Весной свалилась новая напасть. Мелкие зверюшки, что-то вроде зоггов, но с прозрачными крылышками во множестве поползли снизу и в один месяц источили в труху припасы из дворцовых закромов, оставив Боройгала ни с чем. А ведь он полагал, что еды ему хватит до конца жизни. Пришлось вернуться на ожившие поля и выбирать из зарослей сорной низовой травы случайно выжившие хлебные гроздья. Но и эти растения быстро выродились без ухода, и тогда Боройгал приспособился ловить сетью пернатых существ, облюбовавших неприступную вершину, и собирать яйца в гнездах, которых появилось повсюду невероятное количество.
Но всего сильнее изводила Боройгала жуткая догадка, что его мучения напрасны. Люди оставшиеся внизу и не думали пропадать и идти на поклон к новому владыке. Конечно, в первый день после того, как Боройгал подрубил столбы и перерезал тросы у подъемников, люди волновались, бегали внизу, а заметив над обрывом красующегося Боройгала, принимались махать руками и кричать, чтобы он спустил им веревку. Боройгал злобно смеялся в ответ и плевал с высоты на фигурки людей, ползающие словно зогги по спине осужденного. Но тем и кончился краткий миг могущества. Люди быстро успокоились, перестали обращать внимание на неприступный далайн и занялись другими делами. Этого Боройгал понять не мог и исходил желчью, строя планы мести всему миру.
По весне изнемогший палач сделал вылазку. Спустился с той стороны, где к стене примыкало топкое болото, и где никто не обнаружил бы спущенной лестницы. Возле одного из поселков Боройгал выследил женщину, занятую копкой корней. Палач силой овладел ею, а потом устроил строгий допрос. Так он узнал о Шооране, об алдан-тэсэге, стоящем за лесами, и, главное, о том, что никто не собирается возвращаться на старые места.
Сначала Боройгал хотел затащить женщину к себе, чтобы было, наконец, кому ухаживать за ним, но потом испугался, что та сбежит и выдаст место, где он устроил спуск. Боройгал разбил пленнице голову и сбросил тело в реку — рыбам.
С того времени царственный Боройгал жил иной мечтой. Все мысли сосредоточились на втором далайне, стоящем где-то за краем земли, так далеко, что и с высоты не увидать.
С ослепительной яркостью представлялось, как падает его стена, и едкая влага льется неудержимыми каскадами, затопляя ненавистную низовую жизнь. Далайн бездонен, его злой влаги хватит на всех. Напрасно людишки будут прятаться и искать спасения на холмах, месть Ёроол-Гуя настигнет их. Все утонет, покроется жидким ядом, и только незыблемые оройхоны, его владения, останутся среди безбрежного — на этот раз действительно безбрежного! — далайна. Люди будут ползать у его ног, захлебываясь нойтом, моля о пощаде и обещая покорность. Но он... он будет поднимать наверх только молодых девиц, которых ему так не хватает. Не надо ему ни слуг, ни телохранителей, ни баргэдов — среди них обязательно отыщется предатель. Все будут делать бабы, он-то знает, что они справятся с работой не хуже мужиков. Зато как они станут беречь его, как преданно любить, ведь он останется единственным мужчиной на всех оройхонах. Остальные захлебнутся черной жижей, их плоть разъедят ыльки, их станет жрать уулгуй, и маарах начнет глотать их дюжинами. А дольше всех будет корчиться богомерзкий илбэч. О, он не умрет так сразу! Грозный Ёроол-Гуй сам выплывет из пучины, чтобы покарать оскорбителя. И никогда больше мир не осквернится подобной мерзостью. Богоданный владыка, сияющий Боройгал, да не узнают его ноги сырости, будет сам следить за этим. Всякий, на кого падет подозрение, что он может стать илбэчем, немедленно отправится в далайн.
Боройгал принялся ждать. Он отлично умел это — ждать, ничего не делая. Однако, год проходил за годом, а жизнь не менялась. Закостеневший в ненависти Боройгал старел и постепенно терял остатки разума. Наконец он понял, что сидя на тэсэге счастья не дождешься. Оставалось идти, освобождать далайн, который ленится сам вырваться на свободу. Продолбить в стене дырку, совсем небольшую, чтобы успеть отскочить и вовремя удрать... а там влагу уже не остановишь...
Главное — продолбить дыру и отпрыгнуть...
— Ты Боройгал, палач с угловых оройхонов, — произнес Шооран, с усмешкой глядя на выходца из полузабытого прошлого.
— Ага-а!.. — протянул Боройгал. Он тоже узнал Шоорана. — Сказочник! Выжил, паскуда...
— Выжил, — согласился Шооран, улыбаясь во всю ширь.
Боройгал поднял свое убийственное орудие и, косолапо ступая, двинулся на Шоорана. Шооран продолжал стоять, хотя в руках у него не было ничего кроме тонкого прута — снимать с веток развешанную повсюду паутину. Паутина в нижнем мире не таила никакой опасности, но многолетняя привычка заставляла сторониться ее липких прикосновений.
Шумно хакнув, Боройгал ударил. Шооран легко уклонился от удара и наотмашь стеганул палача лозой по лицу.
— Я же говорил: не умеешь драться.
Раз за разом Боройгал кидался на противника, который был на полголовы ниже его, и, казалось, не желал трогаться с места, но каждый раз острый камень рассекал воздух, а свистящая в руках Шоорана розга полосовала щеки, стегала по глазам, кровянила губы.
Тяжело дыша, Боройгал остановился. Шооран улыбаясь смотрел на него.
— Ненавижу... — прохрипел Боройгал. — Жаль я не удавил тебя сразу, тогда. Ты, и еще илбэч, вы сломали мою жизнь, вы все перепортили... Ненавижу вас обоих!
— Вас одного, — поправил Шооран. — Я и есть илбэч.
Боройгал выронил молот, попятился. Споткнулся о свой мешок, упал на спину. Дрыгнув ногами, перевернулся и побежал на четвереньках, подвывая от ужаса дребезжащим тонким фальцетом.
Шооран стоял, опустив прут и улыбался. Потом его пальцы разжались, хворостина выпала, косо перечеркнув валяющееся кайло.
Отвернувшись, Шооран подошел к стене, положил ладони на истюканную поверхность. Холод близкого далайна обжег пальцы. Шооран долго стоял так, но руки не мерзли, бессмысленный, не нужный здесь огонь илбэча не давал им заледенеть. С безысходной ясностью Шооран понял, почему не может найти покоя. Не в том дело, что его гонят люди, он гонит себя сам. Он не может жить без ненавистного далайна, без ядовитой влаги, стылой бездны и дыма жгучих аваров. Нельзя прожившему жизнь в борьбе лишаться врага. Он создал новый мир, но ему нет в нем места. В этом он схож с рехнувшимся Боройгалом.
Совсем рядом, в нескольких шагах — далайн. Но на пути стена, и ее не проковырять даже самым твердым камнем.
Шооран вжался лицом в стену. Огонь горел в груди, отдаваясь толчками пульса. Задержав дыхание, Шооран сделал медленный, завороженный шаг, потом второй. Глаза были широко раскрыты, но ослепли, запечатанные камнем. Он шел, не зная, как это получается, и неподатливый камень расступался перед ним. Позади осталось брошенное, сползающее по стене тело, но огонь и крошечное опаленное «я» продолжали идти. Он рвался вперед вслепую, не загадывая о результате, как действовал всегда, мучаясь и не зная, к чему приведут его шаги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});