Камня на камне не оставляют от наследия Льва Сапеги сначала господа поляки, а затем российское самодержавие. Они в равной степени прилагают максимум усилий, чтобы стереть память о защитнике белорусчины. И эти энергичные действия достигают своей цели.
Только в ХХ веке предпринимаются первые попытки вернуть имя Льва Сапеги в белорусскую историю.
М. Шкялёнок в 1933 году в статье «В трехсотлетнюю годовщину смерти великого канцлера Льва Сапеги» проводит глубокий анализ сделанного ясновельможным на ниве национального возрождения: «Деятельность Сапеги не спасла Великое княжество и белорусскую культуру от позднейшего упадка. Объясняется это теми очень большими противоречиями внутренней жизни Великого княжества, которые даже Сапеге, несмотря на достойные удивления усилия с его стороны, не удалось уничтожить. И все-таки эпоха Сапеги навсегда останется в истории белорусского народа и его культуры золотой порой, а мощная фигура великого канцлера будет ярким примером больших творческих устремлений, скрытых в белорусском народе» [76; 75, с. 291] (пер. наш – Л. Д.).
Такой взгляд на наследие Льва Сапеги возможен в государстве, которое придерживается демократических принципов «сапежинского» статута. Статья М. Шкялёнка печатается в столице свободной Литвы – Вильно, которую все больше отождествляют с Великим княжеством Литовским.
Надо сказать, что именно М. Шкялёнок, вольно или невольно, стал прародителем некоторых исторических мифов о Сапеге. В частности, главные достижения ясновельможного этот исследователь связал непосредственно с должностью великого канцлера. С его подачи большинство белорусских авторов будут соотносить личность Льва Сапеги как раз таки с этой должностью, считая ее наивысшей в государстве.
За время Советской власти в Беларуси имя Льва Сапеги упоминалось только в связи с принятием третьего Статута ВКЛ и Брестской унии. Однако вместо слов благодарности в адрес Сапеги сыпались обвинения. Белорусские историки и писатели вменяли ему в вину полное с его подачи порабощение крестьянства шляхтой и духовное притеснение римско-католической церковью.
Наиболее яркую оценку деятельности Сапеги через теорию классовой борьбы дал писатель М. Садкович: «Уже третий год разъезжали по деревням и городам воеводские тивуны, трубили в трубы, сгоняли народ посполитый на площади и с высокого места провозглашали королевскую милость. Новый Статут. Указом Сигизмунда Вазы, короля польского и великого князя литовского, в господскую неволю попали не только землепашцы, но и их дети, и дети детей. А кто сбежал от пана, хотя бы и через год находили, приводили к тому же господину, и он имел право наказать беглого как хотел, без суда и защитника. Не было времени ужаснее и хуже. Крепостному „вотчиннику“ уже не хватало дней на неделе „исполнять барщину“. Ночь и ту отнимали у бедных страдальцев, принуждая нести службу и караульную, и пешую, и конную. Паны, магнаты доводили крестьянство до нищеты, но еще решили надеть узду и на души посполитых людей» [112, с. 398]. В общем, и Статут 1588 года, и Брестская уния расценивались как самое плохое, что было в истории белорусов. Но ждать другого взгляда и не стоило. Цитируемая книга впервые была издана в 1956 году. В то время, если кто-то и осмеливался на собственную точку зрения, которая не совпадала с линией коммунистической партии, за пределами собственной кухни вряд ли ее озвучивал.
Чуть позже, в 1973 году, небольшой, всего несколько строк, биографический материал о Сапеге был размещен в Белорусской советской энциклопедии: «…один из организаторов Литовского трибунала, под руководством которого закончено составление Статута Великого княжества Литовского 1588 года» [7] (пер. наш – Л. Д.). Иными словами, сторонник сильного правового государства, в котором «должны царить законы, а не личности». Текст этой заметки, конечно же, не выражал отношения белорусской науки к Сапеге, но вступал в явное противоречие с куда более категоричной информацией о фамилии в целом: «…были жестокими угнетателями белорусского, литовского и украинского народов». Неужели Лев Сапега являлся жестоким угнетателем? Наверное, версия автора статьи в энциклопедии 1973 года звучит не совсем убедительно, поэтому закономерными представляются вопросы, заданные А. Мясниковым: «А действительно ли были угнетатели? И кем, наконец, был самый знаменитый, талантливый и мужественный из Сапег – Лев?»
Более объективно осветить жизнь и деятельность ясновельможного пана попытался Владимир Короткевич [27, с. 232; 29, с. 122]. В его произведениях Л. Сапега стоит в одном ряду с лучшими сыновьями Беларуси – Константином Острожским и Николаем Радзивиллом Черным. По мнению Короткевича, они, скорее, исключение из правила, изъятие из множества свежеиспеченных повелителей, только что получивших настоящую власть. Они из тех, «которые столетиями свой род тащили» [27, с. 232]. По Короткевичу, эти властители – «настоящие, образованные, воспитанные люди, пусть себе и тоже со страстями», которые заслуживают быть примером для подражания.
Однако настоящее признание приходит к Сапеге только в конце 80-х – начале 90-х годов ХХ века, когда Республика Беларусь провозгласила верховенство собственных законов и независимость. Вот тогда снова понадобился образ человека, «который держал флаг государственности». В целом, 90-е годы прошлого века своего рода второй «звездный час» Л. Сапеги.
В 1989 году переиздается Статут ВКЛ 1588 года с предисловиями Льва Сапеги.
Затем, в 1992 году, в академической серии «Наши знаменитые земляки» печатается книга И. Саверченко «Канцлер Вялiкага княства. Леў Сапега», создается документальный фильм «Лев Сапега. Канцлер».
В 1995 году государственное предприятие «Белпочта» в серии «Выдающиеся личности Беларуси» издает марку с изображением Льва Сапеги тиражом пятьдесят тысяч экземпляров. Кстати, из всех политиков за более чем тысячелетнюю историю нашего государства такой чести удостоились только пять человек: легендарный Рогволод, Николай Радзивилл Черный, наш герой, Петр Машеров и сегодняшний лидер [65, с. 8]. Популяризации имени Льва Сапеги немало способствует очерк А. Мясникова «Айцец Айчыны залатога веку», который перепечатывается трижды [43, с. 2].
В 1996 году из-под пера В. Чаропко выходит самая обстоятельная на сегодня биография Л. Сапеги.
Определенную роль в популяризации имени Сапеги сыграла и скандально известная композиция Виктора Шалкевича «Баллада о товарище Сапеге», которая была создана, по-видимому, после опубликования не менее скандальной статьи в «Свободе» [128].
Интерес к личности Л. Сапеги подогрел и первый Президент Республики Беларусь, объявив себя преемником политических идей Льва Сапеги. А через некоторое время, когда начали говорить об опасности присоединения маленькой Беларуси к громадной России, президент удивился и спросил: «А почему разговор не ведут о присоединении России к Беларуси?» Как раз в таком контексте ставил вопрос о союзе славянских народов Лев Сапега.
Как государственный деятель, Л. Сапега всегда отвечал требованиям времени. Профессионально он ни в чем не уступал своим европейским коллегам и современникам: кардиналу Ришелье, канцлеру Уильяму Сесилу, великому князю московскому Борису Годунову, а кое в чем даже превосходил их. Возможно, именно поэтому ряд историков и писателей намеренно идеализируют его образ. Об отрицательной стороне его деятельности эти исследователи или умалчивают, или говорят вскользь.
Например, И. Саверченко рисует образ, положительный во всех отношениях. Читатель видит героя, белорусского политика номер один, своеобразную икону, пример для подражания [52, с. 3 и 4]. Однако в этом образе, слишком правильном и потому схематичном, похожем на музейный экспонат, нет живого человека, тем более Сапеги – дипломата умного, хитрого, скрытного, способного на необычные дипломатические уловки. Очерк И. Саверченко более интересен подбором фактов, которые позволяют ему утверждать, что сделанные им выводы безошибочны, потому что базируются на имевших место в истории Беларуси великих событиях.
Писатель В. Чаропко, вдохновленный этими фактами, углубился в жизнеописание Льва Сапеги и сумел подать ясновельможного настоящим творцом истории. В книге «Уладары Вялікага Княства» Лев Сапега впервые в современной белорусской литературе предстает перед читателем во всем величии дипломата, который на отлично овладел своим ремеслом.
Однако ни Саверченко, ни Чаропко не рассматривают Льва Сапегу как организатора смуты в России. Вопреки фактам и здравому смыслу эти биографы пытаются защитить его от обвинений в деле о самозванцах, сокрушивших московский трон. Вероятно, они не хотят, чтобы ясновельможного считали агрессором, который развязал войну с Московией, и ставили в один ряд с Наполеоном Бонапартом (с разницей в двести лет). При этом не принимают во внимание, что Сапега превзошел именитого француза, и это подтвердит любая историческая карта, иллюстрирующая результаты войн начала XVII века.