Бей ее, Ската!
Взмах крыл, толчок ладонями в раму — в стае обломков влетаю в комнату. Остолбеневший слуга, в поднятой руке — переливы пятен в склянке с ядом; отталкиваюсь ногами от разинутого рта и белых рыбьих глаз. Ведьма — чернильная многолучевая клякса в пламенном ореоле — отшатывается прочь, на ее месте встает дыбом широкая плоскость столешницы и сшибает меня наземь.
Удар, перекат, что-то рушится вокруг, мебель рассыпается и крошится как сухой хворост, мяуканье взлетает до визга и лая, где черная тварь? Вот она, мечется у стены, швыряется в меня какой-то ерундой. Не уйдешь, мясо! Порву!
Ведьма вскидывает руки, полуночный ветер раздувает грязные паруса приживал под потолком. Ты бы еще плюнула, дура.
Прыжок!
С размаху влетаю во что-то липкое, в кисель, в слякоть, лишь кончиками когтей чиркнув по мягкому, живому. Арррссс! Пленки, гадость, целый ворох клейких одеял мне на голову. Тьфу, пропасть, тьфу, тьфу!
Воздух взрывается многоголосым лаем. Алое зарево — еще два огненных клубка — накатываются, выставив железные жала, я взвиваюсь в лохмотьях разорванных приживал, где тварь? Топчется за ними. Бросок: убью! Лезвие целует плечо ледяным ожогом. Кручусь юлой, разбрызгивая собственную черную кровь — когти, крылья и хвост шаркают по железу, по железу, по железу… Ожог! На левом боку расцветает ядовитая рана.
Арррс! Прыгаю вверх, на потолок, как здесь тесно! Хвост мой вспарывает полог кровати, крылья хлопают, сметая гобелены со стен, сестра моя тварь пляшет в недосягаемой близи — черной звездой, провалом в Полночь. Я тебя достану!
Не достала.
Железное жало пригвождает основание крыла, впившись в мертвое дерево, линия прыжка ломается, скорость вырывает из меня кусок плоти. С криком и воем обрушиваюсь на пол, кувыркаюсь под градом ударов, беспорядочно хлеща хвостом, цапая, кусая жгучее железо. Алые вспышки, тьма, лай, визг лезвий, жала жалят, жалят, жалят! Куда-нибудь, спрятаться, куда-нибудь…
— Не рубите ее! Грейн, Фраго, она мне живой нужна!
Щель под кроватью. Скользя по собственной крови, бросаюсь туда. В глазах черно, плоть трещит и распадается, внутри и снаружи жжет, словно меня заживо жрут муравьи. Мама! Мамочка…
— Видели? Она оборотилась. Это девка какая-то. Достаньте мне ее.
Я кашляю, плююсь соленым. Темно и пыльно. Меня тошнит.
С грохотом отъезжает низкий ременный потолок, исчезает последняя защита. Я лежу на полу, в луже горгульей крови, пахнущей так, что щиплет глаза. Мне наступают на поясницу, одновременно ухватив за волосы. Заламывают и связывают за спиной руки. Я не сопротивляюсь. Сил хватает только на то, чтобы дышать.
— Миледи, что случилось?
Шарканье ног, звон оружия. Взволнованные голоса.
— Все в порядке, — говорит Корвита Клест. — Все в порядке, все в порядке, все в порядке. Уходите. Идите спать.
Она сейчас тычет пальцем во лбы набежавшим, успокаивая их, затирая им память. Они уходят, послушные как бараны.
— Миледи! Этой… ноги связать?
— Да.
Мне связывают ноги. Переворачивают пинком. Липкий от крови пол отклеивается от щеки, перекатывается на затылок. Свет не ярок, но глаза слезятся. В висках колотится боль, голова как полусваренное яйцо: белесая муть в хрупкой скорлупе. Темная фигура, склонившаяся надо мной, постепенно проясняется — угрюмый северянин, с головы до ног в железе, с мечом в руке. Высовывающаяся из-под длинной кольчуги еще более длинная туника изорвана в клочья, а железо только поцарапано. Когтей фюльгьи не хватило разодрать найльскую броню.
— Стриа, — говорит северянин, направив на меня меч. — Или ларва. Или мара.
— Это двоедуха, — голос Корвиты из глубины комнаты. — Всего лишь человек, не бойся. Грейн, что там со слугой нашего хозяина? Живой?
— Миледи, у тебя плечо в крови.
— Разберусь. Посмотри раненого.
Корвита Клест возникла в поле зрения. Рослая, стройная девушка в светлом шелковом халате поверх ночной сорочки. Широкий рукав распорот, ткань потемнела и набухла от крови. Корвита прижимала к груди раненную руку, замотав ее шелковой полой.
Хорошо держится, паршивка. Ни истерики, ни испуга.
— Кто ты? — спросила Корвита.
Я хрипнула невнятно и сплюнула желчью. В потолочной балке, над головой леди Корвиты, торчал меч. Из-под лезвия свисал какой-то обрывок. Бедная моя Ската…
— Посади ее, Фраго.
Северянин, не отводя лезвия, ухватил меня кольчужной перчаткой за плечо и рывоком усадил, привалив к ножке кровати. Я закрыла глаза, пережидая головокружение.
— Отвечай. Кто ты?
— Где… твоя мать, Вороненок?
Девушка тряхнула черной гривой. Нахмурилась. Слепое пятно прятало серебро в ее волосах и яркую белизну кожи. Северяночка-полукровка, очень хорошенькая, но как Моран она выглядела лучше. Странно это, должно быть, жить под личиной, скрывая от людей замечательную свою красоту.
— Какое тебе дело до моей матери, двоедуха?
Забавно. Ведьмой я была, навьей и марой тоже, теперь двоедуха. Так в приграничных с Найгоном деревнях называли оборотней.
— Я буду разговаривать только с ней.
Второй корвитин охранник потеребил валявшегося на полу слугу с залитым кровью лицом, добился еле слышного мычания, пожал плечами и поднялся.
— Оглушен, госпожа.
— Шут с ним. — Дочь Каланды снова тряхнула волосами и смерила меня взглядом: — Или ты отвечаешь на вопросы, или я отдаю тебя перрогвардам, двоедуха. Мои люди подтвердят, что ты оборачивалась. Ты одержима бесами.
Я захихикала, поперхнулась и раскашлялась.
— Это ты, кхе-кхе, одержима бесами. Это в тебе, кхе-кхе, полуночная тварь сидит. Кхе-кхе! Сердце мрака!
— Что? — Девушка шагнула ближе. — Хм… У тебя нет доказательств, а у меня есть. Так что, отправишься к своему хвостатому дружку. Перрогварды говорили, с драконом какая-то пакость летала. Вот я их и обрадую.
Ага, прекрасная леди уже наслышана о явлении горгульи.
— Где принцесса Мораг?
— Это Мораг тебя натравила?
— Где она?!
— М-м-м… — Корвита покивала, подняв бровь. — Вот в чем дело! Кстати…
Она огляделась. Прошлась, хрустя осколками, по разгромленной комнате, открыла один из сундуков и принялась там рыться. Выпрямилась, показала мне флакон с желтовато-розовым маслом внутри. Улыбнулась многозначительно.
Мне не надо было рассматривать и нюхать розовую дрянь, чтобы признать «венену тинту» — редкий, но известный яд, разрушающий почки. Приняв его, человек умирает не сразу, смерти предшествуют двое-трое суток беспамятства и жара, очень похожие на скоротечную лихорадку. Маленькая копия этого флакона валялась сейчас на полу вместе с содержимым аптекарской шкатулки, растоптанная в пыль. Но у милейшей леди Корвиты оказался впечатляющий запасец.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});