Читать интересную книгу Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Первые серьезные подсчеты были проведены Беном Киернаном, получившим цифру 1 500 000. Исследователь основывался на экстраполяции микроисследований в разных слоях населения: 25 % потерь в семьях беженцев; 35 %, 41 % и 53 % — потери в трех деревнях в эпоху Демократической Кампучии; 42 % в одном из районов Пномпеня (из которых только четверть — жертвы голода и болезней); 36 % потерь в группе из 350 жителей Восточной зоны (почти все убиты). Майкл Викери приводит в два раза меньшую цифру (однако он исходит из первоначальной численности населения, которая явно занижена). Стивен Хедер признает данные Киернана, причем делит число потерь пополам между «местными» и «пришлыми» (с чем трудно согласиться) и считает, что от голода погибло столько же людей, сколько и от насильственной смерти. Д. Чандлер, признанный специалист, говорит о 800 тысячах— 1 миллионе как о минимальной цифре. Исследование ЦРУ, опирающееся на приблизительные данные, оценивает общее снижение численности населения в 1970–1979 годах, то есть включая жертвы войны 1970–1975 годов (сюда входит снижение рождаемости, вызванное плохими условиями жизни), в 3 800 000; в 1979 году население страны составило 5 200 000 человек. Существует и оценка, опирающаяся на площадь возделываемых рисовых чеков[126] в 1970 и 1983 годах: она составляет 1 200 000 жертв. Марек Сливинский, осуществивший недавно новаторское исследование на основе демографических данных (приблизительных ввиду отсутствия переписей населения с 60-х годов до 1993 года), говорит о более чем двух миллионах смертей, то есть о 26 % населения (сюда не входит естественная смертность — 7 %). Он единственный из исследователей попытался разложить избыточную смертность в 1975–1979 годах по категориям пола и возраста: 33,9 % мужчин, 15,7 % женщин. Это различие уже говорит о том, что основной причиной смертности были убийства. Смертность была ужасающей во всех возрастных категориях, но особенно среди молодых взрослых людей (34 % мужчин от 20 до 30 лет, 40 % — от 30 до 40) и среди людей обоих полов старше 60 лет (54 %). Как и во время голода и эпидемий при старом режиме, резко сократилась рождаемость: 3 % в 1970 году, 1,1 % в 1978 году. Совершенно очевидно, что ни одна страна мира не переживала с 1945 года подобного бедствия. Даже к 1990 году не восстановилась численность населения 1970 года. Значительным остается дисбаланс полов: на одного мужчину приходится 1,3 женщины; среди взрослых в 1989 году насчитывалось 38 % вдов на 10 % вдовцов. Среди взрослого населения 64 % — женщины, 35 % семей также возглавляются женщинами. Такие же данные получены и в отношении 150 тысяч беженцев-камбоджийцев в США.

Подобный масштаб потерь среди населения — один человек из семи, а возможно, один из пяти или даже четырех — сам по себе опровергает довольно распространенную гипотезу о том, что жестокость красных кхмеров, при всей ее недопустимости, стала реакцией обезумевшего от гнева народа на «первородный грех» — американские бомбардировки.

Достаточно сказать, что другие народы, подвергавшиеся не менее сильным бомбардировкам (британцы, немцы, японцы, те же вьетнамцы), не стали жертвами подобного экстремизма, иногда даже наоборот. Главное же в том, что беды, причиненные войной, сколь бы тяжкими они ни были, не идут ни в какое сравнение с деяниями ККП в мирное время, даже если оставить за скобками события последнего года, отмеченного пограничным конфликтом с Вьетнамом. Сам Пол Пот, вряд ли склонный преуменьшать, назвал, не утруждаясь расшифровкой, довольно высокую цифру: 600 тысяч человек. Как ни странно, ее воспроизводят многие специалисты: Чандлер говорит о полумиллионе жертв; число погибших от американских бомб он определяет, по разным источникам, от 30 до 250 тысяч человек. Сливинский выводит среднюю цифру — 240 тысяч человек, к которым следует добавить 70 тысяч гражданских вьетнамцев — в основном жертв погрома 1970 года. На счет американских бомбардировок он относит 40 тысяч погибших (четверть из них — бойцы), отмечая, что больше всего бомб упало в наименее населенных провинциях, где проживали в 1970 году чуть более 1 миллиона человек, многие из которых быстро переселились в города, и наоборот, убийства военного времени, ответственность за которые в основном несут красные кхмеры, унесли около 75 000 жизней. Не вызывает сомнения, что война ослабила сопротивляемость общества, уничтожила или деморализовала его элиту и необыкновенно усилила красных кхмеров: сыграла свою роль и стратегия Ханоя, и безответственная политика Сианука. Разумеется, организаторов переворота в марте 1970 года и его «крестных отцов» тоже есть в чем упрекнуть. Однако это нисколько не уменьшает ответственности ККП за события после 1975 года: зверства носили не спонтанный, а продуманный характер.

Следует также разобраться в структуре массовых убийств. Серьезные исследования, несмотря на противоречивость, дают некоторое представление на сей счет. Насильственное «окрестьянивание» горожан (депортации, непосильный труд) привело к гибели максимум 400 тысяч человек. Меньше всего определенности существует в отношении казней. По разным оценкам, среднее число жертв составляет около 500 тысяч человек. При этом Локард, действуя методом экстраполяции, определяет число жертв тюрем (сюда не входят казни «на месте», также многочисленные) в 400–600 тысяч человек; Сливинский говорит о миллионе убитых. Главными причинами смертей были, безусловно, голод и болезни: количество унесенных ими людей доходило до 700 тысяч. Сливинский называет цифру 900 тысяч, включая сюда прямые последствия «окрестьянивания».

Жертвы и подозрительные

Сделать общие выводы достаточно сложно также и потому, что «распределение» репрессий оказалось крайне неравномерным. Категория «70» пострадала гораздо меньше категории «75», особенно от голода, хотя следует делать поправку на то, что опубликованные свидетельства принадлежат почти исключительно «пришлым». Среди бывших горожан смертность была очень высока: пострадали все семьи без исключения, что составляет значительную часть населения. Например, из 200 семей, переселенных в одну из деревень Северной зоны, к январю 1979 года выжили только 50, и лишь в одной убыль ограничилась «только» дедом и бабкой.

Другие категории населения пострадали еще сильнее. Уже говорилось об охоте на чиновников администрации Лон Нола и военных. Постоянные «чистки» последовательно обрушивались на все слои общества.

Незаменимыми были признаны только железнодорожники, которым удалось сохранить свои посты, хотя начальник станции из благоразумия именовал себя стрелочником.

Монахи, традиционно многочисленные в буддийской стране, представляли собой конкурирующую силу, подлежащую уничтожению: те, кто не расставался с саном, систематически истреблялись. Так, из группы в 28 монахов, переселенных в деревню в провинции Кандал, к 1979 году выжил только один. Всего по стране их погибло от 60 до 100 тысяч. Исчезли все до единого газетные фотографы.

Судьба интеллигенции складывалась по-разному. (Для того чтобы быть отнесенным к этой категории, порой достаточно было иметь среднее образование или даже просто оказаться грамотным человеком.) Иногда людей преследовали именно за «интеллигентность», и в таких случаях полный отказ от любых претензий на знания и от их символических атрибутов (книг и даже очков) становился путем к спасению.

Положение «местных» было немного лучше, особенно в смысле продовольственного снабжения: они могли потреблять некоторое количество фруктов, сахара, мяса; их рационы были обильнее, и — безумная роскошь при Пол Поте! — они получали порой «твердый» рис вместо пресловутой похлебки из светлого риса, символа голода для большинства их соотечественников. Вооруженные красные кхмеры ели первыми, несмотря на провозглашаемую ими воздержанность в пище. Категория «70» допускалась иногда в настоящие медицинские учреждения и могла пользоваться медикаментами, произведенными в Китае. Однако эти преимущества были относительными: деревенским жителям часто приходилось подолгу трудиться вдали от дома, график работы также был выматывающим. Малочисленный рабочий класс, живший в условиях военного лагеря, в который превратился Пномпень, вынужденно подчинялся суровой дисциплине. Неимущие крестьяне, считавшиеся более лояльными, постепенно заменяли рабочих, трудившихся на своих местах до 1975 года.

В 1978 году появились признаки стирания грани между «пришлыми» и «местными»: «пришлые» уже допускались порой к руководящим должностям. Существуют два толкования этого явления. Согласно первому, выжившие счастливчики считались адаптировавшимися к требованиям режима, во втором — делается упор на решении крепить национальное единство перед лицом конфликта с Вьетнамом, как поступил Сталин в 1941 году, когда разразилась война с Германией. К тому же тотальные «чистки» проделали в кадровых рядах зияющие бреши, которые требовалось заполнить. Так или иначе, процесс «стирания граней», на фоне усугубления репрессий в последний год существования режима, носит характер дальнейшего нивелирования населения страны. Недаром именно тогда большинство «местных» стали переходить в молчаливую оппозицию к красным кхмерам.