руками за выбоины и уступы на каменистых склонах котлована, пытаясь как-то пособить своему спасителю, но, кажется, этим только больше мешал, нежели помогал. Вытягивая обессиленного бедолагу на скользкую кромку обрыва, Гэндальф мельком заглянул под низко свисавшие края капюшона — и почти не удивился, встретившись взглядом с измученными зеленоватыми глазами молодого орка.
Это был урук. Причем даже не взрослый орк — так, мальчишка, подросток лет четырнадцати-пятнадцати.
Усилием воли Гэндальф подавил мимолетное недостойное желание разжать руки и выпустить веревку.
Но встреча, что ни говори, была странная. И довольно-таки неприятная: видеть уруков, крупных горных орков, в такой непосредственной близости от Изенгарда волшебнику до сих пор не доводилось; впрочем, в этих местах маг не бывал уже лет двадцать, а за это время обстановка, что ни говори, могла в корне измениться. Орки — народ кочевой, и, если какое-то из горных племен перебралось ближе к югу в поисках лучшего места для житья-бытья, ничего удивительного в этом не было. Разве что теперь следовало быть вдвойне осторожным, чтобы ненароком не напороться поблизости на сородичей спасенного: закаленные суровыми жизненными условиями, уруки холода и непогоды не особенно боятся, и рыскать по горам по долам в поисках поживы мороз, ветер и снегопад им обычно ни капельки не мешают. К тому же скоро стемнеет…
Впрочем, у извлеченного из ямы орка оружия не было — а если и было, то наверняка осталось внизу, на дне котлована.
Интересно… Как этот мальчишка оказался на дне ущелья — один? Или сами соплеменники оставили его там — в наказание за какой-то проступок? Гэндальф знал, что среди орков, в общем-то, подобные расправы вполне в порядке вещей.
Маг искоса окинул незнакомца настороженным взглядом. И вновь мимоходом подивился… Одеяние у парня явно было примечательное, совсем не по-орочьи чистое и добротное: никакого грубо сшитого рубища из козьих шкур, грязных кожаных опорок и кишащего вшами бесформенного тряпья. На мальчишке была надета расшитая полосками кожи короткая меховая куртка и такие же теплые штаны мехом внутрь — одежда, какую в холодную пору года предпочитают носить горцы, — на ногах имелись ладные, с коротким голенищем сапоги на мягкой подошве, а на шее (что и поразило Гэндальфа больше всего) — вязаный затейливым узором широкий шарф, творение явно не когтистых орочьих рук. Что это за невидаль — какой-нибудь былой грабительский трофей, разбойничья пожива, добыча из разоренной дунландской деревеньки? Волшебник решил, что сейчас не лучшее время это выяснять.
На всякий случай он вновь внимательно огляделся. Вокруг все по-прежнему было спокойно и мирно, и никакой угрозы ни в чем как будто не таилось… Никто не бросался на мага из-за угла, размахивая кривым скимитаром, никто не пытался покуситься на его скромные пожитки, никто не тщился воткнуть в него копье, стрелу или боевой топор — окружающие горы казались вымершими и абсолютно безжизненными, и до волшебника и спасенного им горемычного мальчишки-орка дела никому не было… Вот и хорошо, вот и ладненько, мрачно сказал себе Гэндальф.
Торопливо сворачивая веревку и вновь приторочивая её к луке седла, волшебник вполглаза наблюдал за спасенным. Выбравшись из ямы, мальчишка тут же повалился в ближайший сугроб — ноги, по-видимому, его уже не держали — и скорчился на снегу, полузакрыв глаза и судорожно хватая ртом воздух; что-то невнятно, едва слышно пробормотал.
— Что, что? — не понял Гэндальф.
Мальчишка захрипел:
— Я… я-я… с-сп-п… спс…
— Ладно, ладно, не за что. Вставай, что ты тут расположился… вставай, вставай, нельзя сидеть на снегу. Как ты угодил в эту яму? Отбился от своих, что ли? Где твое племя?
Но орк явно не был расположен к разговорам: его трясла такая сильная непроизвольная дрожь, что зубы судорожно стучали и клацали, а язык напрочь вышел из повиновения. Самостоятельно идти он не мог. Предоставить бедолагу-урука самому себе Гэндальфу (увы!) не позволяла совесть, да маг и не имел времени на раздумья: с запада наползала, наползала седая ночная мгла, обнимала холодом, кружила в воздухе пока еще редкие пылинки первого снега. Конечно, Гэндальфу было не впервой ночевать в сугробе, и такая вероятность его не слишком пугала… но и не становилась от этого приятнее, да и с полузамерзшим орком надо было что-то делать. Секунду поколебавшись — он все же не был уверен, что поступает благоразумно — Гэндальф наклонился, пособил мальчишке встать и подвел его к своему ослику, чтобы помочь умоститься в седле. Ослик воспринял эту затею без особенного воодушевления, испуганно фыркнул, прижал уши и шарахнулся в сторону, и, чтобы унять его страх и инстинктивное, на уровне подсознания недоверие к оркам, волшебнику пришлось возложить руку ему на холку и пробормотать нечто ободряюще-успокаивающее… К счастью, совсем неподалеку в склоне горы Гэндальф приметил небольшую пещерку, узкую расщелину в толще камня, которой, видимо, пользовались в качестве временного приюта горцы и местные охотники. Пещерка была не особенно глубокая, но достаточно сухая и без сквозняков, что делало её вполне подходящим убежищем от холода и мрака подступающей ночи.
Мальчишка обессиленно повалился на одеяло, расстеленное на вязанке хвороста. Волшебник развел костер, растопил в котелке горсть снега и, добавив в горячую воду немного крепкого вина из баклажки, бережно хранимой за пазухой, дал орку выпить этот живительный эликсир. К его некоторому изумлению, это незатейливое зелье, кажется, и вправду подействовало; во всяком случае, мальчишка перестал дрожать и стучать зубами и более-менее пришел в себя, взгляд его прояснился и кожа из бледно-синюшной приобрела нормальный (по крайней мере, для орков) цвет. Он смирно лежал на одеяле возле костра, свернувшись калачиком и, казалось, пребывал в расслабленной полудреме; но все же, ухаживая за осликом и готовя простецкий походный ужин, волшебник старался не спускать с него глаз.
Многое, что ни говори, в мальчишке казалось странным, приметным, каким-то совершенно не свойственным для обычных обитателей горных пещер… Цвет кожи у парня был тёмный, серовато-коричневый, характерный для уруков Туманных гор, как и правильные черты лица, к которым прилагались широкие скулы, короткий прямой нос с низкой переносицей и уши с заостренными кончиками. На спину спускалась грива густых и черных, глубокого цвета сажи волос, и часть их, убранная со лба, была закреплена на затылке широким кожаным шнурком; но, в отличие от повсеместных орочьих обычаев, у мальчишки не имелось ни разорванных ушей, ни вывернутых ноздрей, ни нанесенных ритуальным ножом шрамов, ни прочих опознавательных знаков клана и рода, какими обычно обозначают себя истинные обитатели горных подземелий. Отсутствовали также и столь любимые орками украшения, как серьги и кольца, продетые в