представляет собой образец весьма распространенной в то время этимологии по смыслу или по созвучию.
4* Античные историки вкладывали в уста реальных исторических персонажей вымышленные речи. К подобному приему, применявшемуся для характеристики этих лиц, прибегали еще Геродот (между 490 и 480 – ок. 425 до н. э.) и Фукидид, но средневековые хронисты заимствовали его у Ливия.
5* Имеется в виду Рене II, герцог Лотарингский.
6* По распространенным в Средние века воззрениям, Британия и населявший ее народ (бритты) получили свое название по имени выходца из Италии Энеева правнука Брута, заселившего со своими спутниками остров, до того необитаемый. Этот персонаж, не только не исторический, но и не встречающийся у Вергилия, возник под пером англосаксонского историка Нения (изв. ок. 800).
7* Примеры вторжения во французский язык латинских и даже греческих форм, а также античных (или понимаемых как специфически античные) реалий. Выражение serve et ancelle [раба и служанка] по отношению к Генту (в латыни и французском языке город – женского рода, ср. коммент. 6* к гл. XV) по-французски должно звучать esclave et servante, но Шастеллен употребляет латинизированные формы serve (от лат. serva – раба) и ancelle (от лат. ancilla – служанка); словосочетание viscérale intime представляет собой тавтологию, ибо viscérale производится от лат. viscera – внутренности и означает внутренний, так же как и слово intime; слово franciégne образовано с помощью взятого из латыни – gens: [-родный, – рожденный]; выражение langue vernacule, в современном французском языке означающее местный язык, для XV в. было неологизмом, возникшим от применения латинского слова vernaculus – туземный, местный, а также раб, рожденный в доме; составные слова типа melliflue – медвянотекучий не характерны для французского языка, зато широко употребительны в древнегреческом; конский по-французски должно было бы звучать chevaline, тогда как у Молине это слово стилизовано под латинское caballinus; вообще же здесь имеется в виду возникший, согласно античной мифологии, от удара копыта крылатого коня Пегаса источник Гиппокрены (букв. лошадиный источник), вóды из коего дают поэтическое вдохновение; прилагательное scipionique – тоже неологизм, вызванный популярностью среди гуманистов, во многом благодаря латинской поэме Петрарки Africa [Африка], образа Сципиона Африканского; женственный – по-французски feminin, но здесь это слово произведено от лат. mulier – женщина.
8* В Средние века братствами называли бюргерско-ремесленные объединения жителей города или квартала, членов одного цеха или гильдии, группировавшихся вокруг церкви того или иного святого, патрона братства. В функции братств входило совместное участие в богослужении, взаимопомощь и благотворительность, забота о погребении и заупокойном поминовении своих сочленов, а также устройство празднеств в честь своего патрона: организация шествий, театральных представлений, поэтических состязаний.
9* Альба – жанр стихотворения провансальских трубадуров, утренняя песнь влюбленных при расставании или стража-рыцаря, охранявшего любящих от мужа-ревнивца. В данном случае это слово лишено первоначального смысла и является поэтически-риторической метафорой, означающей лишь то, что дети обращаются с просьбами к матерям с самого утра.
10* Выражение стрела Филоктета употреблено здесь в качестве метафоры события, кажущегося значительным, но на деле таковым не являющегося. Филоктет – герой, который получил от Геракла его лук и стрелы. На десятом году Троянской войны прорицатель сообщил, что Троя не может быть взята без этого не знающего промаха оружия. Филоктет был доставлен в лагерь ахейцев и даже сразил Париса из своего лука, но в целом его роль во взятии Трои, если судить по античной традиции, была весьма невелика. Смысл прорицания так и остался не до конца ясным, а само оно оказалось не вполне реализованным.
Дмитрий Харитонович
Генеалогические таблицы
Homo ludens. Человек играющий. Опыт определения игрового элемента культуры[36]
Uxori carissimae [37]
Предисловие – введение
Когда мы, люди, оказались далеко не столь мыслящими, каковыми век более радостный счел нас в своем почитании Разума1*, для наименования нашего вида рядом с homo sapiens поставили homo faber, человек-делатель. Однако термин этот был еще менее подходящим, чем первый, ибо понятие faber может быть отнесено также и к некоторым животным. Что можно сказать о делании, можно сказать и об игре: многие из животных играют. Все же мне кажется, homo ludens, человек играющий, указывает на столь же важную функцию, что и делание, и поэтому наряду с homo faber вполне заслуживает права на существование.
Есть одна старая мысль, свидетельствующая, что если продумать до конца все, что мы знаем о человеческом поведении, оно покажется нам всего лишь игрою. Тому, кто удовлетворится этим метафизическим утверждением, нет нужды читать эту книгу. По мне же, оно не дает никаких оснований уклониться от попыток различать игру как особый фактор во всем, что есть в этом мире. С давних пор я все более определенно шел к убеждению, что человеческая культура возникает и разворачивается в игре, как игра. Следы этих воззрений можно встретить в моих работах начиная с 1903 г. При вступлении в должность ректора Лейденского университета в 1933 г. я посвятил этой теме инаугурационную речь под названием: Over de grenzen van spel en ernst in de cultuur1 [О границах игры и серьезности в культуре]. Когда я впоследствии дважды ее перерабатывал – вначале для научного сообщения в Цюрихе и Вене (1934 г.), а затем для выступления в Лондоне (1937 г.), я озаглавливал ее соответственно Das Spielelement der Kultur и The Play Element of Culture [Игровой элемент культуры]. В обоих случаях мои любезные хозяева исправляли: in der Kultur, in Culture [в культуре] – и всякий раз я вычеркивал предлог и восстанавливал форму родительного падежа. Ибо для меня вопрос был вовсе не в том, какое место занимает игра среди прочих явлений культуры, но в том, насколько самой культуре присущ