Читать интересную книгу Хи-хи-и! - Юрий Винничук

Недолго думая, затащили мы его в подвал и живо раскроили от сиськи до письки. Поскольку кожа уже была попорчена, мы ее закопали, а мясо, отделив от костей, пропустили через мясорубку.

На следующий день над дверью нашего дома красовалась вывеска:

ПОД ЗЕЛЕНОЙ СОБАКОЙ

Тут можно вкусно пообедать и переночевать в обществе несравненной Лолиты

Несравненной Лолитой, конечно, была наша мама. Она обзавелась черным кудрявым париком и совсем неплохо выглядела, хоть ее формы уже не могли сдержать никакие резинки и корсеты.

Таким образом, наша работа состояла в том, чтобы кормить ночующих самыми разнообразными мясными деликатесами, щедро приправленными цикутой. Когда гости расходились по отведенным комнатам, то сразу интересовались несравненной Лолитой. Каково же было их смятение, когда оказывалось, что это наша мама. Но другого выхода не было — несравненная Лолита заходила в каждую комнату по очереди и вынуждала совокупляться, совмещая приятное с полезным.

На рассвете ни один из клиентов уже не дышал, и тогда для нас с Максом начиналась настоящая работа. Хотя и часто заходили посетители «Под зеленую собаку», но все же мяса оставалось столько, что приходилось вывозить его на рынок. А тут еще и костей до фига накопилось, весь подвал был ими загажен. И я предложил маме варить из них мыло. Тут работы навалило столько, что мы совсем ухайдокались.

Однажды вечером мы после долгого совещания решили, что Макс следит за огородом (весь огород мы засеяли цикутой и беленой, чтобы была приправа к мясу), а также за котлами, в которых вывариваются кости и жир. На меня легла вся работа по разделке, а на маму — кухня и роль несравненной Лолиты.

Но мы все равно не справлялись, и тогда мама предложила привлечь к компании своего брата, а моего дядьку.

3

Дядька жил за городом на хуторе, и было у него три подсвинка: мой ровесник Бодя и близнецы — Милька и Филька. Про дочку расскажу позже. Дядька занимался тоже неплохим гешефтом: ловил котов да собак и вываривал мыло, которое, конечно, не могло конкурировать с нашим. Тетка шила из кошачьих и собачьих шкурок норковые и лисьи меха, так что их хозяева очень ругались на то, что за ними по улице всегда бегает с десяток котов и собак, должно быть, близких родственников лисьего меха.

Итак, меня отрядили идти на переговоры. На всякий случай я прихватил с собой топор и спрятал его за пояс под курткой.

На хуторе было тихо. Осенний ветер развлекался несчастными листьями. Тетка сидела на пороге и толкла масло. Вряд ли оно было коровьим.

Я вежливо поздоровался и спросил, есть ли дядька.

— Есть, есть, иди за хату. Он там хозяйничает.

За хатой старый сычуг[1] дядька и трое его балбесов как раз свежевали котов.

— Бог в помощь! — поздоровался я.

— О, кто к нам пришел! — отозвался Дядька, делая вид, что очень рад, а вся троица его выблядков порастянула рты до ушей, оголяя желтые реденькие зубы. — Каким ветром тебя занесло?

— Тем ветром, что метет бабки.

Услышав про бабки, дядька заинтересованно взглянул на меня, вытер окровавленные руки о траву и подошел ближе.

— Ну что ж, поговорим. Но пусть сначала мои хлопчики посмотрят, нет ли у тебя за пазухой какой-нибудь глупости, которая может пальчик поранить.

При этих словах его трое бекасов[2] метнулись ко мне и уже хотели исполнить повеление своего папочки, но я вовремя прервал этот порыв, угостив старшего обушком по головке.

— Э-э, — заметался дядька, — я пошутил.

— Приберегите такие шуточки для работенки, которую я вам собираюсь подбросить.

На Бодя вылили ведро дождевой воды, и он очухался. Сели мы под деревом на траву, и я им начал рассказывать.

— Так вот, дело такое. Открыли мы с матушкой шинок «Под зеленой собакой», куда немало гостей заходит, но никто не видел, чтобы они оттуда выходили.

Дядька многозначительно переглянулся со своими гавриками, а я продолжил:

— Кормим их мясцом, а остатки мясца продаем на рынке. А еще вывариваем мыло из очень доброкачественных костей и жира. Может, слышали про мыло «Китайский апельсин»?

— Чего ж не слышал. Это лучшее мыло из всех, какие есть. Я и сам часто им пользуюсь.

— Так вот мы его и варим. Хотя, правда, не пользуемся.

— Так вы его варите из тех костей, которые отделяете от того мяса?

— Эге же.

— А мясо у вас появляется после того, как куда-то пропадают ночевальники?

— Вы правы.

— А ночевальников кормите мясом, которое появилось после того, как освободилось место от их предшественников?

— Какой же вы, дядя, сообразительный! — воскликнул я восхищенно.

Дядька задумался, трое мерзавцев тоже наморщили свои приплюснутые лбы, делая вид, что сильно мысли их мучают.

— Гм-м… — наконец промямлил дядька. — Так ты хочешь предложить мне союз?

— Вы, дядя, как будто мои мысли читаете.

— А ты не боишься, что я сдам вас?

— Не-а.

Дядька удивленно поднял брови:

— Почему?

— Потому что мы с Максом несовершеннолетние и суд решит, что это нас мамуля сбила с пути истинного. Но и матушка на цепь не попадет, слишком мудра. Запрут ее во дворце культуры для идиотов, а нас отпустят на все четыре стороны. И тогда, дорогой дядюшка, начнутся для вас судные дни. Жира на вас много, мыло будет люксовое.

Дядька скривился:

— Ну хорошо. Я согласен. А вы, мои милые деточки?

Милые деточки сразу же закивали головами. Мне нравилась их немногословность. Мы пожали друг другу руки, и дядька сказал:

— Ну, такое дело не жалко и обмыть. Пошли в хату.

Тетка накрыла на стол. Дядька достал из шкафа какую-то замшелую бутылку и разлил по бокалам. В жизни еще не приходилось мне пить более грязного пойла. Наверно, и покойник скривился бы, если бы кто плеснул ему этой заразы на губы. Закусил я соленым огурцом, потому что те вареники с мясом, что появились на столе, доверия у меня не вызывали.

4

С той поры пошло наше дело так успешно, что заработали мы довольно деньжат и начали уже обдумывать, как нам расширить производство. Не обходилося, правда, и без ссор — и дядька, и наша мамка никогда не упускали случая друг друга обмухлевать.

Однажды мама и говорят дядьке:

— Слушай, Лендзя, а почему бы нам не породниться?

Вот и пришел черед сказать мне пару слов про дядькину дочку, которой было семнадцать и которая считалась на выданье. Звали ее Рузя. Это было придурочное от рожденья создание, которое надо было бы держать где-нибудь на темном чердаке, чтобы она порядочных людей не пугала.

Представьте себе худющую, позеленевшую, а вдобавок, вроде бы всего этого было мало, еще и усатую бабенку. И вот на такой немытой мармизе меня собрались обкрутить.

Я уперся руками и ногами:

— Да она-де страшная, как мир социализма! Когда я ее вижу, у меня все опускается и икота берет.

— Сын мой, — сказала мамуля. — Наше дело требует этого. И если ты не дашь согласия, то придется мне прибегнуть к крайней мере.

Она так выразительно посмотрела на меня, что я почувствовал уже себя одной ногой там же, где мой любимый папочка.

5

Свадьбу закатили на всю губу. В городе стало меньше бродячих котов и собак, а сколько уж ворон понастреляно — тому и счета нет. Тетка из них напекла таких курчат в сметане, что гости чуть ли пальцы не проглатывали. Не говорю уж о тушеной крольчатине из котов и печенке из собак. Тетка вложила весь свой кулинарный талант, чтобы даже самый придирчивый гурман не засомневался в натуральности колбас, паштетов и окороков.

Я сидел с квасной миной на лице, а рядом торчала, как шило из мешка, моя Рузя. Усатая улыбка сияла от уха до уха.

Долгое время я старался не смотреть в ее сторону, чтобы не портить себе аппетит и добросовестно поесть те несколько натуральных бутербродов, которые мне мама рассовала по карманам. Но тут эти поцы, ее прибабахнутые братики, подняли страшный крик — мол, горилка горькая (а разве может она быть сладкая, если ее из кизяков гнать?) и пить они, видишь ли, не будут, пока молодые не подсластят.

Я побледнел и чувствую, как мурашки ползут у меня по спине. До каких там, к чертовой матери, сластей! Такой решетке разве что ботинки дай поцеловать, так, может, заблестят от ее губ, как от дегтя. А эти ироды не унимаются, надрываются так, что их рожи прямо посинели от натуги.

Рузя тем временем жмется ко мне, как собачка, и я чувствую, как что-то у нее бурчит в животе, вроде кто-то там под гору тачку кирпичей толкает.

Поднялся я на ноги с тяжелым сердцем, Рузя в меня морду свою тыц, да и обслюнявила всего так, что чуть нос не отгрызла. Присосалась кляча, как пиявка, думал, что и душу из меня высосет, потому что уже чувствовал, как в желудке буйные соки заходили и поднялись к горлу. Еле я оторвал ее от себя и упал на скамейку. Морда прямо блестела у меня от слюны, а вытереться неприлично, так я схватил кусок каравая и, даром что испечен он был из тырсы, набил им рот, чтобы хоть так как-нибудь вытравить вкус Рузиных губ.