Читать интересную книгу Я — не Я - Алексей Слаповский

Глава 2

В тот день он шел по одной из центральных улиц Саратова по проспекту имени Кирова.

Что, кстати, сказать о Саратове2 В нем нет Летнего сада, Патриарших прудов, памятника дюку Ришелье, но, если поискать, найдутся не менее интересные достопримечательности, однако я люблю его как раз за то, что он похож на множество других российских городов, попадая в которые, чувствуешь себя так, будто никуда не уезжал:те же остатки старины в центре, то же унылое многоэтажие окраин, та же толкотня в таких же троллейбусах г автобусах, а в очереди за водкой тебя угостят одинаковым для всех русских пространств крепким тычком в поясницу чтобы не задерживал, и крепким словом промеж ушей — чтобы не слишком шустро лез вперед Конечно, хочется иногда воскликнуть, что у нас…— но что у нас? У нас великая река Волга, это да, но она и у Казани, и у Самары, и у Камышина. У нас жил и работал революционный замечательный демократ Н. Г. Чернышевский, но, по моим наблюдениям, в каждом городе в своё время кто-то жил и работал. У нас развитая промышленность и богатые культурные традиции, но опять-таки где же нет хоть какой-нибудь промышленности и хоть каких-нибудь традиций? Давно, ещё до того, как случилось то, о чём я собираюсь рассказать, саратовцы на вопрос о численности городского населения гордо отвечали: около миллиона! Время шло, время идёт, а мы всё говорим: около миллиона! Некоторые утверждают, что уже перевалило за миллион, официально же об этом не сообщают, поскольку город нага — военно-промышленный, сбросами своими окончательно добивающий ту рыбёшку, которая чудом добирается до Саратова полудохлой.

Но к чему фельетонность? Ведь очень скоро всё будет или хуже, или лучше, зачем же ловить ускользающий момент?

* * *

Неделин любил ходить по проспекту имени Кирова, потому что улица эта — молодёжная, место встреч, свиданий, знакомств и показа себя друг другу. Здесь своя атмосфера — беспокойная, ожидающая, неуютная для тех, кто пришёл сюда без цели. Да ещё музыка — из ресторана «Европа», из ресторана «Россия», из ресторана «Русские узоры», из ресторана «Волга» и из того ресторана, который называется просто «Ресторан» (до вечера функционируя как столовая), но люди, не любящие безымянности, назвали его почему-то «Пекином».

Музыка подхлёстывает, хочется лёгкости, праздника, но тебе уже под сорок, в кармане у тебя мелочь, оставшаяся от рубля, выданного женой на обед, повадки у тебя робкие. Однажды Неделину выпала неожиданная премия на работе, тридцать с чем-то рублей, и он решился сходить в ресторан, где не был со времён молодости (а в молодости трижды — два раза на чужих свадьбах и один раз на собственной). Сходить не для того, чтобы покутить, он этого не умел, а просто побыть, посмотреть, соприкоснуться.

Сперва он зашел в «Волгу» — и сразу же испугался зеркального вестибюля и широкой лестницы, устланной красной дорожкой, испугался швейцара. Он понимал, что выглядит глупо: вошёл, а не входит, топчется чего-то. Но выйти сейчас же обратно неудобно, швейцар подумает про него: провинциал убогий, шваль безденежная, а ведь он, между прочим, коренной горожанин, интеллигент в третьем поколении… Неделин подошёл к швейцару и спросил спички. Швейцар дал ему спички, и Неделин оказался в ещё более глупом положении, он ведь не курил, а значит, зачем ему, собственно, спички? Повертев в руках коробок, Неделин похлопал себя по карманам и сказал очень естественно: «Чёрт, сигареты забыл!» Швейцар, улыбаясь, угостил его сигаретой. Неделин сунул её в рот, прикурил (пальцы от волнения дрожали), затянулся и — закашлялся. «Посидеть, что ли, в ресторане, что ли, не на что?» — спросил швейцар, какой-то совсем не швейцарский, добродушный пожилой человек. «Ага», — сказал Неделин. «За трёшницу красного стаканчик?» — предложил швейцар. (Тогда это были ещё деньги!) Неделин чересчур обрадовался, швейцар повёл его в свою каморку, налил стакан гадкого дешёвого вина чайного цвета, и Неделину пришлось выпить. Его чуть не стошнило, он поспешно зажевал конфеткой, подсунутой любезным швейцаром, дал ему трёшницу и вышел. На улице стало получше, а скоро и совсем хорошо. И в ресторан «Россия» он вошёл уже уверенно, бодро, не испугавшись лестницы, которая здесь была ещё шире и солиднее, но демократичнее, грязнее — без дорожки. Дождавшись официантки, Неделин заказал, поглядев на соседние столы, то же, что заказывали другие, но принесённую водку пить не стал, он издавна боялся пьяного состояния, у него было предчувствие, что в этом состоянии он сделает какую-нибудь большую глупость. Загремела музыка, появилась на полукруглой эстраде и запела молоденькая голубоглазая девушка, которая показалась очень красивой. Мешало, правда, то, что неподалёку сидела ещё одна красавица, совсем другого рода: южанка, смуглая, с чёрными глазами, в чёрном атласном платье. Это было слишком для Неделина, он хотел бы, чтобы южная красавица исчезла, чтобы не распылялось внимание, не распалялось воображение, — чтобы не раздваиваться. Голубоглазая певица пела наивно и страстно.

Неделину было трудно выдержать этот шквальный напор жизни, он хотел даже уйти, ничего не съев и не выпив, но тут голубоглазая певица кончила петь и удалилась. Через несколько минут музыканты опять заиграли, без пения, заиграли медленно — для танца. Будь что будет, сказал себе Неделин, выпил большую рюмку водки, торопливо закусил и пошел приглашать южную красавицу на танец. Она посмотрела на сидевшего с ней лысого хмурого человека с усами, тот отпустил. Неделин, сжавшийся, скованный, топтался с красавицей, едва касаясь её, — и в это время снова запела красавица та, голубоглазая. Неделину хотелось смотреть на неё, он поворачивал партнёршу спиной к эстраде, наступил кому-то на ногу, перед глазами возникло принципиальное злое лицо с усами и спроеило: «Извиниться надо, нет?» Неделин сказал с хамской улыбкой: «Ну, извинись!» И тут же чьи-то руки схватили его за воротник, поволокли из зала, человек с усами кричал, толпились возле и другие, тоже сплошь усатые, Неделин презрительно говорил: «Цыц! Молчать!» — а его волокли и выволокли из зала, столкнули с лестницы. Он побежал быстро-быстро, чтобы не упасть, ударился о дверь, вывалился на тротуар, туг же выскочила официантка, требуя расчёта, денег почему-то не хватило, тут же подоспела милиция. . Он появился дома утром с синяками. Жена, сроду не видевшая мужа таким, даже не знала, как его ругать, но всё же — по супружескому долгу — начала и разошлась, разохотилась и в итоге заявила, что хватит ей этого идиотизма, хватит этих вечерних прогулок неизвестно куда и зачем, всё, с этого дня он будет сидеть по вечерам дома! Пора и о детях вспомнить, без отцовского глаза растут! Но Неделин, мягкий и уступчивый Неделин, прервал её, сказав: «Ну нет. Этого ты не дождёшься. Вечера — мои». «Я с тобой разведусь тогда!» —закричала жена. «Разводись», — спокойно ответил Неделин, и жена умолкла и не стала даже спрашивать, где он был. Она успокоилась — тем более что ни до, ни после этого Неделин не давал повода для подобных скандалов. Уходил как и всегда, каждый вечер на час-полтора, но это ведь пустяки по сравнению с настоящими мужскими грехами, о которых жена вполне имела понятие, да и сама она разве не завела несколько лет назад роман с женатым мужчиной? — короткий, но яркий, яркий, но мучительный, мучительный, но оставшийся тайной для всех и в первую очередь для Неделина, который ничего не заподозрил и тогда, когда она, сроду не ездившая в командировки (да и зачем нужна командировка корректору газеты?), уехала куда-то на полторы недели. Что было, то было, и осталось лишь в стихах, в тетрадке, которую она прятала в шкафу среди своего белья. Неделин как-то по ошибке залез в этот ящик, увидел тетрадь, взял, полистал, она вошла в это время в комнату, испугалась, а Неделин, рассеянно глядя на столбики стихотворных строк, спросил: «Где чистые носки-то у меня?»— и бросил тетрадку обратно.

Южная красавица забылась скоро, а вот голубоглазая певица не выходила из головы. Каждый вечер Неделин гулял мимо «России», часто слышал её голос через открытые по летнему времени окна, но заглядывал в ресторан лишь изредка, вставал у двери зала, и держал в руке сигарету, будто вышел покурить, дожидался появления певицы на эстраде и смотрел на неё.

Тут не то чтобы любовь, а как бы это сказать — но где начинается вот это как бы сказать, там, значит, или нечего сказать, или невозможно сказать. Тут уже стихами писать надо, а Неделин не писал и не любил вообще стихов, имея слишком рациональный ум.

Глава 3

Так вот, в тот день, когда случилось то, о чём мне не терпится рассказать, но всё как-то приходится отвлекаться и сбиваться, Неделин начал свою вечернюю прогулку быстрым шагом, потому что наметил выкроить время для посещения ресторана и любования голубоглазой красавицей. Он прошёл через сад «Липки», который так называется потому, что там действительно росли когда-то липы, но название держится прочно — и это доказательство того, что слово намного крепче названной им вещи, поименованного предмета, обозначенного явления, и не только в начале было Слово, но Словом, боюсь, всё может и кончиться. О «Липках» студенческий поэт сказал: «Мимо сада, мимо „Липок“ шёл я, весь от страха липок». Или — «от страсти липок». Оба варианта оправданы: в тенистых аллеях сада можно назначить свидание, посидеть в любовных объятиях, а можно и нарваться на тех, кто, размяв ноги на летней танцплощадке возле Дома офицеров, хочет размять и руки. Впрочем, сейчас, говорят, стало тише, а было время, когда там активно действовали учащиеся индустриального техникума. Их ради дисциплины на военной кафедре стригли почти наголо (какие, однако, пасмурные были годы!), а они в свою очередь заботились о гигиене других: ходили с ножницами и всем длинноволосым обрезали патлы, иногда при этом назидательно давая в зубы. Отдыхали они от этой дидактической работы в кафе, в котором тогда запросто и ежедневно продавали пиво и которое мы с друзьями называли «постиндустриальным» — в честь учащихся индустриального техникума. Нас они не трогали, мы тоже были из-за своей военной кафедры лысоголовыми — но безропотно, не мстя за это никому, всё ж таки университетская молодёжь с понятиями о свободе как осознанной необходимости. Вы свободны брить нам головы, а мы свободны пить пиво по восемь-десять бутылок на нос, а под столом бутылка водки для «ерша». В этом кафе к нам однажды подсел грязный старик и, напрашиваясь на угощение, моргая красными веками, спел песню, переделанную народом из «Ландышей», и, как это всегда бывает, у народа получилось лучше: