невозможно! Карточка выдана вами!
— Я уверена, что это не так, — сказала она певучим ласковым голосом.
— И что все это значит, черт побери?
— Наши юристы свяжутся с вами, мистер Кензи. Как свяжется и представитель Центральной коллегии отдела компьютерных и почтовых мошеннических операций. Всего хорошего.
И она повесила трубку, звучно щелкнув мне в ухо.
— Патрик? — сказала Энджи.
Я опять покачал головой и набрал телефон банка. Я вырос в бедности, в вечном паническом страхе перед безликими чиновниками-бюрократами и требующими оплаты кредиторами, глядевшими на меня сверху вниз и оценивавшими меня в зависимости от количества денег на моем банковском счете, признававшими мое право на заработок или лишавшими меня этого права, судя по тому, с какими средствами и возможностями я начинал. Последние десять лет я работал как каторжный, зарабатывая, копя и приумножая доходы. Я не желаю больше быть бедным, говорил я себе. Нет. Хватит.
— Ваши банковские счета заморожены, — сообщил мне мистер Перл, служащий банка.
— Заморожены, — повторил я. — Объясните, что это значит.
— Деньги ваши конфискованы финансовой инспекцией.
— По судебному иску?
— До выяснения, — сказал он, и в его голосе я вновь услышал это — услышал презрение. Услышал то, что постоянно слышат бедняки — слышат от банкиров, кредиторов, торговцев. Презрение, потому что бедняки — люди второго сорта, они тупы, ленивы, слишком бесхарактерны и вялы, чтобы суметь удержать деньги законным путем и приносить пользу обществу. Уже лет семь, как со мной перестали разговаривать этим тоном, лет семь, если не десять, и я оказался к этому не готов. Я тут же смешался.
— До выяснения, — повторил я.
— Да, я сказал именно так. — Голос его был сух, спокоен, голос человека солидного, хорошо защищенного в жизни. Так можно ответить собственному ребенку на вопрос: «Можно мне взять автомобиль, папа?»
Но я сказал другое:
— Мистер Перл, — сказал я.
— Да, мистер Кензи.
— Вам известна юридическая фирма Хартмана и Хейла?
— Разумеется, известна, мистер Кензи.
— Отлично. Они свяжутся с вами. Вскоре. И лучше бы этому выяснению…
— Всего хорошего, мистер Кензи. — Он повесил трубку.
Энджи обошла вокруг стола и положила одну ладонь мне на спину, а другую — на правое плечо.
— Патрик, — сказала она, — ты бледный как смерть.
— Господи, — проговорил я. — Господи боже…
— Все будет хорошо, — попыталась успокоить меня Энджи. — Они не посмеют.
— Вот смеют же.
* * *
Когда через три минуты зазвонил телефон, я схватил трубку после первого же сигнала.
— С деньгами туговато стало, мистер Кензи?
— Когда и где, Мэнни?
Он хохотнул:
— О, судя по всему — как бы это выразиться? — вы сникли, мистер Кензи.
— Когда и где? — повторил я.
— На Прадо. Знаете, где это?
— Знаю. Когда?
— В полдень, — сказал Мэнни. — Ноль-ноль. Хе-хе.
Он повесил трубку.
Все в этот день словно сговорились вешать трубку, прерывая разговор со мной. А ведь еще и девяти утра нет.
10
Четыре года назад, когда по окончании особо прибыльного дела касательно мошенничества страховой компании и служебных злоупотреблений я на две недели отправился в Европу, меня все время удивляло, насколько маленькие поселки в Ирландии, Италии, Испании напоминают Бостонский Норт-Энд.
В Норт-Энде сходили с корабля и ставили на землю чемоданы последовательно несколько волн иммиграции. В результате евреи, а затем ирландцы, а потом и итальянцы стали считать этот район своим домом и придали ему европейский колорит, который и сохранился до настоящего времени, — мощенные булыжником узкие улочки извиваются, пересекаясь и сплетаясь в тугой узел на пространстве столь малом, что в других городах его и кварталом посчитали бы с натяжкой. Однако здесь район этот вмещает в себя огромное количество однотипных домов из красного и желтого кирпича, улучшенных и отреставрированных исторических зданий, причудливых строений и складов из железа и гранита, и все это отвоевывает себе место, громоздясь и наползая друг на друга добавочными этажами там, где единственной возможностью выжить становится карабканье вверх. Поэтому на месте прежних мансард теперь вырастают кирпичные и дощатые надстройки, а между пожарных лестниц и обрамленных резными решетками «патио» все еще сушится белье на веревках, а понятие «двор» звучит экзотикой, не меньшей, чем «место для парковки».
Однако где-то в тесноте этого самого тесного района в теснейшем из городов за Старой Северной церковью сохранилась роскошная имитация итальянской «пьяццы», которая носит название «Прадо», но известна также как «аллея Пола Ревира» — не только благодаря своей близости к церкви и дому Ревира, но и потому, что в начале Ганновер-стрит возвышается конная статуя Ревира работы Даллина. В центре Прадо бьет фонтан, окруженный постаментами с табличками, рассказывающими о подвигах Ревира, Доуэса, других участников Американской революции и прочих выдающихся, но менее известных обитателей Норт-Энда.
В полдень, когда мы прибыли на площадь со стороны Юнити-стрит, температура подскочила до сорока, и грязный снег, забившийся в трещины булыжников и щербинки известковых плит на скамьях, растаял, превратившись в лужи. Ожидавшийся в тот день снегопад из-за потепления обернулся моросящим дождичком, и на Прадо не было ни туристов, ни прогуливающихся здесь в свой обеденный перерыв местных обитателей.
Возле фонтана нас поджидал только Мэнни и с ним еще двое. Последних я узнал — накануне вечером они стояли слева от нас, когда я и Джон разбирались с Ларжантом, и хотя ростом ни тот, ни другой не могли тягаться с Мэнни, маленькими их обоих назвать было никак нельзя.
— Видимо, это и есть очаровательная госпожа Дженнаро, — сказал Мэнни, зааплодировав при нашем приближении. — Мой друг благодаря вам, мэм, заработал несколько шрамов на голове, никак его не украшающих.
— Фу-ты ну-ты, — сказала Энджи, — извините.
Подняв брови, Мэнни переглянулся с Джоном:
— Эта пигалица еще позволяет себе иронизировать, да?
Стоявший возле фонтана Джон повернулся к нам лицом. Нос его был крест-накрест перебинтован, вокруг глаз у него вспухло и почернело.
— Простите, — сказал он, выходя из-за спины Мэнни, и ударил меня по лицу.
В удар этот он вложил такую силу, что даже подпрыгнул, но я увернулся, отступив назад, и висок мой пострадал раза в два меньше, чем было запланировано. В целом удар был не из удачных — пчела и та кусает больнее.
— Ну а еще чему учила тебя матушка, кроме как боксировать, а, Джон?
Мэнни загоготал, и два других парня тоже хихикнули.
— Смейся, смейся, — сказал Джон, наступая на меня. — А я теперь все твои секреты