– Разве здесь нет других людей, как вы и мы? – не унимался Рузвельт.
– Мы тоже не похожи! – засмеялась она. – Вы выше меня, ваши волосы короче, плечи шире и грудь ваша плоская – не как у меня. – Она потрогала свое тело, пробежала пальцами по стройной талии, как будто хотела ощутить различия кончиками пальцев.
– Мы мужчины, – пояснил Рузвельт с легкой улыбкой, – а вы – женщина. Есть здесь другие люди того или другого пола? Это, казалось, озадачило ее.
– Нет, никого, – ответила она.
– Что вы едите? Как храните тепло зимой?
– Ну, Чааз приносит мне коренья, которые достает глубоко из-под земли, Ронизпель знает, где раньше всего спеет виноград и дыни. И когда падает белизна, я живу за дверьми, а окна заплетает Арнк своим тончайшим плетением, чтобы задерживать холод. Тем временем Вроделикс заскулил, и, пока девушка гладила его, Рузвельт близко подступил ко мне.
– Можем мы поверить этой бедной туземной девушке, что она живет одна-одинешенька, как сказала? Это возможно?
– Кажется, это так и есть. По каким-то причинам здесь, на крохотном пятачке земли, Распад оставил просвет. Вы говорили, это «зарница» шторма. В «зените» урагана стоит мертвый штиль.
Улыбающаяся Иронель снова оказалась возле нас.
– Пошли, – сказала она. – Сейчас я покажу вам свои игрушки! Она отбуксировала нас через вымощенную плитами дорожку между ухоженными клумбами, где черные и золотые грибные шляпки росли между розами и маргаритками. Мы прошли в арку и через засыпанный черепицей холл, вверх по ступенькам поднялись в широкий затененный коридор, который в двадцати футах был блокирован упавшей мебелью; но та часть, что оставалась свободной, была тщательно выметена. Иронель открыла дверь в комнату с глубоким черным ковром и высокими окнами без стекол с занавесями из той же газовой ткани, что и ее одежда. Там стояла высокая кровать с белым шелковым покрывалом, отделанным золотой нитью. Иронель наклонилась к большому ящику с резной крышкой, открыла его и вынула оттуда кусок алой ткани.
– Разве не красиво? – спросила она и накинула его поперек тела.
Я должен был согласиться, что это красиво. Она вынула сундучок поменьше и высыпала на тряпки золотые вещи. Я встал на колено, собирая их, и обнаружил, что ковер был слоем гладкого мха, такого же черного, как бархат.
– И эти! – Она разбросала среди золота драгоценные камни, которые сверкали как огонь. – А это самые любимые мои сокровища! – сказала она и разложила вокруг ярко окрашенные морские ракушки. – Теперь мы должны собрать их и собрать в кучу. – Девушка рассмеялась. – Разве это не прекрасная игра?
Рузвельт подобрал большой квадратный рубин с врезанным в него крестом.
– Где вы взяли это? – Его голос был раздражающе резок, глаза пристально смотрели в глаза девушки.
– В Красивом Месте, – ответила она, казалось, не замечая изменения тембра. – Там много еще, но эти я люблю больше.
– Покажите мне! – рявкнул он.
– Полегче, генерал, – сказал я. – Мы сначала поиграем в игру юной леди, в потом в вашу.
На миг его глаза впились в меня; затем он расслабился, улыбнулся и рассмеялся вслух. После этого он опустился на колени и начал собирать ракушки, складывая их аккуратной кучей.
Она повела нас вниз на широкую, залитую лунным светом улицу, почти перекрытую лозами. Вроделикс шагал рядом с ней, издавая шипящие звуки и действуя с повышенной нервозностью, когда мы подходили к упавшим зданиям на дальней стороне.
– Бедное животное вспоминает Восьминогое и Клыкастое, – сказала Иронель, – напугавших его до того, как он их убил.
Она указала на высокое здание, оплывшее и обуглившееся, ютившееся среди баррикад щебня.
– Вроделикс не любит, когда я хожу туда – но вместе с вами ничто не сможет быть нам опасным.
– Государственный Музей, – сказал Рузвельт и посмотрел на прибор, пристегнутый к внутренней стороне своего запястья, но если тот и сказал ему что-либо, то генерал не перевел.
Мы прошли через заросший сорняком вход, пересекли холл, устланный и «облицованный» виноградом, и поднялись по широкой изогнутой лестнице на второй этаж, оказавшийся в более приличном состоянии. Там стояли ящики витрин со стеклянными крышками, запыленными и нетронутыми. На стенах висели старые картины, с которых вниз из тени листвы пристально смотрели запятнанные сыростью лица в странных брыжжах и шлемах с плюмажами, но их жесткое выражение казалось больше испуганным, чем встревоженным.
Продолжая идти, мы попали в следующую комнату, где на разлагающихся манекенах с пустыми, пугающими лицами висели ранее искусно выполненные костюмы с сапогами по колено и с изъеденной молью отделкой из тигровой шкуры. Вдоль стен были выставлены обтрепанные полковые знамена, причудливые седла, копья, дуэльные пистолеты и ручного изготовления мушкеты – все задрапированные паутиной.
– Сейчас вы должны закрыть глаза, – сказала Иронель, беря нас за руки. Ее пальцы были тонкими, холодными и мягкими.
Взглянув на нас и убедившись, что мы последовали ее инструкциям, девушка повела нас вверх на три ступеньки, затем через этаж вокруг препятствий и снова вниз. Я уже начал удивляться длительности этой буффонады слепцов, когда она остановилась и произнесла:
– Открывайте глаза!
Лунный свет падал сквозь окно витражного стекла на серый каменный пол, ведущий к алтарю с тонкими колоннами, золотыми капителями, серебряными подсвечниками. Там лежал реликварий в серебряной оправе.
Перед алтарем стоял каменный саркофаг с высеченной фигурой крестоносца на нем в полном вооружении, с руками, сложенными на рукояти меча, что лежал на груди, как крест.
– Нравится вам мое Красивое Место? – спросила Иронель бесцветным голосом.
– Конечно, оно мне очень нравится, – мягко ответил Рузвельт.
– Но вы покажете мне, где нашли камни-печатки?
– Здесь.
Иронель повернулась к окованному медью сундуку, стоящему на деревянной подставке слева. Рузвельт поднял крышку. Мягкий свет замерцал на кольцах, браслетах и брошах – сорочий клад безделушек. Иронель подняла цепь из мягких золотых колец, подержала перед собой, положила обратно и взяла тоненькую серебряную цепочку с подвешенным аметистом.
– Это симпатичнее, – сказала она. – А ты думаешь не так, Питер?
– Много приятнее, моя дорогая. – Его глаза передвинулись за нее, пробежали по деталям маленькой часовни и вернулись к шкале на запястье. Он шагнул к алтарю, но Иронель тревожно вскрикнула и схватила его за руку.
– Питер – нет! Ты не должен подходить ближе! Он подарил ей улыбку, которая была скорее угрюмой, чем успокаивающей.
– Все в порядке, – сказал он ровным тоном, отмахиваясь от ее руки. – Я хотел лишь взглянуть на это.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});