Читать интересную книгу Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Рана глубокая?

— Не очень, — успокоила Жоржетта. — Могло быть и хуже. Мышцы целы. Скажи спасибо, что у тебя ребра такие крепкие.

— Шрам-то, конечно, останется приличный, — сказала Альма. — А так ничего страшного, через месяц-полтора заживет.

— Вам, девочки, надо было в медсестры идти.

— Любой уважающей себя проститутке не мешает кончить медицинские курсы, — усмехнулась Жоржетта. — Очень пригодится.

На лицах обеих было новое, незнакомое ему выражение.

— А тот, другой? — Альма улыбнулась. — Он как?

— Умер, — сказал Пруит. — Я его убил, — добавил он и сообразил, что можно было не объяснять.

Улыбка медленно сошла с их лиц. Обе смотрели на него и молчали.

— Кто он? — спросила Жоржетта.

— Да так, один солдат… Был у нас в тюрьме начальником охраны.

— Ладно, — сказала Жоржетта. — Пойду-ка я сварю крепкий бульон. Тебе надо набираться сил.

Альма смотрела ей вслед, пока Жоржетта не поднялась по трем ступенькам и не исчезла в кухне.

— Ты хотел его убить?

Пруит кивнул:

— Да.

— Я так и подумала. Поэтому ты и пришел ко мне?

— Я хотел вернуться в гарнизон, чтобы не догадались. А к тебе думал съездить потом, когда все уляжется.

— И давно ты из тюрьмы?

— Девять дней. — Это выскочило автоматически, ему не надо было подсчитывать в уме.

— Больше недели, — сказала она. — Даже не позвонил. Мог хотя бы позвонить.

— Боялся, настрой пропадет. — Помолчав, он улыбнулся: — Да и не хотел рисковать. У тебя из-за этого звонка могли быть неприятности. Ну и, конечно, даже не думал, что не смогу вернуться в роту. Кто же знал, что он меня так пырнет?

Но Альма не находила в этом ничего забавного.

— А Тербер разве с тобой не виделся? Я его просил.

— Виделся. Он заходил в «Нью-Конгресс». Тогда только и узнала, что ты в тюрьме. Если бы не он, так бы ничего и не знала. Мог бы хоть письмо написать.

— Я письма писать не умею. — Он замолчал и поглядел на нее.

— Ну, если не умеешь, то конечно…

— Скажи, а Тербер… — начал он, но осекся и опять замолчал.

Она ждала, что он договорит, и на лице ее проступило презрение. Но он продолжал молчать.

— Что Тербер? — не дождавшись, сказала она. — Тербер вел себя как настоящий джентльмен, если ты об этом.

Пруит неопределенно кивнул, не отводя от нее взгляда.

— Очень был вежливый, внимательный, — начала перечислять она, — все очень сдержанно, достойно. Как истинный джентльмен.

Пруит попытался представить себе Тербера в роли истинного джентльмена.

— Гораздо тактичнее, чем многие другие мужчины, — подчеркнула она.

— Да, он приличный мужик.

— Без сомнения. Прекрасный человек.

Пруит стиснул зубы, сдерживая то, что готово было сорваться с языка.

— Ты не знаешь, каково оно в тюрьме, — сказал он, хотя собирался сказать совсем другое. — Там незнамо что в голову лезет. Четыре месяца и восемнадцать дней! Каждую ночь лежишь один в темноте и чего только не напридумаешь.

Презрительное выражение сошло с ее лица, она ласково улыбнулась, прося прощения. Улыбнулась, как совсем недавно, той новой, незнакомой ему улыбкой: материнская, заботливая, нежная, почти счастливая, улыбка была полна бесконечной доброты.

— Бедненький, сколько же ты всего натерпелся, — улыбнулась она, казня себя этой улыбкой. — Раненый, все болит, тебе сейчас главное покой, а я, дура, злюсь и гадости говорю. Знаешь… даже страшно сказать… я ведь тебя, наверно, люблю.

Пруит с гордостью смотрел на нее: профессиональная проститутка, думал он сквозь боль, злобно грызущую его бок, и гордился еще больше, потому что влюбить в себя профессиональную проститутку даже труднее, чем порядочную женщину. Немногие мужчины могут этим похвастаться, гордо думал он.

— А поцеловать? — он улыбнулся. — Я вон как давно здесь лежу, а ты меня даже не поцеловала.

— Я целовала, — сказала Альма. — Но ты спал.

Но все равно поцеловала еще раз.

— Настрадался, бедненький, — нежно повторила она.

— Другим еще хуже пришлось, — глухо отозвался он, и перед ним опять всплыла знакомая во всех деталях, навсегда врезавшаяся в память картина: Склянка стоит, прижавшись носом к стене «спортзала»; а потом, по ассоциации, на месте Склянки он увидел Анджело Маджио.

— Думаю, с армией я завязал, — сказал он. — Возвращаться мне нельзя. Даже когда поправлюсь. Увидят сегодня, что меня нет, сразу догадаются. Начнут искать.

— Ну и что ты решил?

— Не знаю.

— Здесь ты по крайней мере будешь в безопасности. Тут никто не знает, кто мы. Так что, если хочешь, можешь остаться. — Она вопросительно подняла глаза на Жоржетту, которая как раз вышла из кухни с чашкой дымящегося бульона.

— Живи у нас, малыш, сколько хочешь. — Жоржетта усмехнулась. — Я не возражаю. Боялись, буду против?

— Мы об этом не говорили, — сказала Альма. — Но мы обязаны с тобой считаться. Так что подумай.

— Психованные мужики — моя слабость, — хмыкнула Жоржетта. — А законы… Много я с них имею, с этих законов? Бесплатный медосмотр по пятницам.

— Спасибо, Жоржетта, — кивнула Альма.

— Я теперь все равно что беглый каторжник, — предостерег Пруит. — В глазах закона я убийца.

— Образно говоря, хрен в глаза закону! — заявила Жоржетта.

Альме этот образ явно пришелся не по душе, но она ничего не сказала.

— Можешь сам сесть? — Жоржетта протянула ему чашку с бульоном.

— Конечно, — Пруит одним махом сбросил ноги с дивана и выпрямился. Перед глазами во влажной дымке заплясали горячие яркие точки.

— Дурак ненормальный! — сердито закричала Альма. — Хочешь, чтобы снова кровь пошла? Ложись, я тебе помогу.

— Я все равно уже сижу, — устало сказал Пруит. — Выпью бульон, а потом поможешь мне лечь.

— Теперь будем все время тебя им поить. — Жоржетта поднесла чашку с бульоном ему ко рту. — Скоро смотреть на него не захочешь.

— Почему же? Вроде вкусно, — выговорил он между глотками.

— Подождем, что завтра скажешь.

— А завтра, — Альма улыбнулась, — сделаем тебе бифштекс. Большой хороший кусок мяса. Сочный, с кровью.

— И жареную печенку с луком, — подхватила Жоржетта.

— Натуральный бифштекс?

— Может, даже из вырезки, — сказала Альма.

— Кончайте, девочки, не дразните! У меня уже слюнки потекли.

Они обе смотрели на него с той же ласковой заботой, в их глазах он еще яснее видел любовь и почти неправдоподобную нежность.

— Что-что, а за больными вы ухаживать умеете, — улыбнулся он. — Как насчет сигаретки?

Альма прикурила сигарету и протянула ему. Сигарета была необыкновенно вкусной, даже вкуснее, чем та в переулке, потому что сейчас он мог курить, ни о чем не думая. Он глубоко затянулся, хотя дышать так глубоко было больно, и дым, пройдя в легкие, вроде бы приглушил злой огонь, вгрызающийся в бок.

Когда они помогали ему лечь, тоже было больно; а ведь сегодня только первый день, напомнил он себе. Подожди, каково тебе будет завтра. А послезавтра должно быть еще хуже. Но все же сейчас было не так больно, как после его героического жеста, когда он сбросил ноги с дивана и сел. А, к черту героизм, подумал он, позволяя себе вновь погрузиться в упоительную, расслабленную беззаботность, единственное приятное ощущение, когда болеешь.

— Все, порядок, — сказал он. — Шли бы вы спать, девочки.

— Чего уж теперь. — Альма улыбнулась счастливой улыбкой. — Всю ночь не спали, досидим до утра.

— Редкое это для вас развлечение — за больными ухаживать, — усмехнулся он. — Как для меня — болеть.

— А вот ты давай-ка засыпай, — строго сказала она. — Поменьше разговаривай. Тебе нужно отдыхать.

— Даже не хотите послушать про мою великую битву?

— Завтра все в газетах прочтем, — сказала Жоржетта.

— Это уж точно, доктор. — Он улыбнулся.

— Думаешь, заснешь? — спросила Альма.

— Конечно. Мне только глаза закрыть, и я готов.

— Если хочешь, могу дать снотворное.

— Не понадобится.

Они потушили свет, оставив только ночник на столике у дивана, и в темноте вернулись на прежние места, только на этот раз в кресло села Альма, а Жоржетта устроилась в шезлонге.

В углу гостиной на кафельном полу возле трех ступенек, поднимающихся к двери кухни, все так же поблескивал радиобар, проигрыватель по-прежнему стоял на столике возле этажерки с пластинками, и три ступеньки по-прежнему вели к стеклянным дверям, за которыми открывалась сказочная веранда над долиной Палоло. Он слышал в темноте их дыхание — ровное, мерное, оно успокаивало, ободряло его — и пытался подладиться к зудящей в боку боли. А что, в этом есть даже что-то приятное, будто вернулся из дальних странствий домой. И если он не заснет, тоже не беда. Прекрасно уже то, что он лежит здесь и видит все это, ничего больше ему не надо. Прямо как на гражданке, честно! И он еще долго не засыпал, лежал в темноте и не шевелился, чтобы не потревожить их сон.