Читать интересную книгу Мертвая хватка - Грэм Грин

— Боже мой, мне ужасно неудобно, но у меня жуткая головная боль, как же это глупо. Филип, ты должен обязательно остаться...

— Ну что ты, конечно же я не останусь.

Однажды, когда они вышли на лестницу и их охватил безудержный смех, им лишь чудом удалось избежать разоблачения: хозяин дома вышел вслед за ними, чтобы попросить опустить письмо. Джулия вовремя перешла со смеха на что-то вроде истерики... Минуло несколько недель. Брак их оказался действительно удачным... Иногда они с удовольствием обсуждали эту удачу, и тогда каждый приписывал основную заслугу другому.

— И подумать только, что ты мог бы жениться на Джозефине, — сказала Джулия. — А почему ты на ней не женился?

— Наверное, потому, что где-то в подсознании у нас обоих была мысль, что это ненадолго.

— А у нас надолго?

— Если не у нас, то у кого же?

Бомбы замедленного действия начали взрываться в начале ноября. Несомненно, они должны были сработать раньше, но Джозефина не учла, что его привычки временно изменились. Прошло несколько недель, прежде чем ему понадобилось заглянуть в ящик, который во времена их близости они называли банком идей — он складывал в него наброски рассказов, записи подслушанных обрывков разговоров и тому подобное, а она — наспех зарисованные модели для журналов мод.

Стоило ему открыть ящик, как он тут же увидел ее письмо. На нем стояла выведенная черными чернилами надпись «Совершенно секретно» с претенциозным восклицательным знаком в виде большеглазой девушки (у Джозефины была базедова болезнь в легкой форме, что ее совсем не портило), которая, подобно джинну, появлялась из бутылки. Он прочитал письмо с глубокой неприязнью:

«Милый!

Ты не ожидал найти меня здесь? Но после десяти лет я не могу не сказать тебе время от времени «Спокойной ночи», «Доброе утро», «Как дела?». Будь счастлив. Целую (искренне, от всего сердца),

твоя Джозефина».

От этого «время от времени» исходила явная угроза. Он с грохотом задвинул ящик и так громко чертыхнулся, что в комнату заглянула Джулия:

— Что случилось, милый?

— Опять Джозефина.

Она прочитала письмо и сказала:

— Знаешь, ее можно понять. Бедная Джозефина! Ты что, рвешь его, милый?

— А что ты хочешь, чтоб я с ним сделал? Сберег для издания полного собрания ее писем?

— Мне кажется, ты к ней несправедлив.

— Это я-то к ней несправедлив? Джулия, ты не представляешь, что за жизнь мы вели последние годы. Хочешь, я тебе покажу шрамы: в минуты ярости она могла ткнуть сигаретой куда угодно.

— Это все от отчаяния: она чувствовала, что теряет тебя. На самом деле эти шрамы из-за меня, все до единого.

И в ее глазах появилось то нежное, веселое и задорное выражение, которое всегда вело к одному и тому же.

Не прошло и двух дней, как взорвалась вторая бомба. Проснувшись, Джулия сказала:

— Нам давно пора перевернуть матрац. Мы с тобой проваливаемся в какую-то дыру посередине.

— А я не замечал.

— Многие переворачивают матрац каждую неделю.

— Да, да, Джозефина всегда так делала.

Они сняли с кровати постельное белье и стали сворачивать матрац. На пружинах лежало письмо, адресованное Джулии. Картер увидел его первый и попытался незаметно спрятать, но это не ускользнуло от Джулии.

— Что это?

— Джозефина, конечно. Скоро их наберется слишком много для одного тома. Придется опубликовать их роскошным изданием в Йейле, как письма Джордж Элиот[2].

— Милый, это письмо адресовано мне. Что ты собирался с ним сделать?

— Тайно уничтожить.

— А я думала, у нас не будет тайн друг от друга.

— Я не учел при этом Джозефину.

Впервые она не решалась открыть конверт сразу.

— Странное, конечно, место для письма. Думаешь, оно случайно здесь оказалось?

— Каким образом?

Прочитав письмо, она отдала его Филипу, сказав с облегчением:

— Она тут все объясняет. В общем-то, все вполне понятно.

Он прочел:

«Дорогая Джулия, надеюсь, вы наслаждаетесь настоящим солнцем Греции. Не говорите Филипу (ах да, у вас, конечно же, еще нет секретов друг от друга), но мне никогда не нравился по-настоящему юг Франции. Вечно этот мистраль, который сушит кожу. Я рада, что вы избавлены от этого. Мы не раз собирались поехать в Грецию, как только сможем себе это позволить; так что я знаю, Филип будет доволен. Я зашла сегодня поискать эскиз, а потом вспомнила, что матрац никто не переворачивал уже по крайней мере полмесяца. В последние недели нашей совместной жизни нам было как-то не до этого, вы понимаете. Что бы там ни было, мне была невыносима мысль, что вы вернетесь с островов лотоса и в первую же ночь обнаружите в постели какие-то бугры, вот я и перевернула матрац для вас. Советую делать это каждую неделю, иначе посередине образовывается дыра. Кстати, я повесила зимние шторы, а летние сдала в химчистку на Бромптон-роуд, 159.

Целую, Джозефина».

— Помнишь, мне она писала, что в Напуле было божественно, — сказал он. — Йейльскому издателю придется сделать перекрестную ссылку.

— Ты все-таки какой-то бесчувственный, — сказала Джулия. — Милый мой, ей просто хочется быть полезной. В конце концов, мне бы и в голову не пришло заниматься шторами и матрацем.

— И ты, конечно же, собираешься написать ей пространный ответ, любезно сообщив наши домашние новости?

— Но ведь она уже давно ждет ответа, это же старое-престарое письмо.

— Да, интересно, сколько еще таких старых-престарых писем нам предстоит обнаружить. Клянусь, не я буду, если не обыщу всю квартиру — с чердака до подвала.

— У нас нет ни того, ни другого.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Я знаю лишь то, что ты делаешь из мухи слона. Право, ты ведешь себя так, будто боишься Джозефины.

— О черт!

Джулия выбежала из комнаты, а он попытался работать. В тот же день, попозже, разорвалась еще одна хлопушка — ничего серьезного, но легче ему не стало. Ему понадобился телеграфный код, чтобы отправить телеграмму за океан, и он обнаружил в первом томе справочника список, в алфавитном порядке отпечатанный на машинке Джозефины, где буква «о» всегда неясно пропечатывалась, — полный список телефонов, которыми он чаще всего пользовался. Его старый друг Джон Хьюз шел сразу за магазином «Харродз»; тут же были телефоны ближайшей стоянки такси, аптеки, мясника, банка, химчистки, овощного и рыбного магазинов, телефон его издателя и литературного агента, салона красоты Элизабет Арден и местных парикмахеров, в скобках было помечено («Это — для Дж. Имейте в виду — вполне надежно и не очень дорого»). Тут он впервые обратил внимание, что их имена начинаются с одной буквы.

Джулия, на глазах у которой он обнаружил список, сказала:

— Просто ангел, а не женщина. Давай приколем его над телефоном. В нем и правда есть все необходимое.

— После острот в ее последнем письме можно было ждать, что она включит в список ювелирную фирму Картье.

— Дорогой, это были не остроты, а простая констатация факта. Если бы у меня не было своих денег, мы бы тоже поехали на юг Франции.

— Может, ты думаешь, я и женился на тебе, чтобы в Грецию съездить?

— Не валяй дурака. Ты ее просто не понимаешь, вот и все. Ты выворачиваешь наизнанку каждое ее доброе дело.

— Доброе?

— Наверное, это из-за чувства вины перед ней.

После этого он предпринял настоящий обыск: проверил пачки сигарет, ящики, картотеки, прошелся по карманам костюмов, которые оставались дома, снял заднюю панель телевизора, приподнял крышку бачка в туалете и даже сменил рулон туалетной бумаги (это было быстрее, чем перематывать старый). Когда Джулия пришла посмотреть, чем он занимается, и застала его в туалете, в ее взгляде на сей раз не было никакого сочувствия. Он заглянул за ламбрекены (кто знает, что там окажется, когда шторы пойдут в следующий раз в химчистку), вытащил грязное белье из корзины — вдруг на дне что-то осталось незамеченным. Он ползал на четвереньках по кухне, заглядывал под газовую плиту и издал что-то вроде победного клича, найдя клочок бумаги, прилепившийся к трубе, но оказалось, он остался после посещения слесаря. Он услышал, как в их ящик положили дневную почту, и тут же из холла донесся возглас Джулии:

— Ой, как хорошо! А ты никогда не говорил, что выписываешь французский «Вог».

— Я и не выписываю.

— Постой-ка, тут еще один конверт, в нем что-то вроде рождественской открытки. Подписку для нас оформила мисс Джозефина Хекстолл-Джонс. Как это мило с ее стороны!

— Она продала им серию рисунков. Я не желаю их видеть.

— Дорогой, ты ведешь себя как ребенок. Ты что, надеешься, что она перестанет читать твои книги?

— Я хочу только одного: чтобы она оставила нас в покое. Всего на несколько недель. Неужели я хочу так уж много?

— А ты, оказывается, эгоист, мой милый.

В тот вечер он почувствовал себя умиротворенным и усталым, но на душе стало немного легче: обыск он предпринял самый тщательный. Во время обеда он вдруг вспомнил про свадебные подарки, которые за недостатком места еще были в ящиках, и тут же — между первым и вторым блюдом, — проверил, хорошо ли они заколочены — он знал, что Джозефина никогда не воспользовалась бы отверткой, боясь поранить пальцы, а молотки приводили ее в ужас. Наконец-то они сидели вдвоем, окутанные вечерней тишиной и покоем, но каждый знал, что стоит им только захотеть коснуться друг друга, как эта упоительная тишина тут же будет нарушена. Это любовникам не терпится, а женатые люди могут и подождать.