была закупорена резиновой пробкой. Прислуживала нам собака, глаза у которой были полузакрытыми и злыми, как у Николая Второго, так их рисуют в карикатурах.
Вы говорите это мне, прожившему большую неинтересную жизнь.
В общем, ботаника из меня не выйдет.
Система Союзтранса. Толчея. Унижение. Высокомерие. В большом рентгеновском кабинете то же самое. Больные толпятся возле аппаратов, врачи работают, и медицинская тайна блистает на их лицах.
«Вы послушайте, ребята, я вам песенку спою».
На площадке играют в теннис, из каменного винного сарая доносится джаз, там репетируют, небо облачно, и гак мне грустно, как всегда, когда я думаю о случившейся беде.
Книга высшей математики начинается словами: «Мы знаем…»
Чувство стыда не покидает все время. Пьеса написана так, как будто никогда на свете не было драматургии, не было ни Шекспира, ни Островского. Это похоже на автомобиль, сделанный с помощью только одного инструмента — топора. Унизительно, примитивно. Актеры играют так ненатурально, так ходульно, так таращат глаза и каратыгинствуют, что девочка, сидевшая позади меня, все время спрашивала: «Мама, она сошла с ума, да? Мама, он сошел с ума, да?» Действительно, они играют, как сумасшедшие. Мама же спокойно отвечала: «Сиди спокойно, я всё расскажу тебе дома». Хорошо художественное произведение, которое надо рассказывать дома.
Графинский. Бермудский. Холостяков.
Когда я смотрел «Человека-невидимку», рядом со мной сидел мальчик, совсем маленький. В интересных местах он все время вскрикивал: «Ай, едрит твою!»
Лукулл, испытывающий муки Тантала. Ужасная картина.
С ними стали обращаться, как с сезонниками.
«В погоне за длинным рублем попал под автобус писатель Графинский». Заметка из отдела происшествий.
В очерке об Италии написано, что против римского собора Святого Петра стоит египетская пирамида. Это всё то же. «Могучие своды опираются на легкий изящный карниз». Нет, не пойду я на ту станцию, где своды опираются на карниз. Всестороннее невежество и невнимательность.
Иногда раздается короткий и приятный звук, как бы губной гармоники. Это поворачивается флюгер на башне винного сарая. Он сделан в виде морского конька.
Итак, Виктор Эммануил, король Италии, император Абиссинии.
Чудный мальчик Вова. Каждое утро, когда видит меня, он обязательно говорит: «Папа дома».
Светит солнце, ночи лунные, но и днем и ночью деревья шипят от сильного норд-оста. Немножко раздражает этот постоянный шум природы.
«Посторонним вход разрешается», «Уходя, не гасите свет. Пусть горит», всё можно будет, всё позволится.
Рассказ капитана Эрбе о том, как у него была межреберная невралгия.
У нее была последняя мечта. Где-то на свете есть неслыханный разврат. Но эту мечту рассеяли.
Зеленый с золотом карандаш назывался «Копиручет». Ух, как скучно.
И в этот тихий мир, с тихими разговорами, он влез со своей трагедией. Разговор: «Хорошо бы на лето киосочек. Она дает гривенник, а тянет два «Известия». Я ей говорю… А она как схватит…» И так далее.
Два затуманенных от высоты самолета тащили за собой белые рукава.
Почти втрое или более чем вдвое. Но все-таки сколько это? И как это далеко от точности, если один математик о тридцать шестом годе выражался так: «У нас сейчас, грубо говоря, тысяча девятьсот тридцать шестой год. Грубо говоря».
Нет, это не господин Коше, не Тильден, не Боротра, не Крауфорд.
«Кептен Блай, вы жестоко обращались с матросами».
Он посмотрел на него, как царь на еврея. Вы представляете себе, как русский царь может смотреть на еврея?
Вы играете на мамины деньги, а вы сыграйте на свои, на кровные.
Хороший окулист прогнал бы всех с «Счастливой юности». Этот экземпляр был так плохо напечатан, что слепил глаза своей белизной.
Прогулка с Сашей в холодный и светлый весенний день. Опрокинутые урны, старые пальто, в тени замерзшие плевки, сыреющая штукатурка на домах. Я всегда любил ледяную красноносую весну.
Куда ни посмотришь из окон, всюду дачники усердно раскачиваются в гамаках.
Американское кино как великая школа проституции. Американская девушка узнает из картины, как надо смотреть на мужчину, как вздохнуть, как надо целоваться, и всё по образцам, которые дают лучшие и элегантнейшие стервы страны. Если стервы — это грубо, можно заменить другим словом.
«Кептен Блай, вы находитесь перед судом его величества».
Хам из мглы. Он так нас мучил своими куплетами про тещу, командировки и машинисток, что уже не хотелось жить. Но один куплет он спел очень смешной.
«Нету скетчей, — повторял Бука, — напишите мне скетч, нечего играть». Можно вставить в роман.
Какой-нибудь восточный чин. Ну, император Трапезунда.
Медливший весь день дождь, наконец, начался. И так можно начать роман, как хотите можно, лишь бы начать.
Один уехал на два дня раньше срока, другой остался на два дня позже.
Редактору современной литературы, у которого серьезно разболелись глаза, известный профессор совершенно серьезно советовал перейти в отдел классиков. Он сказал: «Если бы вы читали не Караваеву или Лидина, а Флобера и Гоголя, несомненно, что глаза пострадали бы у вас значительно меньше».
Часы «Ингерсол» бросали на землю, сбрасывали со стола, купали в нарзане, но им ничего не сделалось. Идут, проклятые», — с удивлением говорили о них.
Бабушка вела мальчика по бульвару. Мальчик ей рассказывал, что в Америке всё под землей.
Алексис Голубев.
О горе мне! Тоска! Тоска навеки! («Тень стрелка», О'Кейси).
«Три товарища». Играет Горюнов. У него все штаны полны задом. Он охотно поворачивается к публике спиной, знает, что ей это понравится.
Конферансье в пивной. «А сейчас, граждане, мы предложим вам небольшую загадку. Какое слово состоит из трех букв, в том числе «X» и «У»?» Возбужденная пивом аудитория радостно выкрикивает знакомое ей слово. Ошибаетесь, — с лучезарной улыбкой говорит конферансье, — вовсе не…. а «ухо». Рев восторга.
Весь золотой запас заката лежал на просеке.
На мутном стекле белела записочка «Киоск выходной». Тоска, тоска навеки.
«Продажа кеп». Вольное и веселое правописание последнего частника.
Открытка, рисованная от руки. «Котик-певец. Привет из Мисхора».
«Мишенькины руки панихиды звуки могут переделать на фокстрот».
Севастопольский вокзал, открытый, теплый, звездный. Тополя стоят у самых вагонов. Ночь, ни шума, ни рева. Поезд отходит в час тридцать. Розы во всех вагонах.
Подали боржом, горячий, как борщ.
Впереди ехал грузовик с дачным скарбом. Сзади, на легковом автомобиле, ехала семейка — папа,