Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Леоннат поведал ему о бойне, захотев показать царю преданность воинов. Александр переспросил: «Что, женщин?.. И всех детей тоже?» – втянул в себя изрядный глоток воздуха и закашлялся кровью. Леоннат был храбрым воином, но соображал туговато.

На четвертый день, когда я поправлял подушки, чтобы царь мог лечь поудобнее, вошел Пердикка. В момент ранения Александра он бился на дальней стороне городской стены, а теперь, обладая наивысшим рангом, получил командование. Высокий человек с густыми темными бровями, одновременно и осторожный, и решительный. Александр верил ему.

– Александр, ты пока не в состоянии продиктовать письмо, и поэтому я написал его сам, если ты не против. Это весть Гефестиону, чтобы он распространил ее по армии. Как по-твоему, ты можешь просто подписать его?

– Конечно могу, – сказал Александр. – Но не стану. Зачем их напрасно тревожить? Поползет слух, будто я уже умер… Нет, хватит.

– К несчастью, слух этот вполне мог добраться до них. Кажется, его уже разнесли… Кое-кто считает, будто мы держим твою смерть в тайне.

Опершись на правую руку (левой он схватился за рану), Александр почти сел на постели. Я увидел, как на чистой повязке расплывается красное пятно.

– Что, и Гефестион думает так же?

– Вполне вероятно. Я послал ему депешу, но послание, подписанное твоей рукою, могло бы окончательно уверить их, что ты жив.

– Прочти мне письмо.

Выслушав, царь сказал:

– Прибавь еще, перед тем как я подпишу его, что через три дня я прибуду к ним сам.

Пердикка опустил густые брови:

– Лучше не стоит. Когда ты не явишься, будет еще хуже.

Рука Александра сжала простыню. Красное пятно на повязке все росло.

– Пиши, тебе говорят. Если я сказал: прибуду – значит прибуду.

И прибыл, ровно через неделю после ранения.

Я снова оказался на реке, вместе с ним. На корме галеры поставили маленький шатер для царя. Хотя до воды было совсем недалеко, покачивание носилок вконец вымотало Александра, и теперь он лежал, вновь уподобившись мертвому. Я же вспоминал его стоящим на носу, с венком на золотых волосах.

Путь занял две ночи и три дня. Как бы я ни старался, галера лишена всяких удобств; кроме того, Александр постоянно ощущал толчки весел, хотя ни разу не пожаловался. Я сидел рядом, веером отгоняя слепней и мух, меняя повязки на его огромной, наполовину покрытой струпьями ране и думая: «Ты делаешь это ради Гефестиона».

Теперь-то мне ясно, что он отправился бы в любом случае. Царь не объявлял имени верховного военачальника или наследника на случай своего ранения или гибели в бою. Не то чтобы Александр совсем не думал о смерти – с мыслью о ней он жил постоянно, – нет, он просто не хотел вверять одному человеку такую огромную власть и тем самым подвергать его общей зависти. Он прекрасно понимал, что творится сейчас в лагере, пока царя считают умершим. Там были трое великих полководцев – Кратер, Птолемей и Гефестион, – и каждый с равными правами на верховное командование; войска отлично понимали это, сознавая также, что в случае гибели Александра инды восстанут против них и впереди, и позади. Если б я спросил тогда, зачем ему плыть, Александр ответил бы, как обычно: «Это необходимо». Но я вспоминал голос, произнесший: «Что, и Гефестион думает так же?» – и меня снова и снова охватывала прежняя тоска.

Когда впереди показался лагерь, уже вечерело. Александр дремал. Как было приказано заранее, навес был снят, чтобы царя увидели сразу. Он уже был с ними, со своей армией: весь берег, насколько хватало глаз, был запружен ждавшими галеру воинами. Когда же они увидали, как он лежит без движения, из глоток вырвался неистовый горестный вопль, быстро прокатившийся по всему лагерю. Если бы в Сузах умер великий царь, его не могли бы оплакать лучше. Но вовсе не обычай вырвал этот стон из македонцев: его исторгла общая скорбь.

Он проснулся. Я видел, что Александр открыл глаза. Он понимал, что означает этот дикий шум на берегу: теперь они почувствовали, каково остаться без него. Я не виню Александра за то, что он медлил, дав им прочувствовать глубину потери. Галера почти подошла к причалу, когда он поднял руку и помахал ею.

Они ревели, выкрикивали приветствия и просто хохотали. Шум стоял оглушительный. Что до меня, то я глядел во все глаза на трех военачальников, ждавших у причала. Я видел, чей взгляд царь встретил первым.

Александра ждал паланкин с навесом. Когда к нему поднесли носилки, царь остался недоволен и, повернувшись, сказал что-то, чего я не расслышал в грохоте общей радости, все еще оставаясь на галере. Мне показалось, с паланкином что-то не так. Конечно, все всегда делается неправильно, когда приходится полагаться на кого-то другого, подумалось мне. Что там на сей раз?

Сходя по трапу, я заметил коня, которого уже вели к царю.

– Так-то лучше, – заявил Александр. – Теперь вы уж точно увидите, жив я или умер.

Кто-то подставил ладони, помогая ему сесть на коня, и Александр взлетел в седло, где застыл выпрямившись, как на параде. Полководцы шли рядом; я надеялся, они додумаются последить за тем, чтобы он не упал. До прошлого вечера он всего только раз поднялся на ноги – чтобы помочиться.

Потом подбежали воины.

Они нахлынули огромной вопящей волной, пропахшей застарелым потом, въевшимся в кожу под солнцем Индии. Военачальников оттеснили, словно те были простыми крестьянами, мешавшими на пути. К счастью, конь Александра имел самый спокойный нрав. Воины цеплялись за ноги царя, целовали кайму его хитона, благословляли его или просто пялились, подобравшись ближе. Наконец нескольким телохранителям удалось прорваться сквозь толпу – они знали, единственные на этом берегу, его подлинное состояние. Расталкивая сборище, они повели коня прямо к приготовленному для Александра шатру.

Я пробивался сквозь давку, точно кошка, застрявшая под воротами. Воины были настолько возбуждены, что даже не замечали, как гнусный перс пихает их что есть мочи. Я слышал уже довольно рассказов тех, кто видел боевые раны в грудь, о том, что человек будет жить, пока не попытается встать. Потом раненый выплевывает немного крови и моментально падает замертво. Примерно в двадцати шагах от шатра, когда я почти уже догнал его, Александр натянул поводья.

«Он понимает, что сейчас упадет», – подумал я и быстрее заработал локтями.

– Остальной путь я пройду, – сказал он. – Просто чтобы каждый видел своими глазами: я еще жив!

Так он и сделал. Двадцать шагов превратились в пятьдесят, ибо воины буквально рвали его на части, хватали за руки, тянули к себе, желая Александру здоровья и счастья. Они срывали цветы с ближайших кустов – эти вощеные индские цветы с тяжелым, приторным запахом – и бросали ему. Кто-то похитил цветочные гирлянды из местных храмов… Александр держался прямо, широко улыбаясь. Он никогда не отвергал любви.

Наконец Александр вошел в свой шатер. Лекарь по имени Критодем, сошедший с галеры вместе со мною, поспешил вслед за ним. Выскочив обратно и увидев меня рядом, он сказал:

– Рана кровоточит, но не сильно. Из какого только материала он создан?

– Я пригляжу за ним, едва уйдут полководцы.

С собою я привез суму со всем необходимым. Птолемей и Кратер вышли довольно скоро. Теперь, подумалось мне, начинается настоящее ожидание.

Толпа бесновалась у шатра. Кажется, они воображали, что Александр сейчас будет принимать их, но стражник не давал им подойти близко. Я ждал.

Вершины пальм окрасились черным на фоне закатного неба, когда из шатра вышел Гефестион.

– Багоас где-то здесь? – спросил он у стражи.

Я выскочил вперед.

– Царь начинает уставать; ему хотелось бы устроиться на ночь.

«Начинает уставать! – думал я. – Ему следовало лечь еще час назад».

Внутри было жарко. По обыкновению, Александр полулежал на подушках. Подойдя, я поправил их. Рядом с кроватью стояла чаша для вина.

– О, Аль-Скандер! – взмолился я. – Ты же знаешь, что лекарь запретил тебе пить вино, если идет кровь…

– Всего глоток. И кровь уже не течет.

Царь нуждался в отдыхе, а не в вине. Я уже послал за водой, чтобы обтереть его губкой.

– Что ты делал с этой повязкой? – спросил я. – Посмотри, она сбилась набок!

– Так, ничего, – отвечал Александр. – Гефестион хотел взглянуть на рану.

Я просто ответил:

– Не лги мне. Она присохла.

Смочив ткань, я снял ее, протер губкой грудь Александру, умастил рану мазью, наложил чистую повязку и послал за ужином. Александр едва мог есть, настолько он устал за день. Закончив, я тихонько устроился в углу; он привык засыпать, когда я сижу где-то рядом.

Немного спустя, уже в полудреме, Александр глубоко вздохнул. Я тихо подошел ближе. Губы его шевелились. Я подумал уже, что он просит меня позвать Гефестиона, чтобы тот посидел у его ложа, – но он шепнул лишь: