Пора начинать.
1. Первое знакомство
События, о которых сейчас начну рассказ, случились в давние времена в далёкой стране. Многое там было совсем как у нас: жили люди, звери, птицы, насекомые, росли травы, цветы и деревья. Но кое-что было другим. Например, все могли говорить и, разговаривая меж собой, хорошо друг друга понимали. Или вот другое отличие: там жило немало разных гномов. Хотя не уверена, что этим та страна отличалась от нашей. Вполне возможно, и у нас живёт немало гномов, а мы не очень внимательны, их не замечаем. Так же точно, есть люди, умеющие хорошо понимать птиц или животных. Вот, например, у моей подруги, был попугай… Впрочем, не станем отвлекаться. Возможно, и ты сам знаешь немало.
А в той стране бывало так. Предположим, живёшь ты там, идёшь по лесу, увидел маленькую горку под дубом, сел отдохнуть. И вдруг дуб тебе говорит:
– Что ты сделал? Это не горка, это муравейник. Не любят муравьи, когда на них садятся, – вылезут, защекочут, а то и покусают. Побереги-ка, дружище, себя и муравьёв.
В это время на горке муравейника появляется такой задиристый муравей:
– Это кого тут кусать пора?
Ты вскакиваешь, осторожно стряхиваешь успевших на тебя залезть муравьёв и вежливо говоришь:
– Пожалуйста, извините, не сердитесь на меня. Я совсем не хотел раздавить ваш дом, думал: это кочка, и на ней можно отдохнуть.
Муравьи, поскольку ты был вежливым, не рассердились, всё поняли и даже позвали своего соседа (уж не знаю, как назвать это смешное чучело), проводить тебя до ручья. Сказали, что там можно хорошо отдохнуть на берегу. Чучело же оказалось весёлым гномом. Он и проводил тебя, и смешную песенку по дороге спел:
Кудрявая Рябина
Стригла рыжего гнома
Кривой бритвой.
Какой кошмар:
Страшилище!
Но радуется вороньё:
«Прекрасный принц!
Просто прелесть!
Причеши теперь
Нашего воронёнка».
Песенка, прямо скажем, нескладная, но зато весёлая. Петь и маршировать под неё трудно, зато прыгать по кочкам вполне можно, особенно если в траве запутаешься. Лес есть лес, – в нём ведь то кочка, то ямка, то об корень споткнёшься, – вот и не получается песенка складная. Так, даже не песенка, а говорилка-бормоталка. Главное – он сам её придумал. Ты, наверно, тоже иногда придумываешь то, что только тебе и нравится. Не удивляйся, что в песенке столько слов со звуком «Р». Гнома как раз в эти дни учили говорить этот звук, и потому он придумал такую говорилку. А когда будут учить правильно произносить звук «Ш», он, наверно, ещё сочинит что-то подходящее. Может быть, поможешь?
Не правда ли, такие встречи в лесу – приятная неожиданность.
Или повстречался заяц, кричит тебе на бегу:
– Скорее, скорее! Там бабушка уже испекла колобок.
Ты и расспросить его не успел, как он умчался куда-то. Стой теперь и думай, что это значит. То ли надо бежать к его бабушке в гости кушать колобок, то ли колобка надо спасать от Зайца. Но вполне возможно, Заяц зовёт всех порадоваться, что бабушка смогла испечь колобок. А если Заяц надеется, что ты сможешь уговорить колобка не убегать от деда и бабки? Сложная задача. Непонятно, как быть, но всё-таки хорошо, что Заяц с тобой поговорил, и теперь есть, про что долго думать. А то шёл бы и шёл просто так, хлопая себя от безделья руками по бокам. Разве это жизнь? Скука.
Так вот, именно в этой чудесной стране рос на Опушке Леса огромный Старый Дуб. Вершина его упиралась в небо, а корни уходили глубоко под землю. Правда, некоторые из корней торчали бугорочками из земли. Не знаю почему. Может быть, их в глубине жуки щекотали или места было мало. Но, думаю, скорее всего, Старый Дуб чуть-чуть убирал их из глубины, чтобы не мешать муравьям рыть свои ходы в муравейнике. Наверно, именно так и было, потому что Старый Дуб был очень добрый и всем хотел чем-то помочь. Кстати, именно он первым услышал ту смешную говорилку гнома.
Любил Старый Дуб поговорить. Разговаривал со всеми, кто оказывался рядом. Вот села птичка на ветку, Дуб зашелестел листьями:
– Ну что ты так быстро летаешь? Смотри, какой ветер подняла.
– Да разве это я его подняла? Он сам дует. Видишь, я сижу, а он дует.
– Значит, ты очень быстро думаешь, и от этого ветер.
– Что ты такое говоришь? Я совсем не думаю.
– Вот-вот, и от этого ветер бывает, потому что в голове у тебя пусто. Думать надо больше.
Вот и пойми этот Дуб! То ли летать, то ли не летать, то ли думать, то ли не думать, а от чего ветер дует, так и не договорились. Шутник Старый Дуб, ему бы только поболтать подольше. Ты решил, что он и в самом деле не знает, почему ветер дует? Чудак ты. Он всё знает.
Поговорил с птичкой, оглянулся. Ну, вот, конечно, у самых корней сидит Дроня. Не бегает, не летает, даже веточками не шевелит: одна она у него, всего-навсего одна, и на ней только три листочка.
А-а-а, ты же не знаешь, кто такой Дроня и почему у него есть только одна веточка с листочками. Это пенёк. Ну, знаешь, если дерево спилить, пенёк остаётся. Дроню никто не пилил, его сломал Дракон Смерч. Налетел, поднял вихрем в воздух листья, камни, пошёл всё ломать вокруг. Дроня, молодой дубочек, легко гнулся, корнями за корни Старого Дуба цеплялся. В земле удержался, но его вершину Дракон Смерч всё-таки оторвал и унёс в своём вихре куда-то вместе с другими деревьями, среди которых были и родители Дрони. Это они его когда-то назвали Дроней. Чуть только появился росточек из жёлудя, родители обрадовались:
– Смотрите, смотрите, какой он красивый! Это наш Дроня, Дронечка.
Родители любят своим детям имена давать, чтобы потом звать их. Только разыграется ребёнок, а они уже кричат:
– Иди скорее домой!
А зачем идти, когда играть так интересно? Хорошо, если дадут что-нибудь вкусненькое, но вряд ли, – скорее всего, руки мыть заставят, чтобы потом манную кашу есть. А то ещё чего доброго, спать уложат. Лучше бы не звали. Не было бы имени, и звать невозможно. Как? Крикнут: «Эй, иди домой». А кто этот Эй, неизвестно. Всегда можно вид сделать, что не понял, его ли зовут или ещё кого-то. А позовут: «Дроня», тут уж не отвертишься, другого Дрони нет.
Правда, Дроня сидел всегда на одном месте, и звать его незачем, а вот, поди ж ты, дали имя. Я думаю, для того, чтобы ласково с ним разговаривать. Пожалуй, так. Да вот теперь родителей не было, и звать его некому. Очень грустно.
Подожди, мы, кажется, отвлеклись. Я же сказала, что Старый Дуб оглянулся и у самых корней увидел Дроню и почти ворчливо заговорил:
– Ты всё сидишь на одном месте? Иди, уже пора искать Дракона, выручай родителей.
Дроня даже листочками задрожал от обиды. Как он может спасать родителей, если его корни в землю зарыты?!
Однако Старый Дуб говорил не зря, догадался, как пеньку поступить. Очень толково объяснил Дроне, как вынуть корни из земли. Впрочем, этого оказалось мало. Корни плохо держали тело пенька, да и при первой же попытке идти он зацепился корнями за траву, споткнулся, перекувыркнулся, чуть единственную веточку не сломал. Пришлось обоим долго думать. Дроня мало знал, мало видел, и придумать ему было нечего. Разве что катиться кубарем. Не согласился с этим Старый Дуб и посоветовал осторожно, не спеша добраться до ручья, где была, как ему рассказывали вороны, свалка всяких вещей, ненужных людям. Старый Дуб вспомнил, что люди всегда что-то обувают на ноги, – наверняка для того, чтобы не цепляться за траву, корни и камни. Не может быть, чтобы на свалке не было какой-нибудь обуви.
Не сомневаюсь, трудно было Дроне добираться до свалки, но добрался наконец. Упрямый был, как все пеньки. Ты наверно, слышал, как говорят иногда:
– Что ты, как пень, упёрся?
Вот и Дроня, то сидел день за днём, не сходя с места, а тут пошёл и пошёл. Надеюсь, с его упрямством он и Дракона найдёт, и родителей спасёт.
Пока же он только до свалки добрался. Сначала ему понравились красные туфли на каблуках, – даже засмеялся от радости. Зря радовался, идти в них было невозможно, они за траву хуже корней цеплялись, но, кроме того, и в мягкой земле застревали. Как только в них люди ходят? Впрочем, решил Дроня, наверно, потому-то их и выбросили на свалку. Поискал, поискал и нашёл кроссовки. Подошва без каблуков, впереди шнурки выглядывают, ими кроссовки к корням легко привязать – замечательно!
Радостно помахивая листочками, побежал вокруг кучи, чтобы попробовать, как теперь он будет ходить. И не зря побежал. На другой стороне кучи, возле самого ручья сидел Проглот.