Опорожнив свою тарелку, Тимофей тоже стал приглядываться к миловидной голубоглазой боярышне.
– Дочка, налей-ка гостю брусничного киселя, а то, похоже, наше молоко ему не по вкусу, – сказал боярин Гомза, сидящий во главе стола.
– Молоко-то скислось уже, а ты его к столу подаешь! – недовольно заметила супруга постельничего. – Да и такому черствому хлебу совсем не место на нашем столе! Его же стальными зубами грызть надо!
– Э, голубушка, ныне и в трапезной нашего князя такой хлеб подают, – невесело усмехнулся боярин Гомза, взглянув на жену. – Скоро и такого хлеба не будет. Амбары здешние пустые стоят, а села в округе все сплошь нищие. Одно слово – голодный край!
Ульяна, дочь Гомзы, принесла из соседней комнаты с печью глиняную кружку, наполненную до краев киселем. Протянув кружку Тимофею, Ульяна нечаянно пролила немного киселя ему на рубаху.
– Ну вот, внучка, суженого себе пометила! – засмеялась теща боярина Гомзы, голова которой была укрыта белым платком до самых бровей. – Эта примета верная!
Ульяна стала пунцовой от сильнейшего смущения. Она вернулась на свое место за столом и больше не глядела в сторону Тимофея, склонившись над своей тарелкой.
– Сколько тебе лет, младень? – обратился к Тимофею Харитон Осипович, отодвинув от себя недоеденный суп. – Из какого ты сословия?
– Родом я из бояр, – ответил Тимофей, – а лет мне уже двадцать пять.
– Женат или помолвлен? – вновь спросил Харитон Осипович.
– Я пока человек вольный, – улыбнулся Тимофей.
– Родители твои где живут? – продолжал выспрашивать Харитон Осипович.
– Померли мои родители во время морового поветрия, когда мне было десять лет, – сказал Тимофей с печальным вздохом. – С той поры я живу в Москве у отцова брата, который состоит старшим конюшим у великого князя.
– Что ж, младень, неплохо устроился твой дядя, – заметил Харитон Осипович. – Отец твой наследство тебе оставил какое-нибудь?
– Две деревни под Можайском на меня записаны со всеми земельными угодьями, – прихлебывая кисель из кружки, ответил Тимофей.
– А много ли смердов живет в тех деревнях? – поинтересовался Харитон Осипович, намазывая мед на ломоть хлеба.
– Двести душ, – проговорил Тимофей.
– Ого, младень! – усмехнулся Харитон Осипович. – Да ты жених-то завидный! У меня вот дочь на выданье, сам видишь, высокая и пригожая.
– И с приданым неплохим! – горделиво вставила теща боярина, которой Тимофей приглянулся с самого начала.
– Роду-племени я знатного, значит, и дочь моя тоже белая кость, – промолвил Харитон Осипович, с улыбкой поглядывая на Тимофея. – Приглядись к моей Ульяне, младень. Знаешь ведь, как в народе говорят, всякая невеста для своего жениха родится. Думается мне, что будете вы с ней отличной парой!
Ульяна раскраснелась пуще прежнего, давясь кислой похлебкой и не смея поднять глаз.
– Свет мой, ты ведь уже пообещал помолвить Ульяну со старшим сыном дворянина Ефима Ремеза, – напомнила супругу мать Ульяны. – Запамятовал, что ли?
– Мало ли что я кому-то обещал! – передернул плечами Харитон Осипович. – Кто такой этот Ефимка Ремез? Отец его был холопом. И дед его холопствовал. Пусть ныне семья Ремезов вольные люди и достаток имеют, однако нам, боярам, они все едино не ровня! К тому же я пообещал породниться с Ефимкой под нажимом князя Бориса Васильевича, который благоволит к Ремезам. Никитка Ремез всегда был мне не по душе, злобный он человек! Такой убьет кого угодно и глазом не моргнет.
– Так Ремезы и есть главные головорезы у нашего князя, – проворчала теща Харитона Осиповича. – И как токмо таких злодеев земля носит!
Если мать и бабка Ульяны, в общем-то, не скрывали своих симпатий к Тимофею, хотя они впервые увидели его, то младшие братья Ульяны были настроены резко против московского гонца. Сыновья боярина Гомзы всем сердцем были на стороне своего князя, считая всех московлян его врагами. Особенно враждебно держался с Тимофеем пятнадцатилетний Иосиф, которого домашние называли ласково Ошаней.
Вечером Тимофею приготовили постель в тесной светелке, которая была спальней Иосифа и его младшего брата Шани, которому было тринадцать лет. В верхневолжском говоре имя Шаня являлось уменьшительно-ласкательным от имени Александр.
Укладываясь спать, Тимофей спросил у Шани, сколько лет его сестре Ульяне. Тот сказал, что Ульяне через четыре месяца будет семнадцать лет.
– Сколько бы ни было лет Ульяне, твоей женой она все равно не станет, московлянин! – сверкнув глазами, заявил Тимофею Иосиф.
– Это не тебе решать, мальчик, – сказал Тимофей, взбивая подушку. – Ложись-ка лучше спать.
– Скоро начнется война, – воинственным голосом заговорил Иосиф, сидя на своей кровати. – Наш князь Борис Васильевич и его брат Андрей Большой поднимут против московского князя всех удельных князей! К ним на помощь придут литовцы и новгородцы, тогда московскому князю несдобровать!
– Напрасно ты петушишься, Ошаня, – промолвил Тимофей. – Ни литовцы, ни новгородцы не придут на подмогу к вашему князю. Новгород поставлен на колени Иваном Васильевичем еще три года тому назад, а литовцы сами в междоусобице увязли. Удельные князья тем более за вашим князем не пойдут, ибо у него нет ни денег, ни войска.
– Борис Васильевич соберет большое войско и денег раздобудет, дай срок! – Иосиф погрозил кулаком Тимофею. – Когда наше войско возьмет Москву, то я сам зарублю тебя саблей! А Ульяна выйдет замуж за Никиту Ремеза, который достоин ее руки, поскольку предан нашему князю.
Не желая продолжать этот разговор, Тимофей отвернулся к стене и с головой укрылся одеялом.
«Резвый братец у красавицы Ульяны, с таким надо держать ухо востро! – засыпая, подумал он. – Отвернуть бы головенку этому пострелу, но тогда Ульяна мне точно не достанется! Эх, до чего же пригожа дочка у боярина Гомзы!»
Глава шестая
Якушка Шачебальцев
Желая уличить свою жену в прелюбодеянии, Михалко Вельяминов подговорил за деньги двоих тюремных надзирателей сидеть в засаде неподалеку от двора попадьи Февронии. Сначала Михалко сам осмотрел все подходы к дому попадьи-сводницы по Кривоколенному переулку и со стороны Звонарной улицы. Отыскал он и потайной лаз в заборе, в том месте две доски, прибитые к перекладине лишь на верхние гвозди, легко раздвигались в стороны. За забором находилась баня и небольшой садик, засаженный яблонями и кустами смородины. От бани вела дорожка, выложенная короткими досками, к черному входу в дом попадьи.
Видимо, неверные мужья и жены заранее обговаривали с Февронией время своих тайных встреч, после чего через лаз в заборе любовники проникали в дом попадьи, где и предавались блуду. Деньги, скорее всего, Феврония брала с любовников вперед.