Читать интересную книгу Под черной звездой - Петр Францев

Часть первая

ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО

(Рассказ-вступление)

Все даруют боги бесконечные, тем, кто мил им сполна! Все блаженства бесконечные, все страдания бесконечные все!

И.В.Гете

"Элементы случайности всегда присутствуют в нашей повседневной жизни," говори мы, когда узнаем о каком-либо занятном эпизоде из незаурядной истории - происходит ли это в обычных земных условиях или же при кораблекрушении, или при авиакатастрофе, когда людям, терпящим бедствие, участливо приходят на выручку братья наши меньшие: домашние животные, дикие звери, обитатели водной стихии - дельфины и даже крокодилы, акулы; когда этим людям помогают уцелеть в таких обстоятельствах и необычные "мистические явления, приносящие удачу... "Дело случай," - говорим мы, если слышим, что кто-то выигрывает бешеную прорву денег или вдруг натыкается где-нибудь у себя на огороде на баснословный клад, обнаруживает кем-то забытую или утерянную ценную вещь... Как-то раз солнечным весенним днем, слоняясь без дела по перрону железнодорожного вокзала одного дальневосточного городка в ожидании нужного мне поезда, я случайно обратил внимание на пухлый запачканный пакет, валявшийся у кювета посреди огромной грязной лужи. Бандероль, по всей видимости, совсем недавно вытаяла из-под снега, потому и возвышалась на ледяном островке, где вода не успела еще к ней полностью подобраться. Рискуя испачкаться, я осторожно извлек этот увесистый пакет из лужи и хотел уже отнести его из благих побуждений на почту, чтобы переправить адресату, уверенный твердо в том, что кто-то потерял данный сверток в суматошной предпосадочной сутолоке, к великому сожалению, еще царящей на всех наших станциях, особенно в летнюю и осеннюю пору. Повертев в руках свои находку и, не найдя, к своему удивлению, на внешней ее стороне никаких признаков координат, я вынужден был тут же вскрыть упаковку, чтобы узнать из содержимого, кому же принадлежит эта штука, и какую она представляет из себя ценность. Упаковочная бумага была до того размокшая, что чуть ли не сама разлезлась в моих руках от легкого моего прикосновения к ней. а содержимое вывалилось их нее на землю. Внутренность пакет содержала несколько блоков из множества листов писчей бумаги, испещренной с одной стороны небрежно-размашистым крупным почерком. Расточительность автора записок позволяла мне даже при беглом разборе сравнительно легко прочесть сильно потекшие и размытые слова текста. По отдельным наметкам можно было лишь догадываться, кому могла принадлежать это сочинение, но и только, каких-либо других конкретных сведений, тем более нужных мне данных об авторстве там не было. Последнее обстоятельство давало мне право распоряжаться со всем найденным этим богатством по своему усмотрению. Но прежде всего нужно было эти бумаги привести в надлежащий вид: надо было вначале просушить все, как следует, на солнце, а затем, где можно, очистить запачкавшиеся листы от грязи и упорядочить, сложить все постранично, а заодно и ознакомиться с текстом. До прибытия поезда осталась уймища времени, и это позволяло мне без суеты и торопливости с увлечением заниматься вдруг подвернувшимся мне непривычным делом. Листок к листку раскрытым веером сушилась большая часть рукописи на широкой скамейке привокзального сквера. Чужие мысли, чувства, дела, запечатленные в этих пачках бумаг, некогда привычно заботливой рукой перелистывались и с благоговейным усердием по нескольку раз к ряду прочитывались, теперь они лишь молча взывали к моему великодушию. Ничейные, они призывали меня вдохнуть в них жизнь путем полноправного их усыновления. Тщательнейшим образом я стал изучать эту работу, подробно вникая в каждую строчку этих листов, в каждое предложение, попутно корректируя, исправляя в них некоторые недочеты. Но сама манера изложения при этом не подвергалась правке, оставалась такой, какой она была в оригинале. Мне не хотелось нарушать естественный колорит оригинала. Художественность, поэтичность любой вещи заключается на в приглаженности, считал я, а в своей неповторимости, непохожести, и чем глубже я вникал в содержание найденных мною записок, тем больше утверждался во мнении о необходимости создания на их базе единого популярного сборника. Несмотря на разнородность и некоторую несовместимость отдельных частей в жанровом отношении, отсутствие в них общей четкой композиции и логической завершенности, все главный смысл идеи, заложенный в каждой из частей рукописи, легко улавливался и додумывался. Мне даже казалось, что все эти огрехи имеют не столько отрицательные, сколько положительные стороны, потому что могли прекрасно нести в себе эмоционально-экспрессивный заряд, подобно тому, как звукошумовые эффекты, используемые иногда в музыке, придают основной мелодии необычную имманентно-подражательную окрашенность, так сказать, мистический шарм, богемный шик... Многоступенчатых недомолвок, наверное, и нельзя было бы избежать при комплектовании такого сборника, и дело тут не только в моей воле, в желании или нежелании. Истоком этого, по всей видимости, была экстраординарность натуры автора записок, его своеобразный способ мышления. Создатель приложил здесь свои уста: роскошная мысль, душистые слова с запахом красоты... Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по духу и убеждению, которые были с ним хорошо "сыграны" дистанционно, если так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй, всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо, век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему поколению наших потомков современный литературный язык покажется отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как будет... Несомненно, повышенный интерес вызывал у меня отнюдь не модернистский стиль рукописи, а скрытая в ней тайна и того, "что есть", и того, "что будет"... Разве стал бы я или кто-то другой из людей моего поколения, как говорят на востоке, доить быка, то есть терять зазря драгоценное свое свободное время. Навряд ли. Мы с малолетства приучились к жесткому казарменному распорядку, что был установлен по всей стране. Пробегаешь, бывало, в детстве часок другой - остаешься на весь день голодным, без положенной пайки, состоящей из миски баланды и крохотного куска черняшки... Оттого, наверное, уже по привычке, так скрупулезно я доискивался какой-либо полезности в найденной мной вещи. Блестки рационального мною были замечены еще при беглом осмотре всей этой кипы бумаг, когда она выскользнув у меня из рук, устелила белым веером грязный асфальт. Крупины полезности мне виделись уже в самих подзаголовках каждой части записок, обрамленных забавными виньетками, с краткими интригующими названиями: капризы судьбы, господин времени, метафизика фактов, алхимия мысли, зигзаги удач, кровная месть... Золотые же россыпи иррационального должны были отыскаться, по моему мнению, а зашифрованном тексте, где лежал, возможно, ключ к безбедному моему существованию. Серая, голодная повседневность закабаленного сознания черствым куском хлеба отступала на задний план, уступая место мыслям возвышенным, одухотворенным. На простор вырывались мысли смелые, дерзкие, нафантазированные голубою мечтой раннего детства. В одном месте записок читаю: "Страх порождается крайней бедностью огромных масс людей и тупым фанатизмом, насаждаемым в них правящей плутократией, кучкой избранных", а далее очень любопытное: "жестокость порождает жестокость, творящий зло и не подозревает того, что угнетаемый им, даже самый беспомощный человек обрекает своего обидчика или палача на еще более мучительное физическое и душевное страдание, чем получает их сам. Истязаемы дух униженного и оскорбленного может перевоплощаться в мощнейший биогенератор и агрессивно изрыгать смертельные импульсы неотвратимого возмездия, поражая обидчика не сразу вдруг, а постепенно, образуясь в своего рода неотразимый способ мщения, напоминающий чем-то монастырское каратэ, мастеру которого достаточно бывает легкого прикосновения к телу противника, чтобы впрыснуть в него сгусток разрушительной энергии своего эго, а внедренный в благодатную среду, такой заряд мгновенно устремляется по всем узлам жизнеобеспечения выбранной жертвы, поражая своими микроскопическими дожами ткань каждого органа до тех пор, пока какой-либо из них не выйдет из строя совсем: обычно бывает так, что, где тонко, там и рвется, хотя и самый здоровый организм человека не выдерживает этой борьбы более семи дней и гибнет. Здесь же все несколько иначе. Каждому человеку от рождения предопределены свои жизненные линии, предопределена судьба, обусловленная благонравным его поведением на всем жизненном пути. Несоблюдение всяким субъектом этого условия вечности может круто деформировать и его судьбу, в зависимости от сил, на нее воздействующих: отрицательные - коротят и коробят ее, положительные - выравнивают и удлиняют, даже если она и была изначально от природы несколько искривлена и осажена неблагоприятным соотношением всех его жизненных линий. Расстояния тут не играют существенной роли и не могут служить преградой к воздаянию..." В другом месте ведется полемический диалог с оппонентом, видным ученым, доктором медицинских наук Бахуром. "Дорогой Виктор Тимофеевич, Вы утверждаете, что узнавание человеком никогда не виданного им ранее - есть явление хорошо известное в медицине под названием "феномена уже виденного". которое, срабатывая при поражении болезнью структур механизма узнавания, а также при сильном перераздражении того механизма, приводит к ложному узнаванию. Не берусь подвергать сомнению какие бы то ни было другие Ваши научные концепции, а вот об одном утверждении данного положения позвольте мне с вами не согласиться. Перераздражение механизма узнавания, да будет Вам известно, намного больше, чем феномен "уже виденного". И находится совершенно в другой плоскости и на порядок выше по значимости... Если судить по качественным и количественным их отличительным возможностям, то нетрудно выявить: у другого феномена-двойника нет ничего общего с тем, что вызывает ложное узнавание. Человек, обладающий свойствами этого суперфеномена, способен совершать даже величайшие открытия, так как предвидит все и знает обо всем на много лет вперед, чего еще никогда не было, но что обязательно будет. Из всех научных школ, ныне существующих, наиболее близко подошли к истинному объяснению сегодня такого сложного явления, как предвосхищения, представители так называемой когнитивной психологии. Представители этой школы сделали удачную попытку в объяснении человеческого поведения, указывая, что оно детерминируется знаниями и наличием у человека предварительной информации о тех или иных явлениях. Однако затем, заблуждаясь, они связывают эту точную мысль с ошибочным воззрением, то есть приписывают готовые схемы и готовые стандарты лишь единственно познавательным процессам, исключая полностью возможности привнесения информации о будущем извне",.. В третьем, взятом мной наугад, раскрытом месте, я прочел такое, что повергло мой разум, ну. просто в недоумение. Рассудок мой отказывался воспринимать дикие бредни запечатленных так откровений. "Между макрокосмосом и микрокосмосом, между душой индивида и мировой душой существует постоянная, но неуловимая аннигиляционная связь. Владея нужными методами, один человек может успешно влиять магически на другого... Это достигается при полном отрешении сознания, предельной централизации всей совокупности энергии человека, при высочайшей его самоорганизации и целеустремленности...". Мое дальнейшее чтение из этой главы "записок сумасшедшего", как я нарек их про себя, прервалось искаженным голосом диктора, объявлявшего через селектор о прибытии на станцию московского поезда. Это сообщение, кстати, напомнило мне, что для проезда на нем необходимо еще приобрести билет, а билеты обещали продавать только по его прибытию. Услышав объявление, я стал впопыхах собирать разложенную на скамье заумную эту рукопись, листки которой к тому времени уже достаточно хорошо просохли и их можно было без ущерба собрать воедино. Побросав в спешке как попало стопки этих листков в свой чемодан, я чуть не бегом направился в сторону железнодорожного вокзала. На вокзале, в плотной толпе горемык-путешествующих, мне пришлось усиленно поработать локтями, прежде чем удалось отыскать свою очередь. И на этот раз меня ожидало там полное разочарование: в очередь за билетами, хоть я и встал, да что из того толку? Ни какой возможности купить билет в порядке очереди не стоило и помышлять, не стоило помышлять добыть его и с черного хода. Масса людей, что толпились впереди и за мной, остервенело щетинилась и гудела, особенно если кто-то пытался проникнуть за билетами в кассу вне очереди. Это обстоятельство окончательно убило во мне всякую веру иметь в кармане в этот день закомпостированный билет. Расстроенный основательно, я с трудом выбрался из этой толчеи на свободное место и стал просматривать широкорекламные стенды-расписания, которые висели высоко на стене рядом с кассой по брони, желая узнать время прибытия следующего поезда. Нечаянно мой блуждающий по стендам взгляд задел окно кабины этой кассы, где за столом скучала от безделья смазливая девица с брезгливым выражением на лица; всем своим видом она показывала свое нежелание принимать какое-либо участие в судьбе снующих вокруг нее раздосадованных пассажиров. Окончательно простясь с мыслью попасть на этот поезд, я уж было хотел отправиться на поиски ночного пристанища, чтобы где-то скоротать еще одну желтоглазую ночь, как тут вдруг меня осенила одна дурацкая мысль: а что, если взять да и воспользоваться тем методом мысленной сугестии, что я вычитал в "записках сумасшедшего". Взять да и проверить его возможности на конкретном объекте, на подвернувшейся мне на глаза размалеванной кассирше... Строго следуя всем тем канонам бессловесного внушения, которое было расписано довольно подробно в тех наставлениях, я вначале предельно сконцентрировал все свое усилие воли в одном напряженном пучке энергии и, направляя его условные лучи вместе с дистанционным приказом про себя, глядя прямо в глаза ничего не подозревавшей в это время кассирше, установил с ней этакий мыслительный мост. Затем, приблизившись к окну кассы, не отрывая от кассирши своего пристального взгляда, я холодно и четко произнес повелительным тоном одну лишь короткую фразу: "Мне нужен билет на московский поезд". Незамедлительно последовал ее ответный вопрос: "Паспорт и деньги". Подавая испрашиваемое, я на всякий случай для подстраховки, заговорщицки тихо промолвил: "Сдачи не надо!" Привычным жестом она подняла трубку телефона и, запросив у диспетчера одно место в купейном вагоне поезда, тут же стала заполнять железнодорожный проездной билет. Быстрым движением рук, поставив компостер на билете и вложив его в мой паспорт, подала мне. Держа в руках этот злосчастный билет, я все еще не мог никак поверить в силу эзотерического знания и в благодарностях унизительно, о привычке, изливался перед кассиршей, а та недоуменно смотрели на меня, силясь понять, за что же ее благодарят. Через некоторое время я уже видел в 13 вагоне, в 13 купе, на 13 месте, а поезд потихоньку набирал скорость. Чертова дюжина на давала мне покоя, и я все думал о всех этих странных странностях, спрашивая себя: уж не тот ли это случай, который философы называют континуальным потоком сознания из высшей независимой субстанции, когда представляется редчайшая возможность наблюдать, как со стороны, так и в самой жизни за воздействием вселенского сознания на наши земные дела и поступки, когда прослеживается одна из его закономерных особенностей неприметного воздействия извне, которая так похожа на ту скрытую силу взаимодействия гипнотизера со зрителями, что позволяет ему удерживать людей в беспрекословном повиновении, но с внушительной разницей - с невообразимой крепостью связей, необъятной по своей масштабности охвата действия и с более эгоистичным, с более жестким закрепощающим постоянством...