том, что она несколько раз делала вынужденно.
И сейчас Розенблюм не спал и угрюмо считал часы до рассвета. Сказки кончались, город кончался вместе со своими сказками, ускользая от него.
А сержант-водитель спал спокойно, с улыбкой на лице — потому что уже три недели он был счастлив. В его деревне было сто девятнадцать человек, и из них сто восемнадцать немцы сожгли в старом амбаре. Поэтому сержант, навеки с того дня одинокий, за последний год войны методично убил сто восемнадцать немцев.
Сначала в нём была ненависть, но потом он убивал их спокойно, молодых и старых, безо всяких чувств — ему нужно было сравнять счёт, чтобы мир не выглядел несправедливым. Три недели назад он убил последнего, и теперь спокойно спал, ровно дыша.
Душа его отныне была пуста и лишена боли. Теперь он вечерами играл с немецким мальчиком и кормил его семью пайковым салом. Если бы Розенблюм знал всё это, то решил бы, что сержант — настоящий гомункулус. Он считал бы так потому, что украинец вырастил себя заново, отказавшись от всего человеческого прошлого.
Но Розенблюм не знал ничего об этой истории и, ворочаясь, думал только о мёртвом профессоре Коппелиусе и живом страшном Фетине.
Фетин в этот момент не спал, и бережно паковал свои больные ноги в портянки. Где-то в подвалах этого города сидит кот Павлова. Где-то в этом городе прячется кот Павлова.
Утром его подчинённые прежде самого Фетина увидели сизое облако папиросного дыма, что уже заполнило их дальнюю комнату в комендатуре.
Переводчики из штаба фронта со вчерашнего дня шелестели бумагами в доме профессора Коппелиуса, по городу двигались патрули, механизм поиска был запущен, но Фетин чувствовал себя бегуном, что ловит воздух ртом, не добежав до финиша последних метров.
Когда офицеры стояли у карты города на стене, Фетин подумал, что нет ничего фальшивее этой карты — центр перестал существовать, улицы переменили своё направления, номера домов стали бессмысленными. Чтобы отвлечься, он спросил молодого капитана:
— Вы, кстати, член партии?
— Я комсомолец, — ответил Розенблюм.
— Помните, что такое вещь в себе?
— Вы же читали моё личное дело. Я окончил философский факультет — или вам нужны точные формулировки? Непознаваемая реальность, субъективный идеализм… Я сдавал…
— Давайте считать, что мы ищем кота в себе. Это ведь чушь, дунь-плюнь, опровержение основ. Представляете, найдём мы этого искусственного зверя, чудо советской науки, а это ведь наш зверь, наш — даже не трофейный. Что тогда? А, что?
Капитан замялся.
— Так я вам скажу — ничего. Всё потом опишется, мир материален. — Фетин вспомнил слова рядом с могилой Идеалиста. — Мир материален.
— Да. Трудно искать кота в тёмном городе, особенно когда его там нет. — Розенблюм поймал на себе тяжёлый взгляд и поправился: — Это такая пословица, китайская.
Переводчики приехали вдвоём — серые от пыли и одинаковые — как две крысы.
Теперь Фетин держал в руках перевод лабораторного журнала Коппелиуса. Час за часом сумасшедший старик перечислял свои опыты, и Фетину уже казалось, что это ребёнок делал записи о том, как играет в кубики. Ребёнок собирал из них домики, затем, разрушив домики, строил башенки. Кубики кочевали из одной постройки в другую… Но Коппелиус вовсе не был ребёнком, он складывал и вычитал не дерево, а живую плоть.
И вот, его творение бродило сейчас где-то рядом.
— Зверь в городе. Зверь в городе, и он есть. И зверь ходит на задних лапах, — сказал он вслух. И добавил, уже думая о своём:
— Где искать кота, что гуляет сам по себе? Кота, что хочет найти… Что нужно найти коту?
— Коту, товарищ капитан, нужно найти кошку! — сказал весело татарин.
— Что?!
— Кошку… — испуганно повторил лейтенант.
Фетин уставился на него:
— Кошку! Значит — кошку! А большому коту, надо найти большую кошку… А большая кошка, очень большая кошка… Очень большая кошка живёт где? Очень большая кошка живёт в зоопарке.
"Виллис" уже нёсся к зоопарку, прыгая по улице как мячик.
Несколько немцев закапывали воронку посреди улицы, и разбежались в стороны, и Раевский увидел, что в яме, которую они зарывают, лежат вперемешку несколько трупов в штатском и вздувшаяся, похожая на шар, мёртвая лошадь. Эта картина возникла на миг, и её тут же сдуло бешеным ветром. В зоопарке, среди пустых клеток они нашли домик, где сидел на краю мутного бассейна старый военфельдшер. Старик командовал тремя пленными животными — барсуком, пантерой и бегемотом. Грустный бегемот сразу спрятался под водой, увидев чужих.
Военфельдшер был насторожён, сначала он не понял, что от него хотят.
— У меня бегемот, — печально сказал он. — Бегемоту восемнадцать лет. Бегемот семь раз ранен, он не жрал две недели. Я дал ему четыре литра водки, и теперь он ест. Я ставлю бегемоту клизму, а на водку у меня есть разрешение. Бегемот кушает хорошо, а запоры прекратились. На водку у меня есть специальное разрешение.
"Причём тут бегемот?", — капитан Розенблюм почувствовал, как засасывает его липкий морок этого призрачного города. Бегемот был только частью этого безумия, и если его мокрая туша сейчас вылезет из бассейна и пройдёт на задних ногах, то он, Розенблюм, не удивится.
Военфельдшер всё бормотал и бормотал — он боялся навета. Раньше он лечил лошадей, и, вовсе не зная, что бегемота звали "водяной лошадью", просто использовал все свои навыки коновала. Военфельдшер лечил бегемота водкой, и вот бегемот выздоравливал. Но на эту водку многие имели виды, и старик-коновал боялся навета. Бегемота он любил, а пантеру, выжившую после боёв — нет. Старый конник любил травоядных и не привечал хищников. Фетин посмотрел на него медленным тягучим взглядом — и старик сбился.
— Да, приходил один такой, зверей, говорит, любит. Майор, бог войны. А я — что? Я вот бегемота лечу.
Бегемот показал голову и посмотрел на гостей добрым несчастным глазом — на чёрной шкуре у него виднелись розовые рубцы.
— Так это наш был? Точно наш, не немец?
— Наш, конечно. В форме. Хотел на пантеру посмотреть — говорил, что пять "пантер" зажёг, а живой никогда не видел. Да он сегодня придёт — тогда у нас заперто было. Да вот он, поди…
В дверь мягко поскреблись.
Сердце Фетина пропустило удар. Он шёл к этой встрече три года, и оказался к ней не готов. Офицеры сделали шаг вперёд, и в этот момент дверь открылась. Тень плавно отделилась от косяка, пока мучительно медленно Розенблюм выдирал пистолет из кармана галифе. И в этот момент фигура сжалась,