Читать интересную книгу Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль

– К сожалению, никаких подарков при мне нет, я сам должен послужить сюрпризом. – А приехал он в том же черном костюме с зеленым отливом, который был взят им напрокат еще для похорон Карло.

Профессорское семейство с достоинством представляло сторону невесты, потому что со стороны Йонаса на торжество заявилось полдеревни и еще полдюжины братьев и сестер, причем некоторые уже с большими семьями. Свидетелями церемонии были Карстен и Кора.

Свекор со свекровью не пожалели сил. Погода выдалась на славу, и, как в книгах с картинками, мы могли сидеть и ликовать на лугу под яблонями. Свадебная трапеза напоминала о Брейгеле – подавали зажаренный до хруста свиной окорок, свежий хлеб и пиво. Отец успел очень скоро напиться, и не потому, что не мог много пить, а потому, что ужасно потел в непривычном для него костюме, а кроме того, он, не теряя времени даром, заливал кружки пива рюмками водки. Он то и дело порывался поговорить по душам со своим новоиспеченным зятем и подливал в его рюмку. Но в этом вопросе Йонас проявил большую стойкость, недаром он с малых лет привык к сельским гулянкам. Он хорошо разбирался в различных проявлениях алкоголизма. Йонас просто взял и отнял у отца бутылку с водкой, но отец сумел раздобыть еще одну. Когда он начал шататься и что-то лепетать цепенеющим языком, Йонас и еще несколько деревенских парней унесли его в дом и там уложили.

Тогда роль отца решил взять на себя профессор. Он произнес небольшую речь. Фрау Шваб нарядила меня, как это допускали сложившиеся обстоятельства. Больше всего меня тронуло, что она подарила мне набор фамильного столового серебра. Монограмма одной из бабушек – М. Д. – по ее словам, отлично мне подошла, потому что теперь я не Майя Вестерман – я стала Майей Дёринг. Кора подарила мне красивую детскую коляску, потом уже она мне призналась, что увидела эту коляску на стоянке перед каким-то супермаркетом и, не теряя времени даром, доставила ее домой. Подарки большинства гостей носили прикладной характер, отчасти это были просто наличные, а еще пять утюгов, пара тостеров и множество ваз, одна другой уродливее.

Поздним вечером выяснилось, что отец не спит в отведенной ему комнате. Все принялись его разыскивать и наконец обнаружили: он лежал в подвале с кровавой раной на голове. В поисках чего-нибудь спиртного он свалился с подвальной лестницы, и теперь пришлось накладывать швы.

Кстати сказать, и сам профессор в ходе празднества выпил куда больше, чем обычную рюмочку шерри. Он, всегда относившийся ко мне вполне заботливо, но не как к близкому человеку, обнял меня за плечи, после чего мы совершили совместную прогулку по уже темному огороду. Удивительно мне показалось, что он, вдруг откинув мирное равнодушие, проявил вполне личное ко мне отношение:

– Одиноко нам будет теперь в нашем доме: Корнелия во Флоренции, а ты – в Шварцвальде, без вашего смеха и ваших выходок будет тоскливо.

Интересно, что он подразумевал под словом «выходки»?

Но он продолжал:

– Надеюсь, что ты будешь нас часто навещать.

У меня слезы навернулись на глаза. Сейчас наступил самый подходящий момент поблагодарить за все, что он для меня сделал. Но даром говорить прочувствованные речи я была совершенно обделена.

– Те два года, что я провела у вас, были самыми прекрасными в моей жизни, – сказала я, – а эти люди, в деревне, они для меня совершенно чужие.

– Майя, Майя, ты полна предрассудков. Здесь ты не найдешь ни нетронутого уголка земли, ни абсолютного бескультурья. Родители Йонаса, несмотря на семерых детей, терпеть не могут друг друга. Ты это уже заметила? А слышала ли ты, что жители деревни рассуждают не про урожай кукурузы, а про компьютеры? А пробовала ты салат, который приготовила эта крестьянка? Да ей ни один шеф-повар в подметки не годится.

Я ничего этого не заметила.

– А про Йонаса вы что думаете? – ни к селу ни к городу спросила я, хотя в глубине души, конечно, догадывалась, что думает о нем профессор.

– Славный мальчик, – ответил господин Шваб и увлек меня прочь, потому что в углу капустной грядки два гостя отливали водичку.

Прощание с Корой и ее семьей было мучительным. Поначалу они хотели снять в деревне на ночь комнату, а уже на другое утро уехать. Я, совершенно выбившись из сил, улеглась с Йонасом на постель его младшей сестры, а гости продолжали пировать и поднимали все больше шума. Лишь с рассветом они мало-помалу угомонились. Старательные сестрички принялись убирать со стола.

Во время завтрака начались схватки, на полтора месяца раньше срока. Это избавило меня от необходимости жить в деревне до переезда, потому что меня сразу же отправили в больницу и поставили капельницу с лекарством, замедляющим схватки, пока я, все-таки за две недели до срока, не произвела на свет своего желтого, как айва, сына.

Глава 8

Серое на сером

Однажды психолог Коры употребил такое выражение: «неприкаянность благополучия». Она давным-давно забыла эти слова, а у меня они до сих пор не выходят из головы. С тех пор как у меня самой есть ребенок, я время от времени читаю в газетах статьи по психологии и педагогике. Многие родители выбиваются из сил, ходят на консультации к специалистам по воспитанию, чтобы сделать все наилучшим образом, а из детей между тем вырастают образцовые невротики. Но можно услышать и о родителях, которые бьют своих детей и вообще делают все неправильно, а дети у них растут уравновешенные и даже счастливые. Все это напоминает судьбу столетних стариков, которые всю жизнь курили, пьянствовали и объедались. Я думала, моему малышу не повредит, если я время от времени буду по-прежнему подворовывать и заниматься еще кое-чем, чтобы поразвлечься. Конечно же, всякий раз исходя из предпосылки, что меня не поймают. Ребенку нужна мать, удовлетворенная жизнью, а не такая, которая по собственной глупости и безответственности угодила в тюрьму.

Замужество отнюдь не превратило меня в довольную жизнью супругу и мать. Нам с Йонасом недоставало самого главного: сходных вкусов. Конечно же, преисполненная высокомерия своих восемнадцати лет, я воображала, будто муж деревенский пентюх и мне надо его перевоспитать.

Все началось со злобного спора – как назвать мальчика, которого в первые дни мы ласково называли «кенарем», потому что никак не могли прийти к общему мнению. Наконец нам удалось достигнуть компромисса. Йонасу было дозволено предложить для внесения в документы имени Бартолемей, сокращенно Бартель, ибо первый сын будущего наследника двора должен традиционно носить имя Бартель Дёринг. Правда, у Йонаса был старший брат, которого тоже так называли, но, будучи орденским рыцарем, он уже мог уклониться от дальнейшей передачи имени по наследству. А чтобы как-то вознаградить меня за неуступчивость, мне дозволили дать мальчику второе имя, которым его и следовало в дальнейшем называть. Я хитро предложила имя Бела, которое позаимствовала у своего любимого композитора, так что мальчика назвали Бела Бартель. Это сочетание вызывало улыбку на многих устах, а Йонас считал, что его предали.

Мебель у нас почти вся была кошмарная. Ее перенесли с крестьянских чердаков и объявили, что у вещей, отслуживших свой век, есть определенный шарм. Спор на эту тему между нами был невозможен, потому что денег практически не было и приходилось довольствоваться тем, что дают.

Речь могла идти о единственной нашей ценности – зеленоватое китайское блюдо, которое после двух лет утаивания я могла наконец выставить на обшарпанный пластмассовый стол. Йонас нашел его безобразным и довольно миролюбиво пообещал после очередной получки заменить эту штуковину на стеклянную тарелку.

Жили мы в двухкомнатной квартире, в поселке (бывшей деревне), который в основном населяли сменные рабочие. В одной из недавно отстроенных двухкомнатных квартир хозяева, чтобы сэкономить на налогах, сдавали одну комнату. Дома все были похожи друг на друга: опрятные, маленькие, с аккуратными палисадниками. Каждые две недели на нашей двери появлялось объявление: «Уборка».

Йонас работал, не щадя себя. Лишь потом я поняла, что для повседневной работы ему требовалось куда больше времени, чем его коллегам. В то время как те с комплиментом на устах и подарочком в руке успевали заручиться благосклонностью сестер-помощниц и между двумя назначенными пациентами могли прошмыгнуть к врачу, Йонас часами отсиживал в очередях на прием.

На первых порах я, как хозяйка и мать, чувствовала, что на меня навалилось слишком много забот. В конце концов, я сама еще была тем, кого называют тинейджер. Когда у Белы начинался насморк, я боялась, как бы сын не умер прямо у меня на руках. По счастью, кожа у него вскоре перестала быть желтой. Глаза стали темно-карие, волосики – темно-русые. Я была зачарована, я находила его прелестным, а иногда чувствовала себя самой счастливой. Но день состоял из множества серых часов, когда я оставалась в одиночестве, без всякой охоты прибиралась, развешивала детское белье, а время от времени в отчаянии поглядывала на часы – не пора ли Йонасу наконец вернуться.