На следующий день мне позвонил по телефону постоянный товарищ министра иностранных дел А. Кадоган и сообщил, что Иден разговаривал с Сикорским и что Сикорский готов вступить в предлагаемые нами переговоры. Теперь дело лишь за тем, как их организовать.
- Генерал Сикорский, - продолжал Кадоган, - был бы рад, если бы вы заехали к нему и договорились о всех подробностиях процедуры переговоров.
Я усмехнулся и ответил Кадогану:
- Для первой встречи я предпочел бы более нейтральную территорию.
Кадоган понял меня и, тоже усмехнувшись, сказал:
- Если мой кабинет в Форин оффис вы считаете достаточно нейтральной территорией, я готов уступить его вам и генералу Сикорскому. Я даже уйду из него, чтобы вас не стеснять.
- Что ж, ваш кабинет, - ответил я, - кажется мне подходящим местом для нашего первого свидания с генералом Сикорским.
Кадоган выразил удовлетворение и обещал снестись по этому поводу с польским премьером. Полчаса спустя Кадоган снова позвонил мне и сообщил, что Сикорский не возражает против встречи в Форин оффис и предлагает устроить ее на следующий день в четыре часа дня. Кадоган спрашивал, удобно ли для меня это время. Я ответил, что удобно, и просил Кадогана уведомить об этом Сикорского. Я полагал, что теперь все предварительные разговоры кончены, и сразу же принялся за выработку формулировок тех предложений, которые мне завтра предстояло сделать полякам. Однако я ошибся. Еще через полчаса Кадоган в третий раз позвонил мне и сказал:
- Генерал Сикорский просил меня предупредить вас, что он явится завтра на свидание не в четыре часа дня, а на три минуты позже.
Мысленно я расхохотался. Видимо, эти сакраментальные три минуты должны были символизировать разницу в наших чинах? Сикорский - премьер, а я - лишь посол. Вслух я сказал:
- Если генерал Сикорский считает добродетелью неаккуратность в прибытии на условленное свидание, я не возражаю.
Я слышал, как Кадоган на другом конце провода рассмеялся, затем он прибавил:
- Вы извините, что мне пришлось вам передавать несколько странное сообщение, но такова уж судьба посредника... Главное все-таки поскорее начать переговоры.
На другой день ровно в четыре часа я был в кабинете Кадогана. Погода была теплая, солнечная, и я, естественно, явился в Форин оффис в легком летнем костюме светло-серого цвета. Поздоровавшись с Кадоганом, я с усмешкой сказал:
- Итак, три минуты, - и стал внимательно смотреть на стрелку своих ручных часов.
Ровно через три минуты дверь кабинета Кадогана отворилась, и на пороге появился Сикорский в полной парадной форме со всеми орденами и знаками отличия на генеральском мундире. Из-за спины Сикорского выглядывала фигура польского министра иностранных дел Залесского. Его довольно грузное тело как-то вываливалось из черной визитки с полосатыми штанами. Высокий белый воротник подпирал его пухлые щеки. Сикорский взглянул на меня, и по его лицу пробежала легкая гримаса удивления, почти негодования: генерал был явно шокирован легкомыслием моего летне-обыденного костюма. Но делать было нечего: приходилось принимать действительность такою, какова она есть.
Появлению Сикорского в кабинете Кадогана предшествовала (об этом мне рассказывали свидетели) еще более странная сцена. Генерал прибыл в Форин оффис на двух громадных машинах. В первой сидел он сам и Залесский, во второй - его адъютанты в военной форме. Адъютанты стремительно вбежали в здание Форин офисе и затем понеслись по коридорам, расталкивая встречных и громко выкрикивая:
- Генерал идет! Генерал идет!
А за адъютантами величественно следовал Сикорский в сопровождении 'Залесского.
Кадоган представил нас друг другу и ушел. Мы втроем сели за стоявший в кабинете стол и начали разговор. От имени Советского правительства я предложил Сикорскому и Залесскому заключить пакт военной взаимопомощи против гитлеровской Германии и при этом добавил, что СССР в дальнейшем обязуется содействовать восстановлению польского государства в его национальных границах.
Сикорский и Залесский встретили мои слова без большого энтузиазма, и Залесский сразу же спросил, как надо понимать формулировку "польское государство в его национальных границах".
Я разъяснил, что по нашему представлению, будущее польское государство должно состоять только из поляков и охватывать те территории, которые населены поляками.
На лицах моих партнеров появилось угрюмое выражение. Потом Залесский взял слово и прочитал длинную лекцию на тему о том, что в Польше накануне гитлеровского нападения имелись только поляки и что поэтому будущее польское государство должно совпадать с польским государством в границах 1939 г. В подтверждение своего тезиса Залесский стал серо и нудно цитировать цифры из переписей, производившихся в довоенной Польше, причем у него выходило как-то так, что ни украинцев, ни белорусов в этой Польше почти не было и что единственным национальным меньшинством ("Если это вообще можно считать национальным меньшинством!" - подняв палец, прибавил Залесский) в Польской республике являлось только полмиллиона евреев. Министр иностранных дел хотел продолжать свои рассуждения на ту же тему, но тут я не выдержал и, перебив его, сказал:
- Господин министр иностранных дел, в молодости я сам был статистиком и хорошо знаком со всеми теми статистическим трюками, которые царское правительство часто использовало для доказательства недоказуемого... Поэтому не будем больше говорить о статистике!.. У Советского правительства имеются своп собственные, достаточно обоснованные представления о национальном составе населения предвоенной Польши, и я от его имени хочу еще раз повторить, что оно готово содействовать созданию польского государства в его национальных границах, - я особо подчеркнул последние слова, - это основной принцип. Если вы не хотите принять такой принцип, тогда... Тогда, думаю, но стоит и начинать переговоров.
Мой намек, видимо, возымел свое действие, потому что теперь вмешался Сикорский и уже в более примирительном тоне стал говорить о необходимости внимательно продумать все вопросы, связанные с заключением пакта взаимопомощи.
Здесь нет надобности подробно излагать ход дальнейших переговоров, которые заняли много времени и потребовали большой затраты нервов. Скажу лишь, что это были очень трудные переговоры и что несколько раз они находились на грани разрыва. Однако настойчивость и гибкость, проявленные Советским правительством, в конечном счете преодолели все препятствия, и 30 июля 1941 г. пакт был подписан мной и Сикорским.
Самым сложным оказался вопрос о границах будущего польского государства. Хотя Сикорский, казалось, представлял собой несколько иную разновидность польской военщины, чем пресловутые "полковники", которые довели предвоенную Польшу до гибели, в нем и его окружении все-таки был достаточно силен агрессивно-империалистический дух. Ему не хватало политического реализма, и "романтика" старых шляхетских традиций крепко держала его в своих руках. После долгих споров и острой полемики в конце концов было решено в пакте вообще не касаться вопроса о будущих границах польского государства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});