церкви. Растливший хитростью (обещавший жениться, но не женившийся) и вовсе приравнивался к убийце! За это полагалась суровая епитимия на девять лет. Но даже если все произошло на самом деле добровольно, виновник все равно выплачивал огромный штраф: размер мог составить треть от всего его имущества.
Ну а как все же признавались друг другу в любви на Руси? Хотите подглядеть?
Желана вытерла слезы, перечитала бересту и выкинула в корзину, на дне которой лежало уже с десяток таких записок. Рядом стояла заспанная служанка Чудка, от которой уже в какой раз («Наверное, в сотый», — подумала та про себя) Желана потребовала рассказ, как та передала записку Ждану, где он при этом был, как посмотрел и так далее.
Молодая женщина наконец взяла себя в руки и снова начала аккуратно процарапывать буквицы:
Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался…
Здесь она снова расплакалась.
Может, я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и я…[127]
Рекомендуем посмотреть.
Берестяная грамота № 752. Новгород. Нач. XII в.
© Новгородский музей-заповедник, Великий Новгород
Подлинное признание в любви XI века просто дышит страстью — это грамота № 752, найденная в Новгороде на Троицком раскопе, где жили бояре — люди весьма состоятельные. Писавшая не просто грамотна — судя по изящному слогу, она хорошо образованна. Письмо очень интимное и эмоциональное — в нем ведь нет привычного для того времени обращения в начале. Мол, от такого-то тому-то… А еще, желая признаться возлюбленному в чувствах, женщина пишет, что относится к нему как… к брату. В тот век так действительно было принято говорить. Наша современница сказала бы, наверное, как к родному. Вообще, судя по тексту, написавшая эту записку женщина очень независима — быть может, вдова? Середина грамоты утрачена: по всей видимости, коварный адресат порвал и выбросил письмо при получении. Вот ведь гад!
Сильно удивит наших современниц и самое древнее предложение руки и сердца на Руси, известное сегодня. Это грамота № 377, датированная XIII веком: «От Микиты к Малании. Пойди за меня — я тебя хочу, а ты меня; а на то свидетель Игнат Моисеев…»[128]
Берестяная грамота № 377. Новгород. Послед. треть XIII в. gramoty.ru
Вот так вот — хочу, и все тут. Казалось бы, уж слишком прямолинейно и никакой романтики! Только и здесь это слово значит совсем не то, что сегодня. «Хочу» — именно «желаю жениться»; мало того, жених даже свидетелем обзавелся — его намерения вполне серьезны! Интересно, что предложение он делает девушке, а не ее родителям, что, в общем-то, немного нарушает наше представление о патриархальной, домостроевской Руси. Да и слово «жена» в Древней Руси значило вовсе не супругу, а всякую женщину вообще. Супруга называлась «подружья» — от «подруга», или «водимая» — та, которую водят, ну или «хоть» — слово, с которым исследователи и связывают то самое «хочу» из предложения Микиты. Вот князь Всеволод в Слове о полку Игореве:
Кая рана дорога, братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая.
Какою раною подорожит он, братие,
Он, позабывший о жизни и почестях,
О граде Чернигове, златом престоле родительском,
О свычае и обычае милой супруги своей Глебовны красныя[129].
«Хоть» (chot) означает жену и у чехов. В этом древнерусском слове соединены возвышенная и плотская любовь. А вот во времена Домостроя, когда русские женщины оказались заточены в теремах, «хоть» стало звучать непристойно. Со временем оно начало обозначать наложницу или прелюбодейку, а вовсе не жену. Так на Руси наступил новый этап восприятия любви.
Глава 9. Любовь колдовская
Берестяные грамоты и фольклор рисуют нам картину любовного быта Древней Руси, совершенно отличную от той, что формировала официальная древнерусская литература. А как считал академик Дмитрий Лихачев (1906–1999), именно фольклор заменял любовную поэзию в мире русского Средневековья. И о любовных страстях, что кипели на Руси, нам могут поведать… заговоры!
В этой главе речь пойдет о еще одной, особой русской любви — любви колдовской, сжигающей; любви, над которой не властен разум. Хорошей иллюстрацией может послужить, например, вот такая история.
В 1734 году было заведено дело о колдовстве. Во время допроса Авдотья из деревни Маргуша под Нижним Новгородом призналась в любви к Степану Борисову, сыну писаря. Давайте попробуем представить, как это было…
Авдотья испуганно смотрела на грузного чиновника синодальной канцелярии, толстощекого, в напудренном парике. И торопливо, сбиваясь на разные отступления, рассказывала, как несколько лет назад ее охватила безумная любовь. Секретарь старательно выводил буквицы, составляя протокол допроса; эти буквицы складывались в страстный любовный роман, пропитанный запретной магией.
И видя, она, Авдотья, что ей бывает по том Степане тоска, когда случалося видать того Степана наодине, говаривала она, Авдотья, ему, Степану, что ей бывает по нем великая тоска, а от чего не знает[130].
То есть Авдотья — в духе Татьяны Лариной — первой призналась Степану в своих чувствах. А тот ей предложил жить «с ним блудно» — тогда, мол, «такой тоски уже не будет». Авдотья раскрыла ему, что целомудренна и боится забеременеть, но Степан продолжал стоять на своем.
И он-де прелщал такими словами, что боятца-де нечево, робят не будет. И па тем ево словам к блуду она склонилась…
Чиновник недовольно покачал головой и угрожающе сдвинул брови. Перепуганная Авдотья заговорила еще быстрее:
И тому года с полтретья [два с половиной года] ходила она, Авдотья, с протчими ея сестрами девками за ягодами в лес, в том числе и оной Степан ходил с ними; и будучи в лесу, сошлись оне, Авдотья с ним, Степаном, наодине, и она, Авдотья, паки ему, Степану, что ей по нем тошно, говорила, и он, Степан, говорил тож, что и