Читать интересную книгу Хороший человек - Божена Немцова

Не оглядываясь больше, девушка заспешила по тропинке к предпоследнему дому. Обогнув его, вошла во дворик и тихонько постучала в ставню. Минуту спустя ставня распахнулась и в окне показалось лицо, испещренное морщинами, обрамленное черным платком. Увидев стоящую под окном девушку, хозяйка быстро закрыла окно, и в сенях тут же скрипнула дверь. Девушка откинула защелку, вошла, закрыла за собой дверь, и обе женщины прошли в комнату.

— Пошли вам бог здоровья, тетя, я отправляюсь в путь! — поздоровалась девушка, переступая порог.

— Храни тебя господь, девочка... все-таки уходишь? — жалобно воскликнула старуха.

— Ухожу, тетя, — решительно ответила девушка, садясь на лавку возле большой зеленой печки.

В горнице было темно, потому что старуха всегда держала ставни закрытыми. Она молча вынула из-за печки коробочку с трутом, высекла искру и добыла огонь, зажгла смолистую лучину, вставила ее в светец, который свисал со средней балки, а потом, стиснув руки, опустилась на лавку подле девушки, которая тем временем сняла свою ношу.

— Значит, все-таки уходишь? — со слезами в голосе снова спросила старуха.

— Ухожу, тетя, ухожу... нельзя мне иначе, — сказала девушка печально, взяв обе старухины руки в свои.

— А разве иного выхода нет? Разве, Мадла, у тебя к этому человеку ни капли любви нет, чтобы себя пересилить? Может, привыкнешь?

— Если вы меня любите, тетя, то не говорите мне о нем, — перебила ее девушка. — У меня мороз идет по коже, как только подумаю о том, что могла бы стать его женой. Лучше уж сразу в реку броситься.

— Ну, ну, что ты такое говоришь, ведь я ничего тебе не сказала. Видишь ли, родители думают, что ты была бы хорошо обеспечена, он богач, мельник, ты стала бы хозяйкой и до самой смерти нужды бы не знала. То, что он тебя любит, видно, раз хочет жениться на тебе, на бедной девушке.

— Неужели, тетя, и вы тоже хотите меня осрамить так же, как отец с матерью? — огорчилась девушка. — И вы тоже хотите отдать меня на позор этому уроду, калеке, злому скряге, который за зернышко готов человека убить? Да я бы не пошла за него, даже если бы он по горло в золоте сидел, а у меня была бы единственная юбка.

— Успокойся, девочка, принуждать тебя не стану, ты ведь хорошо знаешь, что из-за этого я с твоей матерью даже поссорилась. Будь жив брат, твой покойный отец, все было бы иначе. Что не идет от сердца, то и к сердцу нейдет... ну да оставим этот разговор... Знаешь, девочка, памятуя четвертую заповедь «Чти отца своего и мать свою», ты должна бы ее послушаться.

— Ах, тетя, потому-то я каждый день за нее и молюсь, а сердце щемит от жалости, как подумаю о матери. Хотела бы за все добром отплатить, но уступить им не могу, пусть потом будет как угодно — плохо ли, хорошо ли. Когда этот мерзкий человек пришел свататься — да вы знаете, тут на днях, — отчим грозил выгнать меня из дому и еще невесть что со мной сделать, если я за мельника не выйду. Ничего я на это не сказала, словно окаменела. А когда этот урод взял меня за руку, я даже отскочила — будто смерть ко мне прикоснулась. Мать меня уговаривала, а я ничего не видела и не слышала, в голове туман, в тот день я чуть с ума не сошла. После того как сваты ушли, отчим снова было взялся за меня, да мать ему помешала, а я сбежала из дому. Сама не знаю, как получилось, но очутилась я на дороге к лесному роднику. Пошла дальше, перед иконой девы Марии упала и стала горячо молиться, просить ее, чтобы она внушила, что делать.

Молюсь я и вдруг отчетливо слышу: «Уходи!» — и звучит это со всех сторон — от родника, от дерева, с лужайки — «уходи, уходи!». А когда я взглянула на иконку, показалось мне, будто и дева Мария тоже кивнула — «уходи!».

Я была свободна. Сняла с себя все эти красные ленты, которые на меня нацепили, и повесила их на иконку, потом прочитала благодарственную молитву, умыла в роднике заплаканные глаза и с легким сердцем пошла прямо к вам.

— И сказала мне, что хочешь уйти в Вену, а я тебя отговаривала.

— Но в конце концов вы все же сказали: «Ну что ж, иди себе с богом, а с родителями я все улажу».

— Сделала я это из любви к тебе, Мадла... Я ведь уже две ночи не сплю, все думаю, каково мне тут будет без тебя и что ты, девочка моя золотая, будешь делать в этом Содоме[5], как устроишься, ты же еще такая молодая... Кажется, в жатву тебе семнадцать было, да?

— Да, тетя. Но ведь туда идут и помладше меня, ведь вам известно, сколько молодежи за год уходит. Кто знает, может, и наш Вавржинек тоже там... Всякий раз, когда я о нем вспоминаю, сердце болит. Вот кому достается!.. Ах, если бы мне там его найти!

— А как же ты, голубушка, объясняться-то будешь, ведь там, сказывают, все по-немецки говорят?

— Этому я живо научусь, немного слов от жены учителя я уже нахваталась. Ах, тетя, как мне вас отблагодарить за все доброе, что вы для меня сделали! Если бы не вы, не попала бы я в дом к учителю, не научилась бы чему-то еще, кроме того, что мы обычно у себя делаем, и теперь бы мне не сладко пришлось в услужении. А так я никакой работы не боюсь и рада, что даже письмо могу сама написать. Как получите от меня весточку, пусть вам ее пан учитель прочтет.

— Чему человек научится, то не пропадет! В молодые годы я служила в Градце у хороших господ и научилась многому, что мне потом пригодилось.

Говоря все это, тетка надела сборчатую зеленую полушерстяную юбку и коричневую шубу с длинными складками, исконный наряд есеницких женщин.

— Видишь, — сказала она, — мы, старшие, остались верны нашей одежде, а вы, молодые, уже другую приняли. Что ж, она вам тоже к лицу, только я хочу сказать, Мадла, что не надо отрекаться от нее. Говорят, правда, «носи то, что нравится», только эта поговорка не для нас, а для господ.

С этими словами тетка ушла в соседнюю комнату.

Мадла встала с лавки, открыла ставни и прислушалась. Всюду было тихо, начинало светать. Она снова закрыла окно и ставни, вынула лучину из светца[6] и, начиная от широкой кровати с синими в цветочках подушками, стала направлять свет поочередно на все вокруг — на майоликовые[7] тарелки, костяные ложки и разную утварь, что стояла на полках, на картинки и на шкафчик в углу, куда тетя прятала букварь, когда Мадла была еще маленькая и после смерти отца ходила к ней, и на карниз большой печки, где для нее всегда стояло что-нибудь вкусное в горшочке, на все это она светила, а у прялки немного постояла в задумчивости. Потом повернулась к окну, сорвала веточку розмарина, по листику мяты и пеларгонии, засунула их за корсаж, а когда вставляла лучину обратно в светец, стало видно, что прекрасное лицо ее залито слезами. Тут из соседней комнаты вошла тетка, неся один узелок под мышкой и второй в руке. Положила их на стол, взяла с лавки узелок Мадлы и стала все заново укладывать.

— Этот платок надень на голову, чтобы тебе щеки не очень жгло... жакетку сверни и сунь под мышку, утром бывает прохладно... а там небось холода. Слыхала я, будто в какой-то стране даже лета не бывает, не там ли это?

— Нет, не там, тетя.

— Ну, все равно, жакетку не прячь в узел... а это вот я испекла тебе на дорогу хлеба, чтобы ты не сразу забыла вкус домашнего... А это... помнишь ту утку, что всегда удирала со двора?.. Я сказала: «Забей ее, Бетка, а то сбежит совсем, зажарим Мадле в дорогу». Тут вот немного пирогов... Тоже пригодятся... когда ты еще доберешься... ведь это же край света... А здесь иерусалимский бальзам[8], годится на все раны... это вот мазь... погоди, куда же я ее сунула... ах, и не знаю даже... ага, тут она (тетка не видела ее из-за слез, которые пыталась скрыть).

— Ах, тетя, золотая моя! — Мадла хотела отказаться от мази.

— Оставь ее... такой мази в целом свете не сыщешь, ее делают только в новоместском монастыре... ты же знаешь, скольких слепых ею вылечили... Может статься, и у тебя глаза заболят, кто тебе там поможет?.. А тут... чтобы не сказали, будто мы тебя как нищенку отправили... я тебе немного одежки припасла. Чтобы ты была чисто одета и не покупала бы полотна, а то зачем же я лен пряду? Будешь выбирать у кого служить, смотри не на жалованье, а чтобы господа хорошие были. А это вот две нитки бус, сказывают, это гранаты, муж покойничек... дай бог ему счастья на небе... принес мне, когда из странствий вернулся... я их уже никогда на себя не надену, тебе они лучше пойдут, — добавила она, завязывая трясущимися руками узелки в платок.

Мадла стояла около стола как зачарованная и вдруг, рыдая, бросилась тетке на шею. Так они стояли какое-то время, обняв друг друга, и плакали, но тут тихонько приоткрылась дверь и появилась Бетка.

— Хозяйка, уже день наступил, жаворонок с загуменного поля улетел, пора! — сказала она и снова ушла.

— Ах, тетя, до чего же вы добрая... если хотите, я останусь.

— Нет, нет, Мадла, ты иди с богом, я не хочу видеть, как тебя хоронят. Бетка уже знает, что ей делать, куда идти, она проводит тебя немного и понесет узел... ты там еще натаскаешься тяжестей вдоволь. В город не ходи, там тебя знают, а Бетка доведет тебя в Яромерж[9] к самому трактиру, где останавливается Гаек, он меня однажды вез до Градца, хороший человек, не молодой уже. Бетка порасспрашивала о нем в городе, по пути она может тебе рассказать, какой это хороший человек, тут ты будешь под надежной защитой. А теперь, девонька, трогайся в путь с богом и вот... постой, спрячь хорошенько... Куда ты! За пазуху!.. Из кармана могут высыпаться... Тут несколько рейнских монет... по дороге сосчитаешь... а эти несколько четвертаков положи в карман... Помолчи-ка... стало быть, я знаю, что делаю. Кому же еще я их отдам?