— Протоплазма. Танцующая протоплазма…
Ему было противно все происходящее и сам себе, а он в любом состоянии умел видеть себя со стороны — и сам себе он был противен.
Но слова Ореха казались убедительными, и он не жалел, что обратился к нему за советом. В последнее время он начал подозревать, что в опьяняющей вседозволенности, легкой бесшабашности отношений есть притягательная сила, которую он, жестко стиснутый рамками положенного и недопустимого, не в состоянии понять, и это делает его на голову ниже Марии. Рамки следовало раздвинуть или даже сломать вообще, и лучшего помощника, чем Орех, для этого не найти.
— Сейчас присмотрим баб-с… Классных девочек тут, конечно, нет, ну да какая разница, нам же не жениться…
— Я не желаю связываться с проститутками, — надменно сказал Элефантов.
— Опять ярлыки! Смотри на вещи проще — в этом твое спасенье. Все бабы одинаковы. Стоит тебе уяснить эту простую истину, и ты уже никогда не будешь мучиться любовными переживаниями.
— И превращусь в животное, — прежним тоном проговорил Элефантов, но Орех пропустил его слова мимо ушей.
— Кстати, вношу поправку в свой совет: зачем тебе тратить на эту птичку столько денег? Я подберу ей замену с учетом всех твоих пожеланий: рост, упитанность, цвет волос…
— В тебе пропадает торговец лошадьми! — изрек Элефантов. — Лучше ее никого нет!
— Бедняга, ты зациклился. Верней всего от подобных заблуждений способна излечить дурная болезнь. Если понадобится хороший доктор — у меня есть…
— Я тебе морду набью!
Элефантова бросило в жар.
— Хо-хо-хо! А хорошо бить старых друзей? К тому же я тебя учил драться, а не наоборот! — Орех выпятил челюсть.
— А мне плевать!
— Это за тобой водится, потому и уважаю. В бой с открытым забралом, не считая врагов! Молодец. Но обязательно сломаешь шею, и никто тебя не похвалит. Скажут — дурак!
— Боря Никифоров похвалит. Он молодец. Раздел вчера на партсобрании этого индюка Кабаргина. И за соавторства липовые, и за чванство, некомпетентность. Не побоялся!
— Тоже неумно. Доплюется против ветра! Чего ж ты у него совета не спросил?
— А он всякой хурды-мурды не знает. Он правильно жить учит, честно.
— Ты был с ним всегда заодно.
— Был. Пока не сломался…
— Вот то-то! Помнишь, что я когда-то говорил? Все ломается! Рано или поздно.
— Не все. Никифоров не сломается, потому мне ему в глаза глядеть стыдно. Уверен, еще много есть людей таких, как он, только я их, жалко, не знаю.
— Нету их, потому и не знаешь. Нетути!
Элефантов уперся в Орехова долгим изучающим взглядом.
— Жалко мне тебя, бедняга.
— Себя пожалей.
— И себя жалко. Только я стал таким, как ты, сознательно и понимаю, что спустился на десяток ступеней вниз. А ты ничего этого не осознаешь.
Орехов зевнул.
— А какая разница?
И снова Элефантов подумал, что никакой особой разницы тут нет.
В его жизни опять наступила черная полоса. Мария вертелась в суматошном колесе ремонтно-приобретательских забот, в хороводе многочисленных друзей, разрывалась на части телефонными звонками, постоянно куда-то спешила. С Элефантовым она была обычно-улыбчивой, стандартно-любезной; и чрезвычайно занятой, вопрос о свиданиях отпадал сам собой.
Чтобы поговорить наедине, Элефантов поджидал Марию утром на остановке, но она приехала с другого направления. Откуда? Не скрывая раздражения, ответила, что была у портнихи.
— В восемь утра у портнихи?
Невинный вопрос, обнажающий всю нелепость ее объяснения, привел Марию в ярость:
— А почему, собственно, я должна перед тобой отчитываться? Кто ты такой?
Элефантов растерянно молчал, сраженный откровенной враждебностью и расчетливой безжалостностью тона.
— Ты же никто, понимаешь, никто!
Мария прошла сквозь него, как через пустое место. Цок, цок, цок — постукивали об асфальт высоченные каблуки. Независимая походка, гордо вздернутый подбородок. Отставая на шаг, за ней плелся уничтоженный Элефантов.
— Ты все хочешь выпытать, расспрашиваешь обо мне Спирьку, Эдика! — Нежинскую распирало от негодования, она остановилась, повернув к Сергею злое красивое лицо. — Что тебя интересует? Хочешь, чтобы я сказала: «Сережа, после развода (она не забыла вставить это реабилитирующее „после развода“) я спала с тем, с тем, с тем?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Резкими жестами она загибала пальцы — один, второй, третий…
«Не хватит пальцев…» — мелькнуло в оглушенном сознании.
— Это идиотское желание разложить все по полочкам, вместо того чтобы довольствоваться тем, что есть!
Мария снова двинулась к институту, бросив через плечо:
— …Тем более что претендовать на большее ты не можешь!
Элефантов как привязанный потащился следом. Кабан с простреленным сердцем иногда пробегает несколько сот метров, пятная кровью жухлую желтую траву или ослепительно белый снег. Но на асфальте, как ни странно, крови не было. Впрочем, еще не все выстрелы сделаны.
— Ты почему-то решил, что имеешь на меня исключительное право. Думаешь, я не чувствую, что с тобой происходит, когда мне звонит Эдик, Алик, Толян? Ты бы хотел отвадить их всех и остаться один! Свет в окошке!
Хотя последняя фраза сочилась сарказмом, Элефантов беспомощно объяснил:
— Я же люблю тебя…
— Брось! — Мария презрительно отмахнулась. — Помнишь, как это начиналось? «Нептун» помнишь? Ты хотел похвастать перед друзьями — вот и все! И усадил рядом с собой на заднее сиденье!
— Подожди, подожди, — Элефантов встрепенулся.
Он хорошо помнил тот вечер, и свои сомнения, и то, что Мария сама выбрала место рядом с ним. Нацеленные в самое уязвимое жаканы упреков пролетели мимо. Благородное негодование Нежинской было игрой, и сознание этого придало ему силы.
— Опомнись, милая! А то договоришься до того, что я совратил невинную девушку!
Мария опять отмахнулась, не желая слышать его возражения.
— Когда ты вызвался помочь мне с научной работой, я думала, что это от чистого сердца, для моей пользы…
— А для чего же? — Элефантов остановился, будто ударившись лицом о фонарный столб.
— Для зависимости! — Мария пронзила его ненавидящим взглядом.
От чудовищной несправедливости этого обвинения у Сергея перехватило дыхание.
— Дура. Ты просто дура!
Язык сам произнес слова, которых он не посмел бы сказать Прекрасной Даме, ноги круто развернули туловище и понесли прочь, телом управляли рефлексы прежнего Элефантова, не сносившего оскорблений, а новый жалко надеялся, что Мария догонит, извинится и разрыва, несмотря ни на что, не произойдет, хотя прекрасно понимал тщетность этой надежды.
Возмущенное цоканье каблучков растворилось в шуме начинающего день города, а для Элефантова все было уже кончено.
Ничего не видя вокруг, он добрел домой, разбито провалялся три часа в постели, уткнувшись лицом в мокрую подушку, потом, следуя въевшейся в плоть привычке к порядку, пошел в поликлинику и получил освобождение от работы. Диагноз: переутомление, нервное истощение. Рекомендовано получить консультацию у психоневролога.
К психиатру Элефантов не пошел. Он сидел дома, глотал пригоршни транквилизаторов и целые дни проводил в глухом оцепенении, много спал, старательно вытеснял из памяти подробности и детали своей беседы и учился переносить не проходящую ни на минуту ноющую боль в душе.
Когда ой вернулся на работу, то с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, и Мария была такой же, как прежде, разве что держала себя с ним чуть суше, чем с остальными. Внешний, видимый всем слой жизни оставался вполне пристойным, благополучным, а более глубокий и скрытый от глаз окружающих струился теперь для него отдельно, был сумрачным и тоскливым, тем более что тайная жизнь Марии оставалась яркой, красочной и веселой. Он определял это по ее улыбке, по возбужденному шушуканью с привлекательной блондинкой Мартой Ереминой, которая стала заходить к подруге почти каждый день, по отрывкам телефонных переговоров с чрезмерно накрашенной Верой Угольниковой, по односложным, чтобы не поняли посторонние, ответам в плотно прижатую к уху трубку, по понимающему хихиканью в ответ на шутки невидимых собеседников.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})