Читать интересную книгу Повести и рассказы - Николай Михин

Вернулся дед несколько остывшим и даже довольным. Удалось договориться. Председателем сельсовета был его друг и двоюродный брат Семен Павлович, а секретарем - женщина, что секретарствовала еще при нем самом. Запись в книге актов гражданского состояния посчитали недействительной, перерегистрировали рождение и выписали новые метрики.

Бабушка осмелилась первая:

- Ну, как, Коль?.. Закрыто там, ай нет?

- Закрыто... Открыть что ли долго? Открыли.

- Так все в порядке? На кого переписали-то? Как назвал внука-то?

- Как деда.

- Ваней? - Непривычно ей было в еще не старом супруге видеть деда.

- Какой же я тебе Ваня? Николаем Ивановичем величают... Николаем и внук будет.

- Ну и, слава Богу. - В отличие от деда бабушка была набожной, ходила в церковь, дома не встанет и не ляжет без креста, отмечала все православные праздники и соблюдала посты. Она действительно с облегчением приняла новое имя внука, тем более, что не будет разночтения при крестинах.

И вот он стоит, этот, пожилой уже внук, зорко вглядываясь в панораму юсовского заливного луга. Там, слева, за погостом, река, словно передумав обнимать село со всех сторон, вдруг сворачивает вправо и не торопясь продолжает свой путь к другой, дальней мельнице, куда приходилось возить зерно после разрушения юсовской плотины. Потом разрушили и дальнюю плотину. Река обмелела так, что в отдельных местах ее можно было запросто перенырнуть.А ранее затопленная площадь освобождалась от воды и это давало возможность копать торф. Была такая установка партии и правительства. Сейчас старую плотину восстановили, и река вновь вошла в свои берега, вернулась рыба. На реке появилось множество водоплавающих, затарахтели моторки. С поворотом реки берег ее постепенно переходил из пологого в обрывистый. В этом месте всегда - обилие стрижей... И рыболовов... Настоящих, с удочками, а не с сетью или трезубцем. В свой прошлый приезд Николай долго бродил вдоль этого берега. Беседовал с рыболовами. Те больше отмалчивались, но один был весел и словоохотлив.

- Как улов? Хорошо ли клюет?

- Улов - так себе, но клюет хорошо, здорово клюет. Как Стерглигов на перестройку: клюет, да никак не подсечь.

В стране шли политические баталии: как нам обустроить Россию.

Кондаковым проулком Маленький порядочек соединялся с Селом. Со Вторым Маленьким порядочком его соединял Афанасьев проулок, переходивший в дорогу через луг к погосту и к центральной усадьбе колхоза. А с Мельницей он соединялся Тишухиным проулком в своем начале, вторым, безымянным проулком в своем конце и межевыми стежками.

На Мельнице жили семьи младших братьев Николая Ивановича: Егора и Василия. Всего их было четверо братьев. Николай Иванович был старшим. Семья второго после него брата Алексея жила по соседству с ним на Маленьком порядочке. Отец четверых братьев Иван Семенович, участник русскоя-понской войны, георгиевский кавалер, в молодые годы по обычаю горских народов умыкнул приглянувшуюся ему девушку из семьи Веревкиных. В округе еще такого не бывало. Но его сельчане не осудили. Похищенная красавица сама была влюблена в своего похитителя, которому родила четырех сыновей. У Ивана Семеновича было три странности. Первая - он никогда не ругался матерно, в любых ситуациях. Вторая проявлялась, когда он был в подпитии: разбрасывал монеты, идя по улице, а бабы собирали их, отыскивая в дорожной пыли. И третья - любил рассказывать, как живут японцы в Китае и Маньчжурии, где ему довелось побывать. По любому случаю, сравнивая что-нибудь с тамошним, он говорил: "А вот, японцы..." Так его и прозвали - Японец. Прозвище перешло на детей, причем, о семьях двух младших говорили как о японцевых, а на семьи старших, что на Маленьком порядочке, это прозвище не распространялось.

Николай-внук дедовых братьев и их жен звал не дедушками и бабушками, а дядями и тетями, а их детей, естественно, просто по имени, так как младшие из них были ему ровесники либо были моложе его. А они своих старших братьев и сестер иначе, как Колька, Тонька, Валька не называли. Все правильно: Николай младший был старшим внуком старшего брата.

У его бабушки Вари было две сестры. Младшая Наталья жила в другом, далеком от Юсово селе - Тупках. Муж ее Гаврила пропал без вести на войне. А семья была большая. А старшая бабушкина сестра Мотя жила в городе на рыночной площади, в комнате с теткой преклонного возраста и ее семьей. Ее муж был городовым и куда-то сбежал во время революции. Больше замуж она не выходила. Она навещала сестрицу в Юсово довольно часто. На Маленьком порядочке ее знали все. И все: большие и малые звали бабой Мотей.

Она всегда приносила какой-нибудь гостинец: кусок черствого хлебушка или сахара, сбереженного для Кольки, а потом для него и его сестренки Юли, белокурой девчушки, ставшей ее любимицей. "От лисички," - говорила она. Очень вкусны были "лисичкины" гостинцы. Особенно в то голодное послевоенное время. Николай и сейчас помнит, как за ним, пятилетним карапузом, через весь луг бежал мужик, стремясь поймать его. Но не догнал: голодный изможденный старик бегал хуже пятилетнего ребенка. Он даже заплакал от досады. Этой же весной он умер от голода. А Кольке позднее рассказывали, как этот самый мужик, еще во время войны, года за три до своей кончины, сидя у них в избе, жадными глазами неотрывно смотрел на него, двухгодовалого поросеночка, спавшего в детской качалке. И даже сказал:

- Такой аппетитный, так бы и съел.

Тогда Колькина мать отругала его, пристыдила и прогнала прочь.

Вспоминая военные годы и особенно два послевоенных, засушливых, неурожайных года, сельчане шепотом рассказывали о случаях людоедства в семьях их знакомых.

В урожайные годы было получше, но многие тоже жили впроголодь: ловили вьюнов в речке, собирали луговые опенки, запасались на зиму щавелем, анисом, крапивой, лебедой, вишневой смолой. Собирали по лугу кизяки для растопки печей. Почти каждый имел какую-нибудь живность: корову, поросенка, овец, кур... Чем больше этой живности, тем больше забот с ней, но и тем лучше жил колхозник. Условно, конечно. Если корова удойная, а куры яйценоские, то оставалось немного и после расчета с государством. Остальное все отдавали в качестве налога. Положено, например, сдать сто двадцать яиц в месяц, а куры снесли всего сто,

хоть покупай недостающие яйца или компенсируй мясом, молоком, шерстью, но налог сдай. Остатками, как правилио, себя тоже не баловали, разве только на великие праздники, или детям иногда перепадало. Обычно носили все это на базар, продавали, а на вырученные деньги покупали необходимое в хозяйстве: гвозди, соль, спички, керосин и другое, чего не производили сами. В колхозе работали за трудодни. По трудодням получали продуктами после выполнения плана их сдачи государству. В хорошие времена на одну крепкую рабочую силу за год получали по мешку зерна (обычно рожь), по пуду гороха, литра по два меду, по стольку же растительного масла и круга по три-четыре жмыха. И все. Чтобы выжить, многие браконьерствовали, варили самогон и валяли валенки. Все это жестоко преследовалось, но люди конспирировались, живя по принципу "авось не засекукт".

Долго смотрит мужик на место бывшей односторонней улицы, вспоминает свое далекое детство и думает: "Неужели это все было? Неужели это было так?.." На месте вспоминается многое, чего не вспомнил бы в другой обстановке, встают перед глазами картины босоногого прошлого.

Маленький порядочек начинался с небольшой избушки-мазанки, в которой сначала жил пожилой мужик с женой, больной туберкулезом. По имени-отчеству он был Василием Кузьмичем, но звали его по бесталанности и бедности "ни Кузя, ни Вася" или просто "Кузюка". На правой кисти у него не было среднего пальца. Это обстоятельство маленького Колю очень пугало. В доме деда и вообще в селе он видел многих, возвратившихся с фронта безногих и безруких, подражал им. Пробовал скрутить "козью ножку" одной рукой, как это делал знакомый однорукий мужик. Хромых видел с костылями, палками, на протезах, с подоткнутой штаниной, на каталке (без обоих ног). Когда Кольку спрашивали, кем он хочет быть, то в отличие от других ребят, желающих стать трактористами, летчиками, моряками, он говорил под дружный хохот взрослых:

- Я буду хромым.

Во всяком случае он не боялся увечных, а вот Кузюкину кисть без пальца боялся панически. Бывало, увяжется за бабкой с матерью в город, а там и без него хлопотно... Прогоняют пацана, упрашивают, грозят наказанием - не действует. Бежит он за ними и канючит, размазывая слезы и сопли... Но вот женщины уже проходят Кузюкину избушку. Колька продолжает идти за ними, но с большой опаской. Стоит выйти Кузюке из домика на дорогу и протянуть к нему свою руку без пальца с грозным вопросом:

- Эт-то что еще такое?!. - как Колька мигом переставал капризничать и стремглав убегал назад, домой, не смея даже оглянуться на страшного Кузюку. Наверное у него Кузюка со своими пальцами ассоциировался с детской пугалкой "коза-коза".