Читать интересную книгу Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай».

Передав телеграммы, государь попрощался с генералами и прошел в свой вагон. Генералы, распрощавшись с министром двора, удалились.

Было около 4 часов дня.

Никто из свиты, кроме графа Фредерикса и генерала Воейкова, не знал о случившемся. В ожидании узнать что-либо о происходившем у государя докладе несколько человек сидели в купе Федорова. Вдруг появившийся внезапно в дверях граф Фредерикс произнес по-французски: «А знаете, император отрекся». Все вскочили. К дверям подбежали остальные из свиты. За министром стоял Воейков. Посыпались вопросы: что, как, каким образом, почему? Все были взволнованы, одному из присутствовавших сделалось дурно. Кто-то почти истерически кричал, как мог государь сделать это, не посоветовавшись со свитой, почему, почему говорил об этом только с генералами? Все по-разному протестовали и просили графа идти к его величеству и умолять переменить решение. Когда же граф сказал, что государь уже дал о том телеграммы генералу Рузскому, все стали просить графа уговорить государя взять обратно телеграммы. Растерявшийся граф отправился к государю и, вернувшись, сказал Воейкову: «Пойди, тебя требует государь».

Воейков поспешил к государю. На вопросы генерала, как это случилось, взволнованный государь ответил: «Что мне оставалось делать, когда мне все изменили? Первый Николаша. Читайте» — и протянул Воейкову телеграммы.

Теперь снова взволнованный уже докладом Фредерикса о просьбе свиты и под влиянием убеждений Воейкова, государь приказал передать генералу Нарышкину, чтобы он взял у Рузского телеграммы и принес их его величеству.

Нарышкин пошел в вагон к Рузскому, но вернулся растерянный и передал, что Рузский телеграммы не отдал, а сказал, что он сам принесет их его величеству. Телеграмму Родзянко уже стали передавать по телеграфу и обещали снять с аппарата. Вскоре Рузский прошел к государю, где находился Фредерикс. Рузский доложил его величеству, что в Псков едут к его величеству делегаты от Государственной думы — Гучков и Шульгин. Генерал заверил государя, что до переговоров его величества с делегатами он телеграмм отправлять не будет и они остались у Рузского. Он предложил переговорить с делегатами до представления их его величеству, государь соизволил согласиться, и Рузский распорядился, чтобы по прибытии делегатов их провели в вагон Рузского.

Стали ждать делегатов.

Свита волновалась. Граф Фредерикс плакал. Были слезы на глазах и других, особенно расстроен был С. П. Федоров. Все хотели, чтобы государь взял назад отречение. Федоров пошел к государю, и вот какой произошел у них разговор, как передавал мне лично Сергей Петрович летом 1918 года:

— На слова удивления по поводу отречения, государь сказал: «Вы знаете, Сергей Петрович, что я человек — „тэрр а тэрр“»[176]. Это было сказано по-французски. «Я, конечно, не смотрел на Распутина как на святого, но то, что он нам предсказывал, обычно сбывалось. Он предсказал, что если наследник проживет до 17 лет, то он совершенно выздоровеет. Правда ли это? Будет наследник здоров или нет?» Сергей Петрович отвечал, что чудес в природе не бывает. Наука же говорит о болезни наследника следующее: «Может быть, его высочество проживет и дольше, чем мы с вами, ваше величество, но может и умереть каждую минуту от самой простой незначительной случайности. Таково свойство его болезни».

Государь стал говорить, как он будет жить с наследником после отречения. Сергей Петрович высказал сомнение, чтобы новое правительство согласилось на оставление Алексея Николаевича в семье государя, и высказал предположение, что, по всему вероятию, ему придется жить в семье регента, — великого князя Михаила Александровича. Государь выразил крайнее удивление, что это может случиться, и затем решительно заявил, что он никогда не отдаст своего сына в руки супруги великого князя, причем выразился о ней очень резко.

На этом разговор и окончился. Расстроенный, с глазами красными от слез, Сергей Петрович вернулся в свой вагон и рассказал кое-что из своей беседы с государем и о его твердом решении отречься. Но самому С. П. Федорову было уже ясно, что государь откажется от престола и за сына, чего свите, конечно, он не счел возможным сообщить.

После ухода лейб-хирурга Федорова государь пригласил к себе графа Фредерикса. Выйдя от государя, граф передал генералу Нарышкину приказание взять у Рузского телеграммы об отречении и вернуть их его величеству. Нарышкин пошел и на этот раз принес телеграммы и вручил их государю.

В этот период времени у государя императора стало созревать решение отказаться от престола и за своего сына, почему государь так категорически потребовал вновь вернуть ему его телеграммы.

Безнадежное в смысле выздоровления состояние здоровья наследника, в чем его откровенно убедил С. П. Федоров, а затем и боязнь лишиться сына и передать его в чужие руки побудили государя отказаться от престола и за Алексея Николаевича.

Перед чаем государь вышел прогуляться с флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским. Государь казался спокойным, точно ничего особенного не произошло. Его величество приветливо отвечал тем, кто отдавал ему честь. Так приветливо и даже с улыбкой приложил государь руку к папахе, отвечая генералу Дубенскому, который стоял на подножке своего вагона. Дубенский знал уже об отречении, и потому спокойствие государя необычайно поразило его. Он не мог понять этой необыкновенной, сверхчеловеческой выдержки. Эта выдержка поразила тогда и Федорова, она поразила и генералов-отступников. Взволнованный Дубенский даже склонен был видеть тогда что-то вроде легкомыслия.

В 5 часов вся свита собралась к чаю. Государь пришел раньше некоторых. Государь был ровный и спокойный, как всегда. Поддерживался обычный, ничего не значащий разговор, который всем казался тягостным и неестественным.

Стараясь прочитать что-либо на лице государя, флигель-адъютант Мордвинов писал позже: «Только по его глазам, печальным, задумчивым, как-то сосредоточенным, да по нервному движению, когда он доставал папиросу, можно было чувствовать, насколько у него тяжело на душе». После чая государь удалился к себе в вагон.

Его величеству была принесена от генерала Рузского запоздалая телеграмма генерала Сахарова, по адресу Рузского, следующего содержания:

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя Государственной думы Вам на высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласить главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем Государственной думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей.

Я уверен, что армии