы, баронет издал горлом какой-то звук, похожий то ли на рык, то ли на рыдание, и вдруг резко откинулся на спинку кресла.

Жюстен сел. Черты его приобрели выражение мрачной серьезности.

— Расскажите мне все, — попросил он своего приемного отца. — Изложите мне в точности, как обстоят дела и как вы намерены действовать.

— Охотно, — согласился баронет. — Лорд Остермор, однажды ставший перебежчиком ради обогащения, готов совершить с той же целью и новое предательство. Судя по сведениям, доходящим до меня из Англии, в угаре биржевых спекуляций, который охватил Лондон, его светлость понес большие убытки. Насколько значительные, я пока сказать не могу, но дерзну поклясться, что они весьма ощутимы, коль скоро он вновь предлагает королю свои услуги и намерен продать их достаточно дорого, чтобы возместить ущерб, нанесенный его состоянию. Неделю назад один господин, осуществляющий связь между двором его величества в Риме и друзьями короля здесь, в Париже, привез мне весточку от монарха. Остермор сообщил его величеству о своем желании опять вступить в ряды борцов за дело Стюартов. В дополнение к этим сведениям гонец доставил мне письма от его величества к нескольким сподвижникам, которые я должен был при первой возможности переслать в Англию. Одно из этих писем, попавших ко мне незапечатанными, адресовано милорду Остермору, и в нем содержатся некие выгодные предложения, которые милорд наверняка примет, если его денежные дела и впрямь так плачевны, как мне сообщили. Епископ Эттербери и иже с ним, похоже, уже поколебали преданность его величеству королю Георгу[6], преследуя собственные цели, и я почти не сомневаюсь, что это письмо, — тут сэр Ричард похлопал по лежавшей перед ним бумаге, — довершит и без того уже почти законченное дело. Однако после того, как письма попали ко мне, явились вы и привезли новый приказ его величества. Мне надлежит придержать бумаги и сей же час лично отплыть в Англию, дабы вынудить Эттербери и его приспешников отказаться от своего предприятия.