Глядя на важных судей в телевизоре, ворочающих бумаги на столе и поглядывающих мудрыми добрыми глазами в телекамеру, Озеров совсем занервничал. А вдруг всплывет сейчас мой запрос по Игорю, подумал он. Начнут проверять, докопаются до истины, его в тюрьму, меня с работы попрут с волчьим билетом. Брата посадят, мать умрет от горя. Всем хана наступит. Польстился, дурак, на пять тысяч рублей! а я мучайся!
А если я его заложу, тогда он однозначно сядет, и мать тоже умрет, зато меня оставят на службе, а глядеть косо станут, а я в любом случае сопьюсь. А не заложу, он меня зарежет, размышлял грустный техник-криминалист. Не выдержав, Озеров позвонил брату.
— Все гуляешь? — мрачно спросил он. — Совесть не грызет тебя? За Эльвиру-то, а?
— Опять нажрался, — услышал в ответ заботливый старший брат. — Какую еще Эльвиру ты имеешь в виду? Которую убили этой весной?
— Да! — рявкнул Озеров.
— Она ко мне подкатывалась несколько раз, но я с ней двух слов не сказал, — ответил Игорь. — И переживать из-за того, что если бы я на нее внимание обратил, а она от этого жива бы осталась, я не собираюсь. Жалко, конечно, чисто по человечески, но и все.
Техник отключил телефон и пошатываясь, побрел к бару.
— Вот сволочь, — думал он. — Тут трясешься, как припадочный, а ему жалко всего-навсего.
Но Озерову даже понравилась позиция брата, абсолютно спокойно реагировавшего на убийство. Какой молодец! Ему палец в рот не клади. Завалил девчонку и хоть бы хны. Нет все-таки справедливости на свете, отметил техник-криминалист. Если бы он не пошел работать в полицию, то Игоря бы арестовали, а он бы попереживал и все. А сейчас ходи и трясись. Кстати, вчера в лаборатории старший эксперт на него так пристально посмотрел, может, знает чего? Надо Игорю будет сказать, чтобы завалил этого старшего эксперта.
Озеров набулькал в высокий стакан виски, подумал, добавил туда коньяку, широко хлебнул спиртовой смеси, захихикал и уплелся в свое кресло.
— Всех зарежем, — подумал он, расслабляясь. — Пока не узнали ничего. Всех надо зарезать. И можно будет спать спокойно, не дергаясь.
Трапонов Эдик врубил «Полет валькирии». Волны музыки накатывались из девяти динамиков, сталкивались посреди комнаты и выплескиваясь на улицу сквозь полураскрытое окно, расшатывали стекла и рамы.
— Люблю запах крови по утрам! — заорал Эдик, снимая с себя синюю майку. — А-а-а-а! Кайф! Сегодня его посадят! Навсегда! А-а-а-а-а!
Он скомкал и кинул майку на пол.
Эдика переполняло торжество, радость и счастье. Он прямо чуял это счастье. Оно пахло свежей кровью, потом и экскрементами. Запахами страха людей, которых он убивал. Трапонов прибавил громкости. Валькирия опахнула его своими волосами.
— Рыжая фрау! — вопил Эдик. — Это все для тебя!
Его взгляд остановился на экране телевизора. Судьи переговаривались между собой, совещаясь перед оглашением приговора за убийство Эльвиры Босуорт. Эдик с нетерпением ожидал самого главного момента. Он ждал его с весны, с самого убийства девушки. Невинный человек, подчиняясь закону, навсегда исчезнет из жизни людей, а Эдик станет выслеживать очередную жертву.
Трапонов вспоминал, как он колол острым кинжалом эту симпатичную девчонку. При втором ударе нож застрял в ребре. Эдик сильно дернул кинжал на себя, при этом визжащая Эльвира рухнула ему на грудь. Потом он взял сумочку и вытащил из нее деньги. Пускай сыщики считают, что здесь убийство с ограблением.
— Эльвира, — прорычал он. — Какое у тебя было красивое имя!
Сейчас он ожидал, кого отправят на бессрочную отсидку в северную тюрьму. Это уже не первый клиент, который расплачивался за кровавые похождения Трапонова. Эдик вытащил из ящика стола толстый альбом с газетными вырезками. Вот, его первое убийство. Женщина-домохозяйка из столицы. Ей он пробил голову молотком. Потом последовал нечаянный попутчик. Ему Эдик воткнул толстое шило в висок и выбросил на обочину. Всего Трапонов числил за собой шесть трупов.
Вдруг он выключил музыку и торопливо спрятал альбом обратно. А если его найдут?! Если узнают, что это он убивает людей в разных частях страны? Его самого тогда упекут в тюрьму навсегда!
Он не сможет никого убить и снова вдыхать запах смерти. Эдик боязливо глянул в телевизор. Ему показалось, что судья посмотрел прямо ему в глаза. А пластиковый шарик уже крутился по доске. Эдик задрожал, он увидел, как жребий остановился в ямке под буквой «Т».
— Нет, нет, нет! — закричал Эдик и схватив со стола кружку, бросил ее в экран. — Нет, меня нельзя! Надо другого! Другого надо в тюрьму!
Он упал на пол и стал биться об него головой. Руками Эдик крепко вцепился в мохнатый ковер и колотил по нему лбом.
Вдруг он остановился.
— А если больше никого не убивать, — подумал он, ощупывая горячий лоб. — И не надо будет бояться, что меня найдут. Но нет. Не получится. Кто же тогда станет убивать людей?! И не надо бояться, меня все равно не найдут.
Эдик залез в кресло и включил «Времена года». Ласковая негромкая музыка успокоила его, он свесил голову на грудь и заснул. По треснувшему экрану телевизора медленно сползали остатки кофейной гущи из разбившейся кружки.
— У тебя есть возможность спасти жизнь невинному человеку, — инспектор криминального отдела наклонился к Максиму Абашеву, прикованному к столу. — Слышишь, парень, пока судьи читают дело. Осталось полчаса. Не бери страшный грех на себя. Ведь кто-то невиновный в убийстве Босуорт сейчас пойдет в тюрьму. Сознайся. Ведь мы знаем, и ты знаешь, что это ты ее убил. Нужно твое признание. Облегчи совесть, ты же любил ее, парень.
Максим опустил голову и разглядывал свои скованные ржавыми наручниками запястья. Около года он сидел в доме первичного ареста, находясь под подозрением в убийстве девушки. Но прямых доказательств у полиции не было, а сам Максим ни в чем не сознавался. Немногие косвенные улики говорили о том, что он раньше встречался с Эльвирой, сильно ее любил и узнав, что она намерена его бросить, прислал ей несколько угрожающих писем. В них Максим предлагал девушке вместе выпить яду и умереть молодыми и красивыми. Кроме того, он назначил ей свидание в загородном парке. И он же первым нашел труп Эльвиры.
Полиция вцепилась в эти сведения и терзала Абашева. Поскольку дело было громким и у всех на виду, его не пытали, и даже не били, соблюдая закон. Народ разделился на сочувствующих Максиму и обвинителей. Около тюрьмы постоянно проходили митинги. На них то кляли бездушных и бестолковых стражников, то просили отдать им на расправу арестованного. Максим на всех допросах молчал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});