Читать интересную книгу Палестинские рассказы (сборник) - Влад Ривлин

Стреляли по нам из развалин какого-то строения, скорее всего, служившего ограждением для оливкового поля. Так ограждали свои поля местные крестьяне ещё в древности, стремясь укрепить землю и не дать зимним дождям смыть её в русла горных рек. Завоеватели приходили в эти края и уходили, а рукотворные ограждения, собранные буквально по камушку, оставались. Именно эти камни и укрывали сейчас тех, кто вёл по нам огонь. Мгновенно сориентировавшись, мы открыли ответный огонь сразу из нескольких точек, не оставив стрелявшим шансов на спасение. Хотя было похоже, что те, кто стрелял по нам, и не пытались лучше укрыться или поменять позицию, да и целились они не особенно, иначе потерь у нас было бы гораздо больше. Их действия очень напоминали тех, кого зовут террористами-смертниками, которые, убивая, сами уже не ищут спасения для себя. Ещё я автоматически отметил, что, в отличие от тех, из группы прикрытия, сейчас по нам стреляли люди, едва владеющие оружием. Возможно, это был их первый бой. «Какие-нибудь юнцы», – мысленно отметил я.

Ожесточённый бой продолжался не более минуты. В то время, когда в воздух снова были подняты вертолёты, чтобы поддержать нас и эвакуировать раненых, всё было уже кончено, и мы двумя группами двинулись к тому месту, откуда минуту назад по нам вёлся яростный огонь. По нам никто больше не стрелял, и, скорее всего, сами стрелявшие были уже мертвы. Так оно и оказалось. Единственное, чего мы не ожидали увидеть, это мёртвых детей. Открывшаяся нам картина повергла нас в шок. Убитыми были двое детей, лет двенадцати-тринадцати. Никогда не забыть мне этой жуткой сцены. Один из мёртвых подростков по-прежнему сжимал в руках автомат. Его лицо было залито кровью до самых глаз, а в самих уже мёртвых глазах царило безразличие к смерти. Соединённые в один, оба рожка автомата, который он не хотел выпускать из рук даже после смерти, были пусты. Он выпустил в нас всё, до единого патрона. Последние свои выстрелы он, скорее всего, сделал уже будучи мёртвым… Второй ребёнок лежал на спине, его автомат валялся рядом. Одна из наших пуль снесла ему полголовы. Он погиб первым, успев сделать всего несколько выстрелов… Кем приходились им убитые возле забора и те, другие, прикрывавшие их в оливковой роще? Может быть, это были их братья или отцы? В силу возраста эти подростки не могли ещё присоединиться к своим старшим товарищам и потому наблюдали бой украдкой, так что их не заметили ни мы, ни они. Когда всё было кончено, дети не помчались в деревню, подгоняемые страхом, а незаметно, будто ящерицы, подобрались к убитым и перетащили их оружие в показавшееся им удачным место для огневой позиции. Они не собирались никуда уходить и ждали нас, чтобы отомстить. Они были уверены, что мы придём. Мы всегда прочёсываем местность и устраиваем рейды в деревню, тем более после такого серьёзного инцидента, как попытка нападения на посёлок. Все мы – солдаты и офицеры – были потрясены увиденным. Никогда мне ещё не приходилось видеть столь страшную гримасу войны. Какое-то время мы просто смотрели на изуродованные тела детей, не в силах оторваться от этой ужасной картины, как будто желая спросить о чём-то саму смерть. Странно, но уже будучи мёртвыми, они красноречиво отвечали на все наши вопросы, а заодно и на все вопросы о войне, мире, справедливости…

Насколько же они сильно нас ненавидели, если смогли, преодолев собственный детский страх, решиться пожертвовать жизнью для того, чтобы отомстить. Но стоило ли благополучие тех, кто там, за забором, жизни этих детей, ещё не начавших жить, но уже отчаянно, до смерти ненавидевших нас? «Группа террористов, пытавшихся атаковать поселение, уничтожена!» – бодро доложил командир гарнизона, когда мы вернулись на базу. Не знаю, задавался ли он всеми этими вопросами… А я с тех пор задаю эти вопросы себе постоянно. И иногда мне кажется, что те же вопросы с укором мне задаёт сама смерть в образе тех убитых мальчиков. Именно с тех пор я впервые всерьёз стал задумываться о том, чтобы уйти из армии. И, возможно, не я один.

Мальчик

– Мы не позволим вас выселить, – обещал я женщине, единственной арабке, жившей в еврейском квартале Хеврона, когда она пришла ко мне за защитой от поселенцев. И я не просто обещал, я знал, что именно так и будет, что мы не позволим поселенцам отнять у неё дом. Но слова своего я не сдержал. Мы защищали её дом, как осаждённую крепость, собственными телами, но не смогли защитить хозяйку дома и её детей. Все мы были сильно разочарованы и испытывали чувство глубокой досады.

– Впервые мы пытались сделать что-то хорошее, и из этого ничего не вышло, – сказал мне Нив, когда мы вернулись на базу. Мне нечего было ему возразить. Нив был не только хорошим офицером, но ещё и совестливым человеком.

– Ты знаешь, – не раз говорил он мне. – У меня такое ощущение, что все мы делаем здесь что-то очень плохое.

Он говорил вслух то, о чём думали многие из нас, но мало кто имел мужество признаться себе в этом. У Нива было это мужество – назвать вслух чёрное чёрным, а белое – белым. С Нивом мы дружили ещё со школы. Мы вместе призывались, потом учились на офицерских курсах, и вот судьба снова свела нас вместе в Хевроне. У нас было много общего. Прежде всего, были похожи семьи, в которых мы росли. Родители его отца приехали в Палестину сразу после окончания Второй мировой войны, как и мой дед. А его дед, точно так же, как и мой, был солдатом в первую арабо-израильскую войну, затем тридцать пять лет прослужил в армии и общей службе безопасности. Отец Нива тоже был кадровым военным. В войну Судного Дня его отец был солдатом, потом стал офицером и прослужил в армии тридцать лет. Нив очень гордился своим отцом и, будучи ещё ребенком, старался во всем ему подражать.

Как и у большинства представителей нашего поколения, росших в той среде и в то время, у нас было особое отношение к армии. Служба в армии была для нас неотъемлемой частью нашей будущей жизни. В старших классах школы, когда мы собирались вместе, больше всего мы говорили о предстоящей службе в армии. Каждому из нас хотелось попасть в элитные боевые части, и мы соревновались друг с другом, без конца сравнивая, у кого выше профиль, хвастая друг перед другом высокими баллами, полученными на всевозможных тестах. Попав на службу в боевые части, мы чрезвычайно этим гордились. Служба в элитных боевых частях всегда была своего рода почётным знаком отличия, которым люди, прошедшие армейскую службу, гордились всю жизнь. Мой родной дядя по материнской линии, прошедший три войны, всю жизнь с гордостью называл себя пехотным сержантом, хотя давно уже был доктором и профессором в университете. Из всех своих званий и регалий именно это – «пехотный сержант» – он считал самым почётным.

Нас не нужно было уговаривать и объяснять, почему необходимо служить в армии. Ещё с детства мы твёрдо знали, что пойдём служить для того, чтобы защищать свой дом, свою семью, свою Родину. Это же нам внушали наши командиры с первого дня службы. «Главное – защитить наши селения и жизнь наших граждан», – учили нас командиры, и для всех нас – и солдат, и офицеров – этот принцип был чем-то само собой разумеющимся. Но, оказавшись в Хевроне, я впервые почувствовал сомнения. Эти сомнения усиливались во мне с каждым днём. Из разговоров с сослуживцами я понял, что многих из них мучают точно такие же сомнения. Если мы должны защищать наши селения, то что делаем здесь, в этом огромном по местным масштабам арабском городе? Почему заставляем их жить так, как удобно нам?.. Чтобы заставить их жить так, как удобно нам и кучке еврейских поселенцев, мы вынуждены каждый день, как в большом, так и в малом, делать много такого, из-за чего совесть, будто боль, постоянно давала о себе знать, причём всё чаще и сильнее. И вот наконец-то нам выпала редкая возможность примириться с собственной совестью. Поселенцы решили штурмом захватить единственный в еврейском квартале арабский дом, в котором жила единственная в этой еврейской части города арабская семья – мать и четверо её детей. Место, где жила женщина, было со всех сторон окружено домами поселенцев. Все эти дома поселенцы в разное время либо выкупили у арабов, либо просто захватили, воспользовавшись очередным обострением. Во время таких обострений, всегда заканчивавшихся вспышкой насилия в городе, немало арабов оставляли свои дома, имущество и искали убежища в других частях города. Оставленные арабами дома тут же захватывали поселенцы. Но эта женщина ни за что не хотела ни уходить, ни продавать свой дом. Она оставалась здесь, несмотря на яростную травлю, которую ей и её семье устроили соседки и их дети из числа поселенцев.

Мы старались защищать эту женщину как могли. Наш патруль сопровождал её дочерей из школы, чтобы защитить от издевательств и камней детей поселенцев. Что только поселенцы ни делали, чтобы выжить её! Сначала пытались выкупить у неё дом, потом, когда она наотрез отказалась продавать, пытались доказать в суде, что дом принадлежал раньше евреям. Когда и это не удалось, они устроили ей настоящую травлю. Но женщина осталась непреклонна. И тогда поселенцы решили захватить её дом силой. Узнав об этом, я тут же решил: мы будем защищать дом этой женщины, чего бы нам это ни стоило.