Читать интересную книгу Победа духа - Е Эткинд

После суда она сидела во внутренней тюрьме ГБ на Шпалерной, в общей камере, и ожидала отправки в лагерь. Однажды ее вызвал к себе последний из ее следователей и спросил: "Почему вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, вы имеете право..." Гнедич ответила: "Я занята, мне некогда". "Некогда? - переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понимал, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). - Чем же вы так заняты?" - "Перевожу, - и уточнила: - Поэму Байрона". Следователь оказался грамотным: он знал, что такое "Дон Жуан". "У вас есть книга?" - спросил он. Гнедич ответила: "Я перевожу наизусть". Он удивился еще больше. "Как же вы запоминаете окончательный вариант?" - спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела. "Вы правы, - сказала Гнедич, - это и есть самое трудное. Если бы я могла записать то, что уже сделано... К тому же я подхожу к концу. Больше не помню".

Следователь собирался домой. Он дал Гнедич листок бумаги и сказал: "Напишите, что вы перевели, - завтра погляжу". Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся в свой кабинет, Гнедич еще писала; рядом с ней сидел разъяренный конвоир. Следователь посмотрел: листок с шапкой "Показания обвиняемого" был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть. "Читайте вслух!" - распорядился он. Это была девятая песнь путешествие Дон Жуана в Россию. Следователь долго слушал, по временам смеялся, не верил ушам; в какой-то момент он прервал чтение: "Да вам за это надо дать Сталинскую премию!" - других критериев у него не было. Гнедич горестно пошутила в ответ: "Ее вы мне уже дали". Она редко позволяла себе такие шутки.

Чтение длилось довольно долго - Гнедич уместила на листке не менее тысячи строк, то есть около 120 октав. "Могу ли я чем-нибудь вам помочь?" спросил следователь. "Вы можете - только вы!" - ответила Гнедич. Ей нужны: книга Байрона (она назвала издание, которое казалось ей наиболее надежным и содержало комментарии), англо-русский словарь, бумага, карандаш; ну и, конечно, одиночная камера. Через несколько дней следователь подыскал для нее камеру чуть посветлее других; туда принесли стол и то, что она просила.

В этой камере Татьяна Григорьевна провела два года. Редко выходила на прогулку, ничего не читала - она жила стихами Байрона. И постоянно твердила про себя строки Пушкина, обращенные к ее далекому предку, Николаю Ивановичу Гнедичу:

С Гомером долго ты беседовал один,

Тебя мы долго ожидали.

И светел ты сошел с таинственных вершин

И вынес нам свои скрижали...

Он "беседовал один" с Гомером, она - с Байроном. Два года спустя Татьяна Гнедич, подобно Николаю Гнедичу, сошла "с таинственных вершин" и вынесла "свои скрижали"; только ее "таинственные вершины" были тюремной камерой, оборудованной зловонной парашей и оконным "намордником", который заслонял небо, перекрывая дневной свет. Никто ей не мешал - правда, время от времени, когда она ходила из угла в угол камеры в поисках рифмы, надзиратель с грохотом открывал дверь и рявкал: "Тебе писать велено, а ты тут гуляешь!"

Два года тянулись ее беседы с Байроном. Когда была поставлена последняя точка в конце семнадцатой песни, она дала знать следователю, что работа окончена. Он вызвал ее, взял гору листочков и предупредил, что в лагерь она поедет только после того, как рукопись будет перепечатана. Тюремная машинистка долго с нею возилась. Наконец следователь дал Гнедич выправить три экземпляра - один положил в сейф, другой вручил ей вместе с охранной грамотой ("При обыске не отбирать и не читать"), а насчет третьего спросил, кому послать на отзыв. Тогда-то Гнедич и назвала М. Л. Лозинского.

В лагере, куда ее отправили по этапу, она провела - от звонка до звонка - оставшиеся восемь лет. С рукописью "Дон Жуана" она не расставалась; нередко драгоценные страницы подвергались опасности: "Опять ты шуршишь, спать не даешь? - орали соседки по нарам. - Убери свои сраные бумажки..." Она сберегла их до возвращения - до того дня, как села у нас на Кировском за машинку и стала перепечатывать свой перевод. За восемь лет накопилось множество изменений; к тому же от прошедшей тюрьму и лагеря рукописи шел такой же смрад, как от "фуфайки".

Вскоре после ее освобождения, весной 1957 года, в Союзе писателей состоялся творческий вечер Т. Г. Гнедич - она читала отрывки из "Дон Жуана"; Гнедич особенно гордилась щедрыми похвалами нескольких мастеров, мнение которых ставила очень высоко: Эльги Львовны Линецкой, Владимира Ефимовича Шора, Елизаветы Григорьевны Полонской. Года через два с половиной издательство "Художественная литература" выпустило "Дон Жуана" под редакцией и с предисловием Н. Я. Дьяконовой - тиражом в сто тысяч экземпляров. Сто тысяч! Могла ли мечтать об этом арестантка Гнедич, два года делившая одиночную камеру с тюремными крысами?

Татьяна Григорьевна получила за "Дон Жуана" солидный гонорар: 17 тысяч строк, да еще большие "потиражные" (в ту пору исходным тиражом для стихов считалось десять тысяч экземпляров); впервые за много лет она купила себе необходимое и всем вокруг - подарки. У нее ведь не было ничего: ни авторучки, ни часов, ни даже целых очков.

На подаренной мне книге стоит номер 2. Кому же достался экземпляр номер 1? Никому. Он был предназначен для следователя, но Гнедич, несмотря на все усилия, своего благодетеля не нашла. Вероятно, он был слишком интеллигентным и либеральным человеком; судя по тому, что следы его исчезли, органы пустили его в расход.

Позднее вышло новое издание - улучшенное, исправленное. Горжусь тем, что на титульном листе Т. Г. Гнедич написала мне стихотворение октавами, кончающееся словами благодарности за помощь, которую я оказал ей в трудные дни:

Давно мы с Вами встретились, признаться:

Зеленый семафор был нам открыт

Мне было "25, а Вам - 13" *

Как мой лукавый Байрон говорит.

С тех пор мы изменились, может статься,

Но наша дружба весело горит

Хотя теперь - хочу заметить все же

Вы только на пять лет меня моложе. **

Хочу я строки легкие свои

Закончить добрым дружеским "спасибо"

За пламенные книги и статьи,

За то, что Вы не хищник и не рыба,

За то, что даже злые холуи

Бездарностью назвать Вас не могли бы,

За то, что Вы крылаты, черт возьми!

Люблю дружить с крылатыми людьми!!!

Т. Гнедич

22 октября 1964

* Песнь I, октава 69.

** Песнь XIV, октава 51.

Стихотворение содержит, как видим, две ссылки, позволяющие понять намеки. В первом случае имеется в виду строфа, в которой Байрон говорит о донне Юлии, замужней молодой испанке:

Жуан любил, играя, к ней ласкаться.

И в этом ничего плохого нет:

Когда ей - двадцать, а ему - тринадцать,

Такие ласки терпит этикет.

Но я уже не стал бы улыбаться,

Когда ему шестнадцать стало лет,

Ей - двадцать три, а три коротких года

Меняют всё у южного народа!

Вторая строфа, на которую дается ссылка, посвящена леди Аделине, покровительствующей Дон Жуану по праву старшинства:

Она его оберегала: все же

Он был на сорок дней ее моложе!

Это стихотворение на титуле книги - высокая награда. Но еще более высокая, бесценная - тот легендарный листок "Показания обвиняемого", на котором Т. Г. Гнедич уместила тысячу строк своего перевода: она подарила его мне. Ведь этот листок - он и есть то самое, что имел в виду Пушкин, обращаясь к своему другу Николаю Гнедичу:

И светел он сошел с таинственных вершин

И вынес нам свои скрижали.

Режиссер и художник Н. П. Акимов на отдыхе прочитал "Дон Жуана", пришел в восторг, пригласил к себе Гнедич и предложил ей соавторство; вдвоем они превратили поэму в театральное представление. Их дружба породила еще одно незаурядное произведение искусства: портрет Т. Г. Гнедич, написанный Акимовым - из лучших в созданной им портретной серии современников. Спектакль, поставленный и оформленный Акимовым в руководимом им ленинградском Театре Комедии, имел большой успех и продержался на сцене несколько лет. Первое представление, о котором шла речь в начале моего рассказа, завершилось триумфом Татьяны Гнедич. К тому времени тираж двух изданий "Дон Жуана" достиг ста пятидесяти тысяч, уже появилось новое издание книги К. И. Чуковского "Высокое искусство", в котором "Дон Жуан" оценивался как одно из лучших достижений современного поэтического перевода, уже вышла в свет и моя книга "Поэзия и перевод", где бегло излагалась история "Дон Жуана", причисленного мною к шедеврам переводческого искусства. И все же именно тот момент, когда поднялись с мест семьсот зрителей в зале Театра Комедии и все они единодушно благодарили вызванного на сцену "автора", стал наглядным апофеозом Татьяны Григорьевны Гнедич и ее удивительного творения.

После возвращения на волю она прожила двадцать лет. Казалось бы, все наладилось. Даже семья появилась: Татьяна Григорьевна привезла из лагеря старушку, Анастасию Дмитриевну, которая, поселившись вместе с нею, играла роль тетушки. И еще она привезла "лагерного мужа", мастера на все руки "Егория". Несколько лет спустя она усыновила Толю Архипова - мальчика, сохранившего преданность своей приемной матери; благодаря ее заботам он окончил университет, стал филологом-итальянистом. "Казалось бы, все наладилось", - оговорился я. На самом деле Анастасия Дмитриевна оказалась ворчуньей, постоянно впадавшей в черную мрачность, а Георгий Павлович ("Егорий") - тяжелым алкоголиком и необузданным сквернословом. Внешне Татьяна Григорьевна цивилизовала его - например, научила заменять излюбленное короткое слово именем древнегреческого бога, и теперь он говорил, обращаясь к приходившим в дом гостям своей супруги и показывая на нее: "Выпьем, ребята? А что она не велит, так Феб с ней!" Случалось, что он поколачивал жену; когда я спросил, не боится ли она худшего, она рассудительно ответила: "Кто же убивает курицу, несущую золотые яйца?"