Одевшись, маркиз вышел на палубу, и теперь ему не требовалось ни плаща, ни непромокаемой накидки, поскольку наверху тепло грело солнце, а море отражало голубизну неба, — Доброе утро, милорд! — сказал капитан, как только маркиз появился на палубе. — Надеюсь, ваша светлость в добром здравии?
Маркиз сдержался от резкого ответа, мол, с его здоровьем все в порядке, если не считать, что его опоили наркотиками.
Но признаться в нечто подобном было бы недостойно его, поэтому он лишь ответил:
— Мне жаль, что я пропустил такой переход, капитан.
Гибсон говорил мне утром, что это была наилучшая прогулка по заливу из всех, которые он помнит.
— Фантастическая, милорд! — отвечал капитан. — Ветер точно такой, как нужно, море, утихшее после шторма, и мне казалось, что зима закончилась, и мы попали в весну.
— Да, действительно, — согласился маркиз в ответ на небывалый поэтический восторг капитана.
Видя его удивление, капитан смущенно улыбнулся:
— Это не мои слова, милорд, а мисс Милфорд. Мы все думаем, что она сама выглядит как весна, кроме шуток!
Маркиз проследил за взглядом капитана и увидел Олу, которую сразу не заметил.
Она сидела на палубе под навесом и была — хотя ему и не хотелось этого признавать — действительно похожа весну и неоспоримо прекрасной.
Она была без шляпы, в ее рыжих волосах плясали отблески солнца; глубокие зеленые глаза гармонировали с цветом волн, разбивавшихся о нос яхты, а кожа была ослепительно белой.
Она увидела, как он ее разглядывает, помахала ему рукой и приветливо улыбнулась.
Он поразился ее безмятежности после того, что она проделала с ним, но все-таки решил, что теперь не время обвинять ее.
Маркиз не двинулся к ней и продолжал разговаривать с капитаном. Яхта, движущаяся с такой скоростью, радовала и возбуждала его, развеивая плохое утреннее настроение.
— Тут мы потерпели небольшой ущерб, о котором я хотел поговорить с вами, милорд, — сказал капитан маркизу, молча стоявшему рядом с ним.
— Ущерб?
— Не особенно серьезный, милорд, но во время шторма сорвались две бочки с водой, ударились друг о друга, и вся вода разлилась.
— Две? — резко спросил милорд.
— Их починили, милорд, они в порядке, но пусты, и я думал, если ваша светлость не возражает, мы бы зашли тут в одну бухту, чуть подальше вдоль берега, я знаю, там есть источник прекрасной, чистой воды.
— Вы бывали там раньше? — спросил маркиз.
— Дважды, милорд. Впервые — во время войны, когда я служил на бриге и у нас совсем кончилась вода, и мы набрали ее там, и были очень этому рады. А во второй раз — когда я служил на яхте лорда Латворта, милорд. Его светлость были очень скупым, и хотя я говорил ему, что бочки ненадежные, он не хотел слушать меня. Они рассыпались на куски, конечно, как я и говорил, когда мы попали в шторм у южного берега Португалии.
— Какое несчастье! — заметил маркиз.
— Вскоре, милорд, ни единой капли воды не осталось на всем судне.
— Мы не должны допустить этого, — сказал маркиз, — так что бросим якорь в вашей бухте, капитан. Далеко она отсюда?
— Около сорока восьми часов ходу, милорд; и вы могли бы размять ноги на берегу.
— Неплохая идея, — согласился маркиз.
Во время всего разговора он чувствовал, что Ола явно наблюдает за ним, и словно исподволь подстрекаемый ею, он пошел вдоль палубы.
— Я хочу поговорить с вами, Ола! — сказал он, подойдя к ней.
Он увидел, как потухли ее глаза, когда она спросила;
— Здесь или в салоне?
— В салоне, — ответил он и пошел вниз, не дожидаясь, чтобы сопроводить ее.
Она присоединилась к нему через несколько минут, и когда она входила в салон, он заметил в ее глазах тревогу и подавленность, хотя ее волосы развевались, точно непокорный яркий флаг.
Она не стала дожидаться, пока он заговорит, и, сев на софу, которую обычно занимала, сказала:
— Я виновата… очень виновата… я знаю, что вы… сердитесь на меня.
— Чего же еще вы ожидали от меня? — сказал маркиз.
— Мне пришлось спасать себя от моей мачехи… и я не могла сделать это… по-другому.
— Чего вы подлили мне?
— Опия.
— Сколько?
— Боюсь, что… почти весь пузырек… это был очень маленький пузырек… но я знала, что это была… очень сильная доза.
— Вы могли убить меня! — резко сказал маркиз.
— Этого не могло случиться, — ответила Ола, — но вы действительно спали очень долго. Я была рада, когда мы достигли португальского побережья.
— Вы хоть осознаете, до чего ваше поведение возмутительно, уму непостижимо, я даже слов не нахожу, чтобы выразить свое возмущение?
— Я сказала, что сожалею, — ответила Ола, — но это был для меня единственный выход, чтобы не вернуться домой, разве что только броситься за борт. Я серьезно думала… об этом.
— Вы не испугаете меня своими драматическими угрозами.
— Знаю, я злоупотребила вашим гостеприимством, поэтому готова покинуть вас, когда мы достигнем юга Франции.
— Это так великодушно с вашей стороны, — сказал маркиз с сарказмом, — думаю, что вы столкнетесь с теми же трудностями, что и раньше: ни денег, ни места, куда обратиться.
— Я уже говорила вам… я поеду в Париж.
— О, ради Бога! — сказал он раздраженным тоном. — Мы не можем вновь обсуждать все это. Давайте лучше придумаем что-нибудь другое, не то я просто поколочу вас, вы этого вполне заслуживаете.
Она воскликнула от неожиданности, но ничего не сказала, и маркиз продолжал:
— Видно, этим наказанием пренебрегали при вашем воспитании, а ваше слишком богатое воображение никто не обуздывал.
Он говорил без гнева, но таким едким, саркастическим тоном, который, по мнению Олы, ранил почти так же, как хлыст, который он обещал использовать.
Размышляя, как бы ей лучше ответить ему, она неожиданно, посмеиваясь, сказала:
— А все-таки я неплохо придумала, правда? Я была… в настоящем отчаянии, когда думала, как бы мне помешать вам высадить меня в Плимуте. И вот тогда стюард спросил меня, нет ли у меня опия для капитана, у которого разболелся зуб.
— И вы отказались помочь капитану?
— Я на самом деле забыла, что он лежит у меня в чемодане, — ответила Ола. — Потом только я вспомнила об этом и неожиданно сообразила, как мне избежать высылки из Плимута домой и подстроить так, чтобы вы взяли меня на юг с собой.
Она видела, как посуровели его глаза, и импульсивно дотронулась до его руки.
— Пожалуйста… пожалуйста, простите меня… и давайте опять общаться, как мы делали с вами раньше. Это было так интересно для меня… так непохоже… на все то, чем я жила прежде, и хотя вы и не признаетесь в этом… но, мне кажется… что вам тоже было интересно.