— Так не бывает, — протянул Ганя-реалист.
Я обозлился:
— Не бывает. Верно. А мы сейчас спим или галлюцинируем. Чему тебя учат, физик?
Ганя не отвечал, молча смотрел за окно. Сейчас он напоминал собаку-ищейку, которая только принюхивается: где след? Тонкий вздернутый нос его, казалось, еще заострился, а голубые глаза «выкатились» шариками.
— Слушайте, — сказал он, — а давайте-ка перелезем через барьер.
— Током ударит.
— Верно... — Ганя задумался. — Смотрите: у вас окна выходят на запад, а у нас на восток. У вас феномен стенки наблюдается, а у нас нет... — И вдруг заорал: — Парадное!
Дверь подъезда выходила туда же, куда и мои окна. По теории, ни войти, ни выйти из нее сейчас никто не мог.
Но теории далеко не всегда подтверждались практикой. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Толкая друг друга, мы выскочили на площадку, сбежали по ступенькам и затормозили у выхода, где на стуле восседала с вязаньем лифтерша тетя Варя и смотрела на улицу сквозь открытую дверь подъезда.
А видела она все тот же двор, тот же гараж с амбарными замками на воротах, тех же мальчишек, гоняющих босиком по лужам, тот же дождь, который неспешно моросил, булькал пузырями на асфальте. Короче, видела тетя Варя то же, что и мы: ни тебе «стены мрака», ни тебе «занавески с током». Все обыденно, привычно: гуляйте по лужам, дорогие члены жилкооператива!
— Дождь-то какой хороший, — сказала тетя Варя. — К грибам дело...
— Уж и хороший... — провокационно усомнился Ганя. — Это он сейчас к грибам, а пять минут назад какой потоп лил!
Тетя Варя удивленно на него посмотрела, спросила сварливо:
— И где же это ты потоп видел?
— За окном, — сказал Ганя, — где ж еще...
— Над отцом смейся, — обиделась тетя Варя. — Он тебе посмеется ремнем по заду. Тогда про потоп и ври...
Я решил вывесить белый флаг примирения.
— Поздно его ремнем-то. Не исправишь уже... — Я вздохнул лицемерно: Теперь ему одна дорожка — в науку.
Ганя хихикнул и пошел под дождь. Я вышел следом и сказал наставительно:
— Старших надо уважать. Ты понял, физик?
— Нет, — отмахнулся Ганя. — Я другое понял: мы с вами стали жертвами наведенной галлюцинации. Смотрите.
Я посмотрел. И увидел два окна моей квартиры, облупленный заборчик лоджии, за стеклом на подоконнике стопу старых рукописей.
— Или стенки не было, — подытожил Ганя, — или она рассосалась. Третьего не дано.
Безапелляционность Гани меня почему-то расстроила: мне хотелось «третьего», которого «не дано». Странное все-таки существо человек: все устроилось, все само собой разрешилось, никаких тайн, никакой фантастики живи спокойно. Ан нет, обидно: как так «никаких тайн»? Только что была, сам щупал, а теперь исчезла? Не выйдет, граждане, подайте мне сюда мою тайну, а я уж в ней разберусь.
Я перелез через невысокий штакетник и подошел прямо по газону к своему балкону. Может быть, я хотел влезть на балкон, может, еще что-нибудь — не знаю, не спрашивайте. Только протянул руку, пытаясь ухватиться за барьер, и... наткнулся на стену. То есть это я потом понял, что на стену, а тогда лишь почувствовал, что мне что-то мешает. Как будто перед моими окнами вровень с торцом дома выросла не видимая глазом преграда. Ну, стена, если хотите. Кулак ударялся об это «невидимое», упруго уходил в него на сантиметр-два, а дальше стон, что-то не пускает.
Я пошел вдоль балкона, «прощупывая» стену. Она начиналась от угла дома и тянулась до подъезда: Неведомое все-таки существовало и затрагивало почему-то только окна моей квартиры. Впрочем, верхнюю границу стены я не искал: может быть, она поднималась до второго этажа, или до третьего, или до десятого. В конце концов, это уж забота живущих сверху...
— Вот так штука! — В голосе Гани не было ни удивления, ни страха. Скорее, восторг, восхищение: надо же, так повезло, такой феномен подвернулся!
А то, что этот, с позволения сказать, феномен оградил мою квартиру от остального мира, так то мелочи жизни, стерпится — слюбится, человек ко всему привыкает, да и, может, ненадолго сие. Последнее, кстати, и примиряло меня с «феноменом».
— Вот что, — сказал серьезно Ганя, — пошли к вам, разработаем план эксперимента. К делу надо подойти строго научно...
Человек легко мирится с неизбежным. В моем случае неизбежным была стенка и, стало быть, «строго научный эксперимент» под руководством Гани. Поэтому я смирился и пошел за ним.
В квартире было темно и тихо: за окном все так же чуть переливалась искорками матово-серая «занавеска».
— Эффект зеркальных очков, — сообщил Ганя. — Только наоборот: с улицы все видно, отсюда — ни черта.
Оттого, что «эффект» получил наименование, легче мне не стало. Я хотел свободы — понятной и привычной.
— Ганя, — сказал я жалобно, — давай куда-нибудь позвоним.
— Куда? — спросил Ганя.
— В Академию наук. Или в милицию.
— А в сумасшедший дом не хотите? — поинтересовался Ганя. — Оттуда охотнее приедут. Нет уж, слушайте меня и получите суперматериал для научной статьи в вашем журнальчике...
Я послушался его и в течение получаса выполнял роль лаборанта: бегал на улицу, исправно кричал в окно, жестикулировал и подводил итоги. Итоги были таковы: «стена-занавеска» звук не проводила — кричи не кричи; с улицы я видел все, что Ганя вытворял в комнате («эффект зеркальных очков»); снаружи стена по-прежнему оставалась упругой и непроходимой, а изнутри она легко пропускала как руку (живая материя), так и полуметровую линейку (неживая материя). Что касается материи неживой — не знаю, а живую ощутимо било током. Правда, поменьше, чем раньше.
После подведения итогов Ганя утомился и иссяк.
— Каковы выводы, профессор? — спросил я его.
— Успеете с выводами, — невежливо сказал «профессор». — Я еще эксперимент не закончил.
Эксперимент и вправду требовал продолжения. Дело в том, что «эффект зеркальных очков» не объяснял довольно странного обстоятельства. Наружный наблюдатель (терминология Гани) видел, как экспериментатор выходит на балкон, протягивает руку и... она исчезает. Как отрезанная, как опущенная в темную воду. Этот фокус, вполне достойный Кио, Ганя запечатлел своим «Зенитом» и теперь, видимо, размышлял о том, куда же исчезает «живая и неживая материя».
— Ладно, — сказал он решительно и встал с кресла. — Побоку сомнения. Ученый должен быть решителен и бесстрашен.
— Ты куда? — испугался я.
— Через балкон — в неизвестность! — Ганя любил красивые фразы.
— Ударит током.
— Пусть. Я страдаю во имя науки.
— Посиди, страдалец, — сказал я. — Не время страдать. Ты лучше посмотри, что с «занавеской» делается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});