Читать интересную книгу Рябиновое солнце - Станислав Востоков

С тех пор Балбеса в деревне зауважали и стали носить ему еще больше всякой еды. А приехавший по поводу неудачного ограбления милиционер сказал, что это у пса не дефект, а необычная способность и попросил Тимофеева продать Балбеса.

— Ну уж нет! — ответил Тимофеев.

И был, конечно, прав, потому что во всем мире больше нет собаки с таким необычным дефектом. С дефектом речи.

— Осенью ветер сдувает с деревьев листья и ворон. Долго они вперемешку носятся в небе. Но потом вороны возвращаются на деревья, а листья падают на крыши и перекопанные к зиме грядки.

Неуютно воронам на голых ветках. Но улетать с другими птицами они не хотят. Слишком привыкли к этим местам. Знают тут каждое дерево, каждую печную трубу, где можно греться длинной, холодной зимой.

«Во дворе трава, на траве дрова», — подумал я, подходя с топором к стопке поленьев.

Правда, трава наша уже пожелтела, потому что на дворе стояла осень. По ночам лужи затягивались льдом, и я решил, что пора рубить дрова.

Поначалу дело шло хорошо. А потом попалось сучковатое полено, которое кряхтело, трещало, но колоться не хотело. Я тоже кряхтел, однако уступать не собирался. Наконец я решил передохнуть и стал смотреть в небо, потому что в землю глядеть уже надоело.

И тут я увидел ворону. Она то поднималась к облакам, то ныряла к земле, то выкручивала над крышами фигуры. Я поначалу не понимал, чего ворона делает. А потом увидел, что она играет с сухим листком: поднимет его, выпустит из клюва и ловит.

— Чего ты, милый, вдруг дрова не колешь? — На крыльцо вышла Анна Петровна в стареньком пальто.

— А вон, — я ткнул топором в небо, — на ворону смотрю.

Анна Петровна приставила ладонь ко лбу.

— С голоду, наверное, листья жрет.

— Не, — говорю, — играет.

— Ишь! — удивилась Анна Петровна. — Прямо как моя Мурка! Ладно, пойду в магазин. А ты бы все-таки дрова доколол.

Стал я все-таки дрова докалывать, но нет-нет да и посматривал в небо. Уж больно интересная попалась ворона!

Поленья подходили к концу, когда она бросила свой истрепанный лист. Я поднял воронью игрушку и подкинул повыше. Кружась и переворачиваясь, лист полетел к земле.

— Ты что же опять дрова не колешь?

В калитку вошла Анна Петровна с полной сумкой.

— Так я уже наколол, сейчас буду увязывать.

— Увязывай, милый, увязывай. Мы не вороны, чтобы все время играть.

Увязал я дрова, сложил в сарай, а потом снова поднял дырявый лист.

Посмотрел я на него и решил, что такому листу самое место в книге. И написал про него рассказ. Вот этот самый.

В воздухе летают желтые и красные листья. Они похожи на стаю бабочек. Так и кажется, что вот-вот сядут на цветы: флоксы и гладиолусы. Только цветов давно уже нет, потому что сейчас поздняя осень. И, покружив в небе, «бабочки» опускаются на черную землю, которую совсем скоро покроет белый снег.

Мы с Митричем шли от автобусной остановки с полными сумками. На полпути мы решили передохнуть и поставили их на землю. Митрич зябко поежился.

— Снегом пахнет!

Я пожал плечами.

— Ничего не чувствую.

— Пахнет, пахнет, — кивнул Митрич. — Есть в воздухе некое снежное ощущение.

Отдохнув, мы подняли сумки и пошли дальше.

А к вечеру и правда выпал первый снег. Я зачерпнул его ладонью и понюхал. Он пах печным дымом, холодом и опавшими листьями.

Вечером Анна Петровна принесла из магазина пакет с селедкой.

Утром приходим на кухню — а селедки нет.

Вышли во двор. Глядим, в снегу под окном появилась неровная дорожка и птичьи следы.

— Вороны утащили, — говорю.

Пошли мы по этой дорожке. Смотрим, возле калитки вороньи следы превратились в кошачьи.

— Тут у них какой-то кот селедку отобрал. Они пытались его отогнать, да не сумели.

Вышли на улицу. У колодца кошачий след сворачивал в сторону, а рядом снег продавили собачьи лапы.

— Здесь кот какую-то собаку увидел и рыбу бросил.

Недалеко от магазина к собачьим лапам прибавились следы сапог, которые исчезали за калиткой Тимофеева.

Посмотрев через забор, мы увидели и самого продавца.

— Доброе утро, — сказала Анна Петровна, — ты пакета с селедкой не видал?

— Так это ваш? — удивился Тимофеев. — Я его у Балбеса отнял. — Он кивнул на конуру. — Там еще полрыбы осталось. Возьмете?

Посмотрели мы на изжеванный пакет и решили, что брать его, конечно, не будем.

— Одного не пойму, — сказал продавец, — как этот разбойник к вам на кухню залез?

Тут я объяснил Тимофееву, что случилось на самом деле.

— Ну детектив! — усмехнулся он. — Ладно, Петровна, пойдем, я тебе другую селедку дам.

Они пошли в магазин, и Анна Петровна вернулась с новым пакетом рыбы.

А Тимофеев потом еще долго смеялся. Он назвал эту историю круговоротом селедки в природе.

Если с улицы доносится тонкий, еле слышный присвист, это значит, что наступила настоящая зима.

Он говорит о том, что без шапки уже из дома не выйдешь, что мир за окном покрыт снегом и льдом. И еще он, конечно, говорит о том, что к нам во двор прилетели снегири!

Летом рябины почти незаметно. Так, мелкие листья, желтые ягодки. Но чем меньше светит солнце, тем ярче становится рябина. Наконец, зимой, когда мир снизу белый, а сверху серый, она загорается в полную силу.

И если в иной день разойдутся тучи, то вспыхнет над нами сразу два солнца. Небесное и земное. Рябиновое.

Зимой повесил я на яблоньку дырявую железную банку и насыпал в нее семечек.

Первыми у кормушки появились синицы. За ними прилетела стайка воробьев. Сначала передрались из-за того, кому первому залезть в банку, а потом выяснилось, что семечки они не любят.

Через несколько дней я увидел на яблоньке снегирей. Они неторопливо клевали зерно и соседям старались не мешать.

К концу недели под банкой начали собираться вороны: подбирали то, что обронили другие птицы. Пробовали добраться до кормушки, да не вышло: тонкие ветви не выдерживали вороньей тяжести.

А к исходу зимы на яблоньку прилетел ястреб. Интересовался он, конечно, не семечками, а синицами. Но на него тут же с громким карканьем налетели вороны.

Увидев, как они гонят ястреба к лесу, Митрич сказал:

— Вороны — наша противовоздушная оборона!

Зимним утром я проснулся от странного звука. Казалось, за окном переливаются тысячи хрустальных колокольчиков. Я побыстрее оделся, прихватил куртку и выбежал наружу. А на крыльце я от удивления долго не мог попасть в рукав и бесполезно махал ладонью.

За ночь нашу обычную деревню подменили хрустальной. Под солнцем блестели ледяные трубы, искрились стеклянные ели, а прямо передо мной поднималась высокая хрустальная береза. Ее ветви еле заметно качались и тихо звенели.

Однако, надев наконец куртку, я подумал, что подменить за ночь целую деревню трудновато. Тут дело в другом. Несколько дней стояла оттепель, а ночью прошел дождь, который сразу же прихватил мороз. Вот наша деревня и стала хрустальной.

— Сколько лет живу, а такого не видела! — из окна во двор глядела Анна Петровна.

— Красиво-то как, а?!

— Красиво-то красиво, да только плохо.

— Почему?

— Деревья могут не выдержать такой красоты. Больно тяжела.

Анна Петровна оказалась права.

Через неделю поднялся сильный ветер, и в деревне начался такой треск, хоть уши сеном затыкай.

— Вот тебе и красота! — говорила Анна Петровна и все волновалась за нашу березу.

Однако старое дерево выстояло. Весной, когда сошел лед, оно выпрямило ствол, поднялось в прежний рост.

— Но теперь даже летом, когда я гляжу на его зеленые ветви, мне слышится тонкий, хрустальный звон.

В конце зимы я поглядел на календарь.

— Скоро весна!

— Не так уж и скоро, — ответила Анна Петровна.

— Почему? — Я показал на стену. — По календарю через два дня.

— А у меня свой календарь.

— Какой?

— Идем-ка.

Вышли мы во двор, и Анна Петровна кивнула на огромную сосульку, которая висела на углу дома.

— Вот мой календарь! Точнее не бывает.

Сосульку эту я, конечно, видел не в первый раз. Она появилась в начале декабря и росла с каждым днем. Наливалась водой в оттепели, крепла во время морозов. А к концу февраля выросла настолько, что я видел в ней свое отражение в полный рост и полдвора в придачу.