— Ты ведь можешь лечить, мальчик, — напомнил он, — я видел. Это очень ценная способность.
— У меня далеко не каждый раз получается, — возразил я. — Так же, как и убивать.
— Неудивительно. Тебя ведь никто не учил, не правда ли? — он откинулся в кресле. На этот раз старик не сверлил меня глазами, но нажим я ощущал и едва преодолевал желание втянуть голову в плечи. — Скорее, твой дар старались скрыть, подавить. Если бы он проявился раньше — ты бы давно оказался у нас. Наверху не жалуют мутантов. Значит, до какого-то времени твой дар заставляли спать. Я помогу тебе с ним справиться, а ты станешь помогать моему клану.
Оно все-таки прозвучало — это страшное слово. Мутант. Я — мутант. Я такой же, как они. И если бы не усилия мамы, давно уже валандался здесь, в грязи и отбросах, и считал это нормальным…
Тогда, в каюте у Гренделя, на меня сразу волной накатил страх, что ли.
А вот теперь, стоя в трусах перед креслом, на котором аккуратно складывал выделенную мне одежду, я трезво размышлял, что, может, оно было бы и лучше.
Потому как выросший в нищете, привыкший к едва писающей из крана воде, к невкусной пище, к плохому освещению и отсутствию лифтов, проведший жизнь среди безумных стариков со страшными глазами, обожающих мультики, среди девушек в мешковинах с кипами грубой ткани в руках, среди белобрысых лапающих тебя дылд, которых слово «голод» заставляет напряженно замолкать, и их истерящих на пустом месте любовников, играющих в какие-то опасные Игры, среди отморозков, готовых продать тебя за несколько приличных тряпок, я бы ничего не замечал. Не мучился и не сравнивал — мне бы просто не с чем было сравнить. Я бы знал свое место и никогда не слышал, как тот, кто называл меня «сынком», отправляет на верную смерть.
Не ваша вина, Адмирал, что смерть все-таки оказалась не такой уж верной особой. Вот он — сопящий в обнимку с подушкой дылда — заставил ее изменить.
Я посмотрел на Невена и ощутил в груди тепло — примерно такое же чувство у меня возникало и рядом с Маем, и рядом с Крисом… Совершенно чужой мне человек, при этом довольно грубый и бесцеремонный, который полчаса назад ясно дал понять, насколько я ему в тягость, меньше чем за двое суток встал на одну ступень с дорогими мне людьми. Не вязалось это ни с чем — ни с моим характером, ни с привычками, ни с выработанной практикой ко всему подходить прежде всего рассудочно. Но утренний инцидент без всяких слов подтвердил — все именно так. Сколько бы я ни пытался спорить с самим собой, факт оставался фактом: я вылечил Невена.
Не удивлюсь, если Грендель именно поэтому поручил меня дылде — старикан он хитрый и умный. Отмолчаться не получилось, а додумать он сумел без проблем.
— Дело не только в том, что меня не учили, — рот раскрывался сам, ему невыносимо хотелось разболтать всю правду. — Эмоции. Я должен испытывать к человеку… симпатию. Тогда я могу его лечить.
Предводитель клана бросил на меня пытливый взгляд и сказал, как отрезал:
— Глупости! Если есть дар — ты сможешь им управлять сознательно. Без всяких там… эмоций, — он явно передразнил мое замешательство. — К третьей утренней склянке чтоб был у меня, начнем разбираться с твоими способностями. А сейчас брысь отсюда, у меня осталось совсем мало времени перед началом занятия. И скажи Невену, что я поручаю тебя ему, пусть помогает осваиваться, — и он снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и максимально расслабился. Медитировал, что ли?
А я, послушно перебирая ногами, вымелся в коридор, и только тут меня отпустило. Да так отпустило, что пришлось к стенке привалиться — аж шатнуло, а с плеч словно камень свалился. Вот ведь чертов дед! И мне к нему каждый день ходить, пока лекарем не стану, что ли? И каждый день чувствовать себя так, точно всю ночь клетчатку грузил?
— Эй, дикий, с тобой все в порядке?
Я дернулся и отлепился от стены.
Интересно, она под дверями ждала?
Я опять обреченно и молча на нее уставился — все-таки Рада была фантастически красива, а я никогда не умел толком вести беседы с женщинами.
— Кажется, ты еще и немой, да?
Я отрицательно помотал головой.
Ее обнаженные — Великое Пространство, обнаженные! — руки сводили меня с ума. Почему-то видеть эти аккуратные кисти, локотки, плечи казалось ужасно интимным. Наши женщины всегда прятали руки в рукавах, а ноги — в длинных подолах. Взгляду оставалось доступно лишь лицо.
Конечно, ни одна не оставалась одетой за закрытыми дверями флата, если вступала туда с мужчиной. Но в иной обстановке никто не демонстрировал себя. Даже мама никогда не переодевалась при нас. То есть время от времени я видел ее тело — когда лечил спину, да и то сквозь рубашку, — но это же не в счет.
Я и мужских-то обнаженных тел, честно говоря, давно не помню. Разве что на подготовительных курсах — там у нас была общая раздевалка перед душевой, откуда мы в трусах разбредались по кабинкам. А в Школе у каждого во флате имелась собственная ванная. И эта откровенность Рады, она… ну да, заводила, чего скрывать.
Рада подошла ближе, снова улыбнулась, и опять расцвела эта ее потрясающая ямочка на щеке. И глаза… Я такого открытого, такого сияющего выражения отродясь не видел. Если сравнивать с вечно недовольным и капризным лицом Аделины, то моя скайпольская пассия и впрямь сейчас казалась манерной куклой.
— Если ты не немой, то, может, и имя у тебя есть?
Я почувствовал себя так, как будто снова оказался перед Гренделем — по крайней мере, рот открылся без всякого, кажется, моего участия.
— Аденор, — прохрипел я, — можно Нор.
— А я Рада, — она легко дотронулась до моей судорожно стиснутой ладони, до меня донесся ее ни с чем не сравнимый запах — никогда не слышал такого парфюма, — и я совсем поплыл. — Ты почему тут стоишь?
— Заблудился, — не задумываясь, ляпнул я, и голос неожиданно и тонко сорвался, чего у меня лет с четырнадцати не наблюдалось.
Да что ж я за идиот-то такой, Пространство меня забери? Заблудился — ну надо же! Это я-то, ага. Именно потому, что я всегда и везде, при любых обстоятельствах, помнил дорогу и легко прокладывал верный маршрут, Блейд и выделял меня из толпы остальных курсантов.
— Что ж, я могу тебя отвести, — предложила Рада, — у меня как раз перерыв. Хочешь?
Еще бы я не хотел! Пусть она станет считать меня невозможным болваном, зато еще какое-то время пробудет рядом. И, может быть, снова прикоснется…
Мы пошли по коридору, и Рада все щебетала — кажется, объясняла, где находятся общие комнаты клана, указывала на них, а я только и делал, что следил за ее руками и кивал, как заведенный.
Возле флата Невена ее тон вдруг резко изменился, из добродушного став наставительным:
— В следующий раз запоминай дорогу назад, Нор. Я не смогу каждый раз тебя провожать.
Я на автомате кивнул, сделал шаг в открывшуюся дверь и увидел их — слипшихся в объятии любовников.
Честное слово, это уже был перебор. Я про обнаженные тела, разумеется. Нельзя столько сразу на неподготовленного меня вываливать.
А тут еще Рада прижалась ко мне сзади, и я, кажется, весь покраснел. И даже не от ее действий, хотя грудь у нее, оказалось, очень даже есть, пусть за балахоном и не видно.
Но у Лейна было такое лицо… не знаю. Как будто Невен у него в штанах нащупал, по меньшей мере, как вернуть управление Кораблю. А потом белесая голова оторвалась от его груди, и я увидел глаза Невена — мама моя, они были темными, как Космос, и мерцало в них что-то, как в Космосе, и на щеках даже румянец появился…
Пока Лейн возился и срочно делал вид, что ничему особенному мы не помешали, я все не мог отойти от зрелища — как они друг за друга цеплялись, как большие руки Невена тискали этого вихрастого, и с какой готовностью тот этим рукам поддавался…
И затапливала обида. Вот если оно и есть — просто секс, то почему я не могу — так? Почему никогда не смогу? Потому что я — другой?.. И никогда у меня не будет — без сомнений, без раздумий, с другим человеком, только ты и он — чистое наслаждение. И дотрагиваться, не боясь, не думая о последствиях и рассудочности действий. О том, что в любую минуту может прорваться твой проклятый дар. Чтобы только горячие пальцы на твоем теле, а губы…