Читать интересную книгу Черный Баламут. Трилогия - Генри Олди

Карна не знал, кто такой Наставник Дрона, но по тону почувствовал: Боец явно хочет сделать для нового друга что-то хорошее.

— Спасибо, царевич, — обернулся Карна к маленькому защитнику и склонился перед ним.

— Поднимись. И зови меня другом, — ответил тот. Потом подумал и гордо добавил:

— Или Бойцом.

* * *

Никто не видел, как за этой сценой украдкой наблюдала молодая женщина в темной накидке, притаившись в тени ближнего павильона. Сердце ее отчаянно колотилось, взор застилали слезы, но, несмотря на это, царица Кунти со смешным прозвищем Ладошка, дочь знаменитого царя Шуры и мать троих из пятерки драчливых братьев, видела все ясней ясного.

И не могла не узнать мальчика со странными серьгами вместо мочек ушей и татуированным телом.

Ребенка, казалось бы, безвозвратно утерянного ею одиннадцать лет назад.

В это время родного племянника царицы Кунти, плута и весельчака, уже прозвали в народе Черным Баламутом.

Часть вторая

СУТИН СЫН

Кто в силах, протянув свою правую руку, вырвать зуб у ядовитой змеи? Кто, умастив себя маслом и облачась в лохмотья, способен пройти через огонь, питаемый жиром и салом? Кто, связав себя и привесив на шею огромный камень, может переправиться через океан? Лишь усердный читатель этих превосходных сказаний, благо ему и нам!

Глава III

ВСЕ ЗЛО ОТ ЛАНЕЙ

1

БАБЫ

Бабы — это такая штука, Боец ты мой…

Карна умолк и надолго задумался.

Если бы царственный Слепец, законный правитель Города Слона и всей державы Кауравов, видел сейчас выражение лиц своих старших сыновей — Бойца с Бешеным, он бы тоже задумался надолго.

Решая, стоит ли длить общение невинных царевичей с этим долговязым кобелем? Или проще подложить чадам по искусной гетере и вздохнуть облегченно:

«Растут дети…»

Дети и впрямь росли Особенно Карна. За истекшие три с лишним года он вдруг вытянулся гималайским кедром, на полголовы обогнав собственного отца, длинные руки-ноги налились силой, и вся нескладность, какая частенько преследует подростков на рубеже пятнадцатилетия, в испуге удрала прочь. Горбоносый и кареглазый, сын возницы выглядел старше, чем был на самом деле, а женщины… О, женщины просто млели при виде Ушастика. Бог их разберет, этих женщин, да еще и не всякий бог: хочешь им понравиться, из кожи вон выпрыгиваешь, так они нос воротят, а глянешь хмуро — вот они табуном, кобылы… Тайна сия велика есть. И не юнцу-сорвиголове, пусть даже и татуированному, и с вросшими в уши серьгами, в тайнах сих разбираться.

Карна и не особо стремился разобраться. Он просто принимал любовь женщин как должное, щедро одаривая юной силой всех: от девиц, состоящих при дворцовом антахпуре, до пышных хохотушек, гулен из веселых кварталов за рыночной площадью. Разбрасывая дары-искусы светом, раздавая теплом: так Лучистый Сурья любит все живое без корысти-умысла, просто потому что Сурья и потому что Лучистый. И многие, многие красавицы говаривали Карне: дескать, в минуты любовного экстаза они чувствуют себя под лучами вечернего светила. Когда солнце уже не палит всей полдневной мощью, а ласково оглаживает кожу множеством теплых пальцев.

И женщины всегда щурились, глядя в такие моменты на раскрасневшегося Ушастика. Ладонью прикрывались, смеялись, моргая. Словно и впрямь на солнце глядели.

Зато сам сын возницы никогда не щурился, в упор глядя на пламенное божество в небе.

— Бабы — это…

Карна тяжело вздохнул, отчаявшись найти нужные слова, и подвел итог:

— Бабы, Боец, — это бабы. Вот свожу тебя куда следует, сам поймешь.

Коренастый Боец с завистью глядел на старшего приятеля. Он очень боялся того дня, когда Карна и впрямь сводит его куда следует, но еще больше он боялся в этом признаться. Мальчишек связывала странная дружба, где каждый был одновременно и покровителем, и опекаемым. Вспыльчивый Карна по воле судьбы родился доверху набитым гордыней, достойной Миродержца, и эта гордыня весьма некстати прорывалась наружу. Чаще, чем следовало бы в окружении сплошных наследников чуть ли не всех царских семей Великой Бхараты. Поди-ка сдержись, когда за спиной корчат рожи и выкрикивают хором:

— Сутин сын! Сутин сын!

Кулаки сами лезут почесаться об очередного раджонка.

Умом-то Карна понимал: все эти пышно разодетые индюки, ученики хастинапурских воевод скорее заложники Грозного, чем знатные гости. Гарантия миролюбия их отцов, залог повиновения земель… Да и платят владетельные папаши изрядно: вроде и не дань, вроде мзда за сыновнюю науку, а возы так и прут в Город Слона!

Впору пожалеть дураков. Стерпеть, смолчать, как подобает единственно свободному меж связанных по рукам и ногам невидимыми узами…

Увы, кулаки почему-то всегда опережали умственные выводы.

Но после очередной драки упрямец-Боец вновь и вновь горой становился на защиту дерзкого Ушастика. Всем пылом яростного сердца, всем жаром не по-царски распахнутой души. Умел ненавидеть, умел и любить. Сопел, грубил наставникам, чихать хотел на свое родовое достоинство, однажды даже вовсе пригрозил массовым неповиновением в случае изгнания лучшего друга. Наставники прекрасно знали: угроза Бойца отнюдь не поза и не мальчишеская дурь. Стоило первенцу Слепца приказать… да что там приказать! Стоило ему бровью повести — и Бешеный во главе остальных девяноста восьми братьев-Кауравов слепо исполняли волю Бойца без раздумий или колебаний.

Не зря, видать, рождались в сосудах-тыковках под бдительным присмотром самого Черного Островитянина.

Наворожил, урод… в смысле, мудрец.

Приходилось терпеть, ограничиваясь поркой и вразумлением скандального Карны.

Драли, как сиддхову козу, но помогало слабо.

— А я с вами по бабам не пойду, — вдруг ляпнул Бешеный, ожесточенно кромсая кусок дерна бронзовым ножичком, подарком Карны. — Хоть режьте, не пойду. Вот.

Все еще удивлялись: захоти Бешеный, к услугам царевича были бы сотни, тысячи ножей! Из лучшего булата, с черенами, оправленными в золото, с яхонтовыми яблоками…

Ан нет, таскает эту дрянь.

— Боится! — радостно возопил Боец, ужасно довольный, что он боится не один. — Слышь, Карна: Бешеный боится!

— Ну и боюсь, — буркнул Бешеный. Подумал, ковырнул ножичком земляного червяка и добавил ни к селу ни к городу:

— Помирают от них, от баб ваших… насовсем. Вот. А я жить хочу. Я еще маленький… молодой я.

Карна не выдержал и расхохотался.

— Это ты что-то путаешь, друг-Бешеный. Не помирают, а совсем наоборот. Если, конечно, у бабы ума не достанет остеречься…

— Помирают, — стоял на своем Бешеный, морща нос, похожий на клубень растения гандуша.

— Ну, кто, кто помер? Назови хоть одного!

Бешеный презрительно цыкнул слюной на растерзанный дерн: дескать, нам это раз плюнуть!

— У дедушки Грозного сводный брат помер. Тыщу лет назад. Вот. Женили его, бедолагу, сразу на двоих, он годков семь промучился и концы отдал. Понял, Ушастик?

Карна скосился на Бойца. Тот уныло кивнул: правда, мол. Тебе хорошо, тебя родословную зубрить не заставляют… а мы-то весь гранит насквозь прогрызли, до самого Бхараты-Колесовращателя!

«Две жены? — попытался представить себе Карна. — У папы одна… и, наверное, правильно, что одна. Две просто бабы и две жены, если законные, — да, прав Бешеный, это большая разница!»

— И дядя наш от того же самого помер, — вдруг насупился Боец, испуганно глядя на брата. — Вчера, на закате. Сегодня жечь будут.

— Что, тоже от баб?

Карна удивился. Разумеется, он (как и весь Хастинапур сверху донизу) уже знал о внезапной кончине Панду-Альбиноса, отца пятерки братьев-Пандавов, заклятых врагов сутиного сына. Но причина смерти молодого и полного сил раджи была ему неизвестна.

— Угу. — Взгляд Бойца совсем потух. — Прямо на тете Мадре и нашли. Мертвого. Тетка чувств лишилась, пластом лежала под трупом… бедная. Я сам слышал, как наставники друг дружке рассказывали…

Карна озабоченно прислушался к собственным ощущениям. Да нет, все в порядке. Живее всех живых. Все-таки это от жен помирают. Вон у Альбиноса, сферы ему небесные, тоже две супруги было. Как у этого ихнего… двоюродного сводного дедушки.

А холостым все как с фламинго вода.

Или, может, это вообще только царям грозит?

Грустные размышления прервал слуга: пухленький скопец-крючконосик, завернутый в бхутову уйму тканей всех цветов радуги.

— Высокородных царевичей призывают для подготовки к участию в погребальном обряде! — загнусавил попугай, нетерпеливо топчась на месте. — Высокородных царевичей… призывают…