Когда на вокзале Цоо в Берлине я сдавал свой багаж, работник багажного отделения, старый опытный чиновник железной дороги, посоветовал мне сдать его до Минска. Сдавать багаж до Москвы мне не хотелось — дорого.
— До станции Негорелое мы отправить ваши вещи не сможем, — сказал мне чиновник. — Эта станция не числится в наших документах, и до нее не установлен тариф. До Столбцев я могу принять, но имейте в виду, что у вас будет много хлопот. На польской границе весь багаж вам придется переоформлять — это не только лишнее время, но и дополнительные расходы. Конечно, если вы хотите, я приму у вас и до Столбцев, но советую сдать до Минска.
— Но ведь мне нужно его доставить в Москву, а не в Минск, — возразил я своему советчику.
— Ну и что же, переоформите его в Негорелом до Москвы. Потеряете немного на том, что дважды заплатите за отрезок пути от Негорелого до Минска. Но ведь в марках я с вас возьму только до Минска. Игра стоит свеч, — и чиновник понимающе улыбнулся. — Уверяю вас, что если вы сдадите до Столбцев, то намучаетесь, а расходов будет больше.
Я внял совету чиновника и потом не раз поминал его добрым словом.
Утром ничего не ешьте
…Вагон сильно качало. На Западе железнодорожная колея уже, а скорость движения поездов больше, кроме того, на некоторых участках профиль пути извилист — поэтому качает значительно сильнее, нежели на дорогах Советского Союза.
Путь из Берлина в Москву мне хорошо известен, я уже несколько раз совершал поездки по этому маршруту и все поездом — лететь мне довелось всего один раз, в 1934 году. Полет был неудачен. Мы — группа советских работников торгового представительства в Берлине — были направлены тогда в Москву на ноябрьские праздники. Рейсовый самолет «юнкерс» компании «Дерулюфт» путь от Берлина до Москвы совершал обычно за день. В пути были две остановки — одна в Данциге и вторая в Великих Луках. Самолеты летали низко, и в них отчаянно болтало.
В этот свой первый полет я был подробно проинструктирован нашим консулом в Берлине:
— Утром ничего не ешьте. Можно выпить стакан жидкого чая с лимоном и в крайнем случае съесть один бутерброд с сыром.
Совершенно голодным я занял место в самолете. Мой «инструктор» — консул — также летел с нами. От Берлина до Москвы самолет все время проваливался в воздушные ямы. У всех пассажиров были бледно-зеленые лица. Все молчали и, вероятно, думали то же, что и я, — когда же закончатся эти муки.
Я не страдал морской болезнью, и поэтому мое самочувствие, кажется, было лучше, чем у многих других моих попутчиков, но этот первый полет не доставил мне никакого удовольствия, и я, поминутно посматривая на часы, ждал, когда же он придет к концу.
В Данциге сделали посадку.
Нам предложили выйти из самолета и отдохнуть в зале аэровокзала.
Мы вышли вместе с консулом, но не успели дойти до помещений аэровокзала, как он вдруг остановился — лицо его и без того бледно-зеленое стало мертвенно бледным.
— Что же это с вами? Вы же летаете не первый раз?
— Двенадцатый. И каждый раз одно и то же, — пролепетал мой советчик.
После короткого отдыха в Данциге, во время которого были пополнены запасы топлива, мы снова поднялись в воздух.
На полпути между Данцигом и Великими Луками сидящий рядом советский заместитель директора компании «Дерулюфт», наклоняясь ко мне, шепотом произнес:
— Левый мотор вышел из строя. Летим на двух, — и он беспокойно посмотрел из окна на расстилающиеся внизу болота.
С большим трудом мы дотянули до аэродрома в Великих Луках.
Из Великих Лук до Москвы добирались уже поездом и прибыли в Москву только на следующий день.
Через тридцать лет мне пришлось лететь в США. Полет от Москвы до Парижа занял три с половиной часа, а от Парижа до Нью-Йорка шесть с половиной.
Пассажирам был предложен обильный обед, включающий разнообразные холодные закуски и горячие блюда, а после него всем раздали наушники и предложили просмотреть кинокартину. Полет по этой трассе происходит на высоте девять-десять тысяч метров, и обычно внизу, кроме пелены густых белых облаков, ничего не видно. И вот одна из авиакомпаний, для того чтобы пассажиры не скучали в пути, создала специальную киноустановку.
Самолеты идут спокойно, без качки и провалов в воздушные ямы. Только шум реактивных моторов вызывает некоторое раздражение. Тогда — тридцать лет назад — все было совершенно иначе. О человеке, совершающем полет, беспокоились и родственники, и знакомые. Долетит ли?
В день прилета редко кто из воздушных пассажиров находился в рабочем состоянии…
Железнодорожный транспорт в те времена был значительно надежнее, и все свои путешествия по Европе я совершал по железной дороге.
И вот теперь — после длительного проживания в Германии — возвращение в Москву.
Думалось, с пребыванием за рубежом покончено навсегда. Тогда мне в голову не приходило, что я вновь вернусь в эти места, но уже через двадцать лет.
За окнами мелькают знакомые картины хорошо обработанных полей, аккуратные ленты обсаженных фруктовыми деревьями дорог. Небольшие городки с узкими улочками, извивающимися между кирпичными домами с остроконечной черепичной кровлей. Черепица потемнела от времени и свидетельствует о долговечности не только строений, но и сложившегося уклада жизни. В этой части Германии — протестанты. Об этом можно судить по их киркам — неизменной принадлежности всех городков. Эти простые строения из кирпича, с узкими прямоугольными башнями колоколен выделялись среди жилых строений, но не господствовали над ними. Кирки резко отличаются от католических храмов с их вычурной архитектурой и резьбой из камня. Отличие резко бросается в глаза. Там, на католическом Западе, я не встретил ни одного одинакового храма — здесь кирки похожи одна на другую.
Пасс контролле
Река Одер, короткая остановка во Франкфурте-на-Одере и, наконец, граница — станция Стенч. Строгие лица контролеров. Сколько раз мне приходилось пересекать границы Германии, границы с Польшей, Бельгией, Данией, Голландией, Швейцарией, Австрией.
Поездки меня не утомляли. Ездить я любил и неизменно восторгался порядками на железных дорогах — строгим соблюдением графика движения, простой системой проверки билетов и контроля на границах, вежливым обращением персонала.
В вагонах немецких поездов пассажиры обычно вели оживленные разговоры и обсуждали все события местной и международной жизни. Такие разговоры помогали мне, в частности, изучать немецкий язык и позволяли иногда устанавливать полезные знакомства. При этих коротких встречах и беседах выявлялись взгляды людей, оценки ими происходящих событий, их настроение. Можно было чувствовать пульс общественной жизни и знать, что происходит в стране не только из газет и радиосообщений, но путем непосредственного общения с ее населением.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});