Он лишь изредка кивал, будто сверял мои слова с собственными наблюдениями или выводами.
—…Понял, что Оксана умрёт во сне, — сказал я. — Мне это показалось очевидным: иначе бы не случился приступ. Вот только я не знал, по какой причине она умрёт. Что это будет? Сердечный приступ? Или отравление? Мне стало интересно. Подумал: может, я смогу ей чем-то помочь? Ну там… скорую вызову, или кого-то из взрослых на помощь позову. Думал даже с вами о Локтевой поговорить — потом, ближе к этому воскресенью. Я узнал, где и с кем эта Оксана живёт. Пару раз сходил к её дому на разведку…
Развёл руками.
— Дядя Юра, в тот раз я действительно не видел ничего для вас интересного или значимого. Клянусь. Потому сразу вам ничего и не рассказал — ведь там не было очевидного криминала. Ну а потом подумал, что… говорить-то уже и не о чем.
Каховский дёрнул рукой, но не донёс её до лица: заметил, что сигарета истлела до фильтра — бросил окурок в пепельницу, постучал по рулю.
— Ну, не скажи… — произнёс он.
И тут же повторил:
— Не скажи…
Юрий Фёдорович вздохнул.
— Говоришь: девчонка спала? — сказал Зоин отец. — Вот почему мы не увидели следов борьбы. Интересно…
Он посмотрел на меня.
— Считаешь: её усыпили?
Я пожал плечами.
— Может быть. Но я не уверен. Я не видел, как это сделали.
Каховский кивнул.
— Выясню этот момент, — сказал он. — Завтра же…
Старший оперуполномоченный вновь задумался — предоставил мне возможность рассмотреть его профиль (с римским носом, как сказала Надя).
И вдруг он повернул ко мне лицо.
— Ты сказал: в тот раз, — произнёс Каховский. — Я правильно тебя услышал? Получается: был и другой?
Я повел плечом.
— Можно сказать… что и не было.
— Поясни.
— Несколько дней назад я прикоснулся к ней снова, — признался я. — Хотел кое-что уточнить, до того, как пойду её спасать… или попрошу вас вмешаться. Но ничего не произошло.
— Что значит: ничего? — спросил Юрий Фёдорович.
— Приступа не было, — уточнил я. — На этот раз у меня даже голова не закружилась. Честное пионерское! Вот я и подумал: это потому, что всё уже изменилось — девчонка не умрёт. И вам ничего говорить не нужно. А сам… все-таки пошёл туда. Вспомнил, какое видел число на отрывном календаре у неё в квартире. Уже выяснил, что её мать работает по воскресеньям. Ну и торчал в подъезде, пока Оксанина мама не вернулась домой. Подождал немного — в квартире было спокойно. Подумал: обошлось, и скорая не понадобилась.
Вздохнул.
— В квартире Локтевых было тихо. Поэтому я ушёл. Вот и всё.
Я посмотрел на Каховского.
Спросил:
— Дядя Юра, а вы уверены… что её убили. Может, всё же она сама… умерла?
И тут же вспомнил о ноже, зарытом на берегу реки.
Я скорее услышал, а не увидел, как Зоин отец усмехнулся.
— Такое убийство трудно спутать с сердечным приступом, — сказал Юрий Фёдорович. — На её теле насчитали семь колотых ран. Понимаешь, что это значит?
— Зарезали, — сказал я.
Каховский кивнул.
— Именно. Тут и гадать о способе убийства не пришлось. А вот о том, что она перед смертью спала, я не догадался.
— Но… почему в квартире была тишина? — спросил я. — Если мать нашла Оксану мёртвой… Она не закричала. Упала без чувств? Я не услышал звуков падения.
Юрий Фёдорович ответил не сразу. Он выждал, пока мимо машины пройдёт шумная компания молодёжи. Проводил взглядом наряженных в короткие юбки девиц.
— Оксану Локтеву убили уже после того, как её мать вернулась с работы, — сказал Каховский. — Локтева-старшая утверждает, что заглянула в комнату дочери сразу, как только вошла в квартиру. Но ничего подозрительного она не увидела: девчонка спала на том самом диване, о котором ты упоминал. Я вчера видел место преступления. Можешь мне поверить, зятёк: если бы школьницу к тому времени уже зарезали, то мать бы это заметила. Она и заметила. Но позже: примерно через час.
— Как это? — спросил я. — Почему через час?
Юрий Фёдорович откашлялся.
Сказал:
— По словам гражданки Локтевой Веры Ильиничны, вернувшись с работы, она переложила в шкафы и холодильник привезённые домой продукты и отправилась выносить мусор. Спустилась во двор, к стоящим там мусорным контейнерам. Мусоропровод в их подъезде, как и в соседнем, не работает и никогда не работал. А во дворе она повстречала подругу — болтала с ней примерно три четверти часа. Подруга её слова подтвердила. Светловолосого мальчишку, к слову, Вера Ильинична не видела ни когда выходила с мусорным ведром, ни когда возвращалась.
— Говорю же: я ушёл.
— Показания гражданки Локтевой твои слова не подтверждают и не опровергают. Потому что в это время мальчишка мог подняться на этаж выше — чтобы не попасться на глаза Оксаниной матери. Ну а потом парень воспользовался тем, что дверь осталась незапертой: вошёл в квартиру, взял на кухне нож и зарезал Оксану Локтеву — такова сейчас основная версия следствия. Мотивы мальчика следствию пока неизвестны. Выясняем и причастность к преступлению матери убитой, которую вчера госпитализировали с диагнозом инсульт.
— Вера Ильинична в больнице? — переспросил я.
— Что тебя удивило? — сказал Каховский. — То, что вчера довелось пережить Локтевой, и молодого на больничную койку свалит. А Вере Ильиничной уже больше сорока — Оксана была поздним ребёнком. Локтева не так давно пережила смерть мужа. Теперь вот — дочь… Но ты не о том думаешь, зятёк. Здоровьем Локтевой занимаются врачи. А вот твои проблемы накапливаются. Подруга убитой вчера заявила, что видела тебя раньше — возле семнадцатой школы. Объяснить тебе, что это значит?
— Меня будут искать в школе?
— Какой догадливый мальчик. Возьми с полки пирожок. Завтра мои стажёры вместе с подружками убитой пройдут во время уроков по кабинетам, где занимаются четвёртые и пятые классы. Если их поход не увенчается успехом — навестят и шестые. В третьи они не пойдут: девчонка припомнила, что около школы ты был в пионерском галстуке. Глазастые у Локтевой подружки. Так что уже завтра они тебя опознают. А потом на тебя укажут пальцем и прочие жильцы подъезда, что видели тебя с книжкой в руках. Поверь мне, зятёк: ты идеальный кандидат на роль убийцы.
— А как же презумпция невиновности? — спросил я. — Мою вину ещё доказать нужно. Сделать это будет непросто — потому что я девчонку не убивал, и даже не заходил в её квартиру. Кроме рассказов о том, что я читал в подъезде книгу, вы ничего не найдёте. У вас нет против меня никаких улик. Точно так же в убийстве девчонки может быть виноват любой, кто проживает в том подъезде. Особенно те, чьи окна выходят во двор. Убийца увидел, как ушёл я. Потом заметил около мусорных контейнеров Веру Ильиничну. А если ещё и квартира не была заперта…
Я замолчал.
Потому что услышал, как Каховский усмехнулся.
— Всё забываю, что тебе, зятёк, всего лишь десять лет, — сказал Юрий Фёдорович. — Спасибо, что напоминаешь об этом. Рассуждать, как ты, может только глупый мальчишка. Вот объясни мне: зачем следственной группе изобретать велосипед, если у неё уже есть идеальный кандидат в преступники? Даже два: о Вере Локтевой тоже стоит помнить. У вас обоих была возможность зарезать девчонку. Вот в этих двух направлениях моя группа и будет копать прежде всего. Но и других соседей проверим — не переживай.
— Тётки, что сидели у подъезда, видели, как я уходил.
— Видели. Вот только они путаются во времени. Трое утверждают, что ты ушёл до того, как Вера Ильинична вышла с мусорным ведром в руках. Две говорят, что ты появился, когда Локтева уже болтала с подружкой. Одна и вовсе считает, что ты «выскочил» из подъезда перед самым приездом машины скорой помощи. Так что их показание можно трактовать не только в твою пользу. То же самое, кстати, они говорят о Локтевой — разберись теперь: вышла та в хорошем настроении, или «выбежала, как ошпаренная».
Каховский вынул из пачки сигарету, закурил.
— Ты пойми главное, Михаил, — сказал он. — Мы обязаны найти преступника. Начальство уже торопит: убийство в нашем городе — не рядовое преступление. А потому нет смысла искать чёрную кошку в тёмной комнате — особенно если все уверенны, что её там нет. Подозрительный мальчишка — это замечательный кандидат в убийцы. Мы обязаны отработать эту версию. И мы её отработаем. Не сомневайся, зятёк: найдется много желающий закрыть дело убитой школьницы в ближайшее время. А значит: на тебя и твоих родителей будут давить — пока ты не сознаешься.
— С чего бы это мне сознаваться? — спросил я. —