Читать интересную книгу Жили-были «Дед» и «Баба» - Владимир Кулеба

Что-то в этом есть оптимистичное, когда ощущаешь себя частицей единого организма, машины, все детали которой работают четко, дружно, как часы. И не какого-то там периферийного, второразрядного, а самого главного и властного в республике! Недаром на каждом собрании и совещании постоянно твердят: в аппарат ЦК отбирают лучших из лучших, самых достойных и подготовленных, трижды проверенных и просвеченных насквозь, до десятого колена включительно! Напоминают не для красного словца, а чтобы чувствовали колоссальную ответственность за свою работу и поведение в быту, за престиж организации, которую доверено представлять, и чтобы никогда не забывали о высокой чести, оказанной им партией.

Как могли, оправдывали высокое доверие, справедливо считая, что им повезло в жизни. С Иваном Бабенко часто на досуге рассуждали, как все чудесным образом совпало. Интересная, престижная работа, хорошая зарплата, какие-никакие льготы связи, и коллектив подобрался что надо! У других – одна из перечисленных составляющих в наличии – уже праздник, жуткое везение. А у них с Иваном – надо же – все совпало и сошлось счастливо!

Примерно так когда-то думал и чувствовал Валентин Дидух, «Дед», как его называли в аппарате ЦК, только с тех пор много воды утекло. И сейчас, почти бегом спускаясь по черной лестнице, желал только одного: чтобы не встретиться в лифте со своим другом и сослуживцем Иваном Бабенко, с которым они сидели в одном кабинете и так любили когда-то ходить вместе на службу. И хотя через час они обязательно сядут друг против друга на четвертом этаже «белого» здания ЦК, но пусть это произойдет через час. А лучшее время до начала работы, сегодня, по крайней мере, Валентин проведет один, без Ивана.

Нет, не ссорились, не скандалили, тем более, не интриговали, иногда все еще закрывались на обеденный блиц и занимали друг другу очередь в лавке на хозяйственном дворе, где инструктор имел право за свои кровные два раза в неделю купить кусок свинины чуть дешевле, чем в обычном магазине. То есть, внешне все оставалось по-прежнему и, как всегда, коллеги шутили, указывая на таблички: смотри, действительно – «Жили-были Дед и Баба». Так обыгрывались их фамилии – Бабенко и Дидух. Банальная шутка, местный фольклор, поначалу льстило, теперь же Валентина, например, раздражало. Тем более, что их кабинет знал каждый в аппарате и часто можно услышать: «Поднимешься на четвертый этаж, мимо кабинета Деда с Бабой, первый поворот направо…»

Сегодня, кажется, пронесло: во дворе – никого, и с лифтом разминулся удачно. Дожился: огородами из родного дома приходится пробираться. И когда это началось? Еще в прошлом году выходили вместе, обсуждали, куда детей из чернобыльского Киева на лето отправлять. Потом, постепенно, накапливалась нервозность, раздражала неспособность по-современному, по-перестроечному мыслить. Впервые проявилось, пожалуй, когда в Киев приехал Горбачев вместе с Раисой Максимовной. Иван – сидим к тому же рядом в столовой – зло бросил в ожидании традиционного овощного супа:

– А за какие деньги он жену за собой таскает? Ты ведь, когда в командировку едешь, супругу не возишь за партийный кошт?

Обычно отмалчивавшийся сосед по столу Игорь Филиппенко, член партийной комиссии ЦК, карающего органа – их, «народных мстителей», которого все побаивались, поддержал Ивана:

– Командировку ей выписывают в Общем отделе ЦК КПСС, суточные – по высшему разряду, проездные – не то, что тебе, – в купейном вагоне. Канцелярия наша ей печати штамповала, оттуда и знаю.

– Эти, курва, наработают! – громко, на всю столовую выругался Иван своим «трубным», глухим басом. На них зашикали.

Валентин тогда к Горбачеву присматривался, он ему импонировал. И то сказать, после старческого маразма Брежнева, Андропова и Черненко любой нормальный, адекватный человек гением покажется. Даже то, как Горбачев передвигается, чисто внешне – жестикулирует, разговаривает, раскованно себя держит. Да что – по часу говорит человек без бумажки! А раньше ведь как шутили: Брежнев питается от батареек, а Черненко – от сети, из кабинета выйти не может, провода не хватает. И то сказать – под кабинет ему палату больничную переоборудовали, оттуда и управлял страной. Да кто там управлял? Несчастье! Кому, скажите, приятно, когда тобой, да что тобой, – огромной страной и партией руководят законсервированные старцы, мозги у которых давно усохли! Стыдоба, весь мир насмехается!

«Ну, не понимаешь ты, – грустно думал Валентин, – не дано тебе понять, что в Европе, да и во всем мире, супруга лидера государства – первая леди – не кукомой дома сидит, а участвует в общественной жизни, как в Англии или Штатах. Селюк ты, как был, примитив…»

Самое удивительное, что многие в аппарате считали так же. По ЦК ходили упорные слухи, что Щербицкий в упор не воспринимает молодого генсека, а тот затаил злобу, но никак не может сковырнуть, силенок не хватает, кишка тонка.

– Говорят, она в кабинете В.В. и политбюро проводила, – вставил кто-то.

Это заявление встретили дружным хохотом, все знали отношение их патрона к слабой половине. Да он и на дух не переносил, чтобы к нему на доклад бабы ходили. И для Валентины Шевченко – землячки из Днепропетровска, которую знал много десятилетий, долго и мучительно делалось исключение, прежде чем ввести в политбюро. И если бы Москва с новыми веяниями не вмешалась, не настояла то, не известно, чем бы все закончилось.

– Ты-то как сам считаешь?

– Думаю, хорошо, что Валентина Семеновна у нас есть, она и займет гостью, – дипломатично, как ему показалось, ответил Валентин.

Этот разговор происходил как раз в день начала визита нового Генсека в Киев. Валентин решил не вступать в спор: зачем зря пикироваться, разве таким долдонам что докажешь? Себе во вред только. Тем более, и самому многое не ясно, хотелось бы, конечно, чтобы все постепенно менялось, да кто его знает, куда повернет. После смерти Сталина – сколько шуму: тело из мавзолея вынесли, да все на круги своя со временем вернулось, успокоилось. Как они шутили между собой: культа нет, но служители остались.

Тогда, в столовой, тот разговор, первая, по сути, сшибка, столкновение мнений – многое предопределил. И то, что он, Валентин, сразу отказался, не захотел поддержать общепринятую линию, преобладавшую в аппарате, пусть и смолчал, но остался при своем – свидетельствовало о робкой, неосознанной до конца попытке иметь собственную позицию. В дальнейшем, он так считал, оно и помогло выработать линию поведения. А именно: ни с кем и ни в какие споры не вступать, отделываться общими фразами, шутками, репликами типа – ты же сам видишь, то ли еще будет, ни в какие ворота не лезет и пр.

Сам же по утрам, оглядываясь, бегал в дальний от дома киоск, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых, за свежими «Московскими новостями», старался не пропустить ни одного номера «Огонька» и «Нового мира». Читать подпольную, как он называл, прессу приходилось украдкой от Ивана, в основном, дома, по вечерам. Тем более, «Новый мир» осиливал с трудом – тяжело давался, все-таки чувствовалась нехватка подготовки. Да и память неприспособленна для такого рода нагрузок. Завел себе специальную тетрадь, две папки унес с работы домой, куда статьи из периодики подшивал, фломастером подчеркивал главные мысли, делал пометки на полях. Впервые, может быть, так остро почувствовал нехватку образование.

И то сказать – в Институте Гражданской Авиации, который окончил исключительно ценой морально-волевых усилий, постиг в совершенстве два курса: науку преферанса и любви. Девушкам он нравился, как говорила одна из его верных боевых подружек, изначально и до конца. Да и как пройти мимо смуглолицего брюнета, ростом за сто восемьдесят, всегда аккуратно причесанного и одетого, вежливого, внимательного, не нахала, больше молчуна, чем заводилу компании!

– Тебе, – наставляла она, – ничего не надо говорить и обещать. Молча смотри, глаза только пошире открывай, и все девушки – твои.

Кто-кто, а уж она знала в любви толк! И сколько раз Валентин с благодарностью вспоминал ту науку, когда, действительно, иногда, не сказав ни слова, он без труда уговаривал в постель очередную красавицу. Мужики на курсе относились весьма сдержанно, если не сказать, настороженно, считали везунчиком, несерьезным человеком, с которым дружбу водить опасно. Скажите, кому понравится рядом субъект, на которого женщины сами вешаются?! А он, полагая, что так и должно, меняет их через два дня на третий. Согласитесь, терпеть такого типа – по меньшей мере, неразумно.

Валентин свыкся, давно не испытывал угрызений совести, количество побед зашкалило мыслимые пределы и, если сказать правду, поднадоело. Он, как мог, сторонился, волынил, особенно первые после женитьбы годы, но окончательно завязать с интрижками на стороне так и не сумел. Как-то стал замечать, что и уже не может без разнообразия, тянет каждый раз на новенькое приключение. Постепенно двойная жизнь вошла в норму, и он ее воспринимал как неизбежное, хоть и несколько обременительное, занятие.