Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Крупин

Идем к нему. По расписанию торжеств сейчас Литургия. Служат несколько архиереев и несколько десятков священников.

— Церковь Московского Патриархата, — с гордостью говорит старуха в белом, обшитом по краям кружевами платочке. — Иди, брат, за мной. —

Она тут своя. Проводит меня поближе к певчим, к амвону. Хоров два, оба необычайно молитвенные и слаженные.

Храм просторный, весь переполненный нарядными людьми. Центральный образ — Христос, раскрывший объятия, но еще не на Кресте. У ног Его ангел, подающий Ему чашу. „Отче наш“ и „Символ веры“ гремят мощно и единоустно. Еще бы — запевалы такие голосистые, рослые дьяконы. Проповедь на украинском наречии вперемежку с русским.

— Через триста лет откликнулись души воинов, услышались нами их голоса.

Крестный ход. Колокола. Сквозь них слышится радио, дикторы читают приготовленный текст: „Прапори России, прапори Швеции та Украйны“.

Нас направляют к так называемой „Ротонде примирения“. Сказал я „к так называемой“ специально, ибо так ее называют и так написано, к моему недоумению, в программе. Почему не часовня? Да вот и она. Да, часовней эту садовую беседку не назовешь. Ладно, хай будэ ротонда. Три опоры символизируют что? Нет, не Святую Троицу, а три государства: Россию, Украину, Швецию. Ударил гимн, вначале российский. Так по алфавиту. Украинскому гимну подпевали, но мало. „И покажем, шо мы браття козацького роду“. Шведский гимн был без слов, но рядом стоящий высокий седой старик сорвал с головы шляпу (а до того был в ней) и во все горло запел. Значит, швед.

Но освящающий ротонду архиерей называет ее часовней.

— Освяченна часовня полеглых воинов.

Ветер хозяйничает в микрофоне, шатает древки флагов и знамен, трещит полотнищами. На ротонде на трех языках написано: „Время лечит раны“. Лечит, да, но наносит новые, вот печаль.

— Шановна громада, — меж тем говорят ведущие, — ласкаво просимо!

Дают слово приехавшим гостям и хозяевам. Открывая, один из хозяев:

„Пусть Полтавское поле будет полем туризма, и на нем мы найдем новых друзей“. Посол Швеции напомнил о величии Швеции и сказал интересную фразу, что благодаря Полтавской битве Швеция обрела теперешние границы и живет в мире с соседями и „с самой собой“. Далее о сотрудничестве, инвестициях, далее о том, что „битва помогла шведам обрести историческую родину“. Надо же. Я записал. И еще: „Нельзя допустить истории править балом“. Может, эта молодая переводчица неточна? Кто ж тогда правит балом, как не история? Только вот кто ей подчинился, Карл XII или она Карлу? Петр-то был вынужден биться за Россию и сохранил ее в истории, а Швеции что тут было делать? Зря им Петр шпаги вернул. Они снова здесь. И уже учат разврату, по образцу шведских семей.

Это я сердито сказал товарищу по делегации. Он примирительно коснулся моего плеча:

— Не кипятись, надо быть политкорректным.

— Политкорректность — это трусость, — не уступал я. — Политкорректность приводит к тому, что политики запускают болезнь до того, что лечит ее народ своей кровью.

Программа дня продвигалась далее. Представительница Украины сильно хвалила Мазепу. „Дал шанс Украине“. О так от. Еще же ж у них и Петлюра, и Бандера, много героев. Они на портретах не стареют. Стабильность. Предательство нынешних властей опирается на предателей в истории.

Узнал, во сколько собираться перед обедом, и пошел по полю. Сотни и сотни автобусов, тысячи и тысячи машин. Обилие флагов, пестрота эмблем на них: и солнце с человеческим лицом, и трезубцы. Нарядные люди отовсюду. Нет, есть, есть сегодня ощущение праздника единения славян, есть. Был свидетелем встречи двух отрядов казачества. Шли они друг другу навстречу. Одни шли к ротонде, другие от нее. И первые грянули: „Любо, терцы!“ И вторые в ответ еще громче: „Любо, донцы!“ Вот это любо так любо. А ведь были в истории казачества такие раздраи, непримиримость такая, что и вспоминать не хочется. И не надо. Забыть их и жить дальше.

Две дивчиноньки, пичужки такие, торгуют под полотняным навесом водой, пивом и мороженым и зовут:

— Диду, ходи до нас. Диду, вы с Москвы? Так в вас же кризис, визьмить, — протягивает мороженое, — то бескоштовно. И русские рубли берем. По курсу. А долларив нема?

— Та вин же ще не диду, — говорит другая, — вин ще дядько.

Обе такие веселые, молодехонькие хохотушки. Говорю:

— Все-таки Мазепа предатель. Это не мое мнение, это историческая правда. А вы как розумиете?

— Та нам-то шо? — отвечают они и хохочут.

Тут налетел такой порыв ветра, что повалил навес, девчаткам стало не до меня. Помог им и стал возвращаться к церкви. Навстречу большая группа молодежи. Несут соломенное высокое чучело. На его желтой груди плакат „Мазепа — Иуда“. К нему привешен картонный кружок с надписью „30 гривен“. К молодежи подскакивает милиция, требует уйти. „Гэть видсиля!“. Насильно заворачивают. Милиции помогают подскочившие парубки в национальных кафтанах. Начинается даже драка, но уже зажигалками подпалили снизу чучело. Солома трещит, пылает.

У меня звенит колокольчик мобильника. „Ты где?“ — „Где я могу быть? На поле“. — „Тут везде поле. Где именно?“ Я оглянулся — недалеко остановка автобусов. „Я у зупинки“. — „Какой?“ — „Сейчас прочту. „Институт свинарства“. — „Выдумал?“. — „Иди и сам смотри“. — „Скоро обед“.

Меня останавливает старик моих лет, украинец в рубашке-вышиванке. Я почему-то радостно подумал: не сослуживец ли? Пожал протянутую руку:

— Вы в 60-м — 63-м не служили в ракетной артиллерии в Подмосковье, в Кубинке?

— Там не. — И весело говорит, видимо, уже не раз прозвучавшую от него шутку: — Служил в засадном полку украинского вийска в Полтавской битве. Було його не треба, отсиделся. Вы туточки впервой? Показать вам памятник хороший полковнику Келину?

— Конечно!

Мы идем и вскоре стоим у памятника герою. Келин удерживал крепость Полтавы против шведов, когда превосходство их в численности было в несколько раз против русских.

— Эй, Полтава! — раздается крик из толпы на площадке среди зелени. — Эй, Полтава! Посвистим, покричим, покрякаем! Диджей, вдарь!

На земле расстелен огромный лист линолеума. На него поочередно выскакивают хлопцы в широченных штанах, майках с иностранными надписями, ловко, под музыку, пляшут, крутятся, скачут. Вдруг начинают выделывать невообразимое: вращаются на животе, на спине, на голове даже. Руки летают как пропеллер, ну орлы! Загляделся и потерял провожатого. Да уже и пора к своим. Обедать, на конференцию и на аэродром. Лететь до дому, до хаты. Еще замечаю на парковой скамье крупные буквы: „Тут была группа Ниочем. Тепа и Максим“. Хотелось и просто походить по улицам, и в магазины зайти, но время поджимало. Только вывески и достались. „Женочи та чоловичи чохи та панчохи. Одяг“. То есть женская и мужская одежда. Плакат против „кишковых захворюваний“.

Обед замечательный, украинский. Борщ, сало, пампушки, галушки. Так и вспоминается гоголевский Пацюк и песенный казак Грицько, который „любил соби дивчину тай с сиром пыроги“, потом, когда надо было сделать выбор, то заплакал и сказал: „Вы, кляты вороги, визмить соби дивчину, вид-дайте пыроги“. То есть дороже дивчины они оказались для Грицько.

А по дороге на конференцию опять утренний спутник Олесь хочет знать причины нашей теперешней размолвки.

— Знаешь, кто вас сделал несчастными? Подожди, не возражай. Конечно, несчастные! Как это — славяне и вдруг бежать из семьи славян? А дуракам бросать листовки: „Москаль зъил твое сало, москаль истопил твой уголь“. Шушкевичи, Кравчуки, Ющенки, они — слабовольные жертвы, главная вина на католиках и протестантах. Да еще Тарас Шевченко. Его искалечили поляки и пьянство. Попал в Польшу совсем молоденьким за два года до польского восстания 1831 года. Вся Варшава была пропитана ненавистью к Москве, заразился. Какой ужас в „Кобзаре“, сколько ненависти к царю, Богу, России. Церковь православная как прыщ, это что? Призыв девственниц к блуду, издевательство над всем святым, призывает „явленними“ иконами „пич топити“, церковные одеяния „на онучи драти“, от кадил „люльки закуряти“, кропилами „хату вымитати“, это что? Сколько пошлости и сальности в его виршах! Олесь, „погани мы москали“, по его слову, или братья по крови Христовой?

— Розумию, шо мы всегда будемо рукопожатными.

— Еще бы. Куда вы без нас? НАТО вас защитит? Или Москва? Давай ще пидемо зараз до поля. — Я даже неожиданно для себя постоянно вворачивал в свои слова украинизмы. — Ты же знаешь историю. Почему же у вас такие политики? Сказали на Переяславской Раде: „Волим под царя Московского“, что еще? Народ волил! А политики? Умер Богдан, тут Выговский, волит противу Москвы. Пришел Юрий, сын Богдана, волит под Москву. Деление на право- и левобережные Украины. И опять политики мутят воды дружбы: и правобережный Дорошенко и левобережный Брюховецкий отдаются султану, волят под него. Когда хоть вы, бедные, вздохнете? Мало вам, что президент выписывает за народные деньги певца-педераста и ставит с собою на трибуну над Крещатиком? Или и этим чаша не полна? Или этим развратником в виде Сердючки. Дикость же! Это „сестра“ наших пошлых „бабенок“ из „Аншлага“. То так?