Кэролайн с живостью обернулась к Амелии:
– Ах, мама, но ведь я такая, какой меня воспитали вы с папой! И какие бы трудности ни принесло мне будущее, я уверена, их решение будет определяться вложенными в меня понятиями о том, что хорошо, а что плохо.
По лицу Амелии промелькнула легкая тень.
– Однако, дитя мое, я вовсе не хотела бы, чтобы ты стала женой Тимоти Бренкомба.
– Но я люблю его! – воскликнула Кэролайн. – Я знаю Тимоти почти всю свою жизнь и…
Мать невозмутимо продолжала:
– Я не одобряю эту невероятную любовь и твое желание остаться в поместье до конца своих дней.
– Да ведь Трендэрроу – мой родной дом! Как же мне не любить его?
– Потому что долг женщины, – серьезно ответила Амелия, – следовать за своим мужем и жить в его доме, а не наоборот.
– Именно это, мама, я и намерена сделать. Мы будем жить в поместье Сэмпфорд-Фоллиот, которое отдал Тимоти его отец. А потом, позднее… – Она вовремя удержалась, чтобы не упомянуть о кончине родителей в далеком будущем, и весело закончила: – Тимоти с удовольствием примет любые мои условия.
– Уж в этом-то я ни минуты не сомневаюсь, – язвительно заметила Амелия. – Он и твой отец готовы исполнять каждое твое желание, стоит тебе только пальцем шевельнуть.
Кэролайн испуганно посмотрела на нее:
– Мама, твой тон холоден и суров. Я тебя чем-нибудь огорчила?
Внезапно смягчившись, Амелия улыбнулась и поцеловала девушку в лоб.
– Нет. Хотя по временам ты и склонна к своеволию, должна признать, что ты оправдываешь мои надежды. Ты здорова и красива, у тебя любящая натура и смелый характер, который, правда, еще не подвергался жизненным испытаниям. И если ты настаиваешь на этом браке, я не стану тебе препятствовать. – Она снова выпрямилась, и глаза ее опять стали строгими. – Только предостерегаю, дитя мое, подумай хорошенько. Выйдя замуж, назад отступить уже невозможно.
Высокий, грузный и плечистый капитан Николас Пенуорден застыл у окна библиотеки, стены которой были обшиты дубовыми панелями. Он широко расставил ноги, как будто стоял на палубе. Рассеянно барабаня пальцами по некоему запечатанному документу, капитан вспоминал о решении, которое принял в этой самой комнате восемнадцать лет назад; решении, которое в то время казалось ему только актом самопожертвования, окончательным отказом от надежды иметь законного наследника Трендэрроу.
После одного из походов, который не принес ему успеха, его корабль вошел в гавань Плимута сильно потрепанным, а половина команды была убита или ранена. Высадившись на берег, капитан тотчас послал в Трендэрроу гонца с известием о смерти молодого офицера, жена которого оставалась с Амелией, и отчет в адмиралтейство. Покончив с неотложными делами, капитан, наконец, направился домой. Настроение у него было отвратительное. Даже завидев издали на высоком холме над рекой каминные трубы своего дома, он не испытал обычного удовольствия. Будущее представлялось ему безрадостным. В Трендэрроу его ожидала встреча с двумя плачущими от горя женщинами, а через несколько дней вызов, согласно которому ему придется дать разъяснения лордам адмиралтейства. Нет сомнений, что этот визит положит конец его мечтам стать командиром флагманского корабля.
На маленькой пристани капитана встретила смазливая дочь трактирщика – развратница с черными живыми глазами, выражение которых противоречило притворной почтительности, с которой она присела в реверансе. Она держала за руку трехлетнего мальчугана, отцом которого он стал намеренно, чтобы доказать бесплодность своей жены. Вдвоем они отправились в трактир, где много пили, и капитан с удовольствием поглядывал на пухленькую и веселую Молли, укрепляя свой дух в предвидении неприятностей, которые грозили ему в ближайшем будущем.
Возвратившись в поместье навеселе, на пороге он встретил Амелию, за которой кормилица несла крошечного младенца. Слегка покачнувшись, он остановился, не в силах ничего понять, а потом радостно кинулся обнимать жену.
Конечно, вскоре недоразумение было разъяснено, но неожиданная радость и последовавший за ней сокрушительный удар потрясли душевное состояние капитана. Капитан грозно расхаживал по дому, испытывая своеобразное удовольствие, когда при его приближении слуги испуганно вздрагивали; отдавал приказания нарочито громким голосом, словно протестуя против похоронной тишины в доме. В поисках утешения Пенуорден стал частенько засиживаться в трактире на пристани. В конце недели он решил признать своего незаконнорожденного сына, сделать его наследником Трендэрроу, забрать в свой дом его и, конечно, Молли. Хохотушка Молли радовала его больше, чем всегда одетая в черное жена, целиком поглощенная заботами о хилой, вечно хнычущей девчонке, которой, по его мнению, лучше было бы и не родиться.
Капитан вызвал Амелию в библиотеку и поставил ее в известность о своих намерениях. И тут она, всегда такая гордая и непреклонная, упала перед ним на колени с ребенком на руках.
– Можешь унизить меня, приведя в дом свою потаскуху, только оставь мне этого ребенка. У меня никогда не будет другого!
Он увидел глаза жены, исполненные отчаяния, невероятную нежность, с которой она прижимала младенца к груди, и, пораженный до глубины души, отвернулся. Поглощенный горькими сожалениями о неспособности жены подарить ему наследника, он никогда не задумывался, какие страдания она испытывает. Капитан приказал жене встать и с брезгливостью отвернул край шали, впервые взглянув на крошечное дитя. Ребенок открыл глаза и, казалось, смотрел прямо ему в душу; потом выпростал невероятно крошечную ручку и ухватился за шершавый палец капитана, как будто доверял себя его заботам.
Обозленный на себя за то, что поддался необычной для него сентиментальности, капитан возложил всю ответственность за свое решение на Амелию, неоднократно повторяя, что только по своему великодушию согласился принять сироту в свой дом, неизменно подчеркивая, что приносит себя в жертву.
Не один год его грызло чувство вины перед собственным сыном. Но этот крепкий на вид мальчуган умер в возрасте девяти лет, а хрупкая сиротка выжила.
Дверь библиотеки открылась, послышался шелест шелка, и он быстро обернулся, спрятав документ за спину. В комнату вбежала Кэролайн, одетая в платье сиреневого цвета, и, смеясь, привстала на цыпочки и поправила на отце съехавший парик.
– Папа, должно быть, тебя что-то тревожит. Я заметила, что, когда ты озабочен, вечно сдвигаешь парик набок.
– Ты совершенно права, моя милая! – Капитан широко улыбнулся. – Хотелось бы мне, чтобы ты пореже замечала мое плохое настроение.
– Сидящий криво парик – верный признак. А вообще голова без парика не очень-то украшает джентльмена. Я как-то видела Тимоти без парика. Брр! – Она вздрогнула с преувеличенным ужасом. – Когда мы поженимся…