предстояло погрузить свои ничего не подозревающие и пока еще вполне розовые пальцы, ровно ноль градусов. То, что это будет не очень приятно, я заподозрил сразу, но разве мог я подумать, что мне предстоит продержать пальцы в снегу целых 45 минут?! Пальцы мои потеряли всякую чувствительность уже через несколько минут этой ужасной процедуры, но никакого сострадания на лице человека, сидящего по соседству со мной и наблюдающего за показаниями прикрепленных к моим пальцам термисторов, я не обнаружил. Более того, тот самый ассистент, который стоял у истоков этой процедуры, с деланно равнодушной миной на лице добавил еще целый совок снега в начинающую, кажется, уже нагреваться от моего внутреннего крика воду. Чтобы не видеть всего этого, я закрыл глаза и положил голову на вытянутые вперед, укорачивающиеся на глазах руки.
Нечего и говорить о том, как нравился драматизм этого сюжета Лорану. «Попался русский организм», – казалось, злорадствовала его камера, уткнувшись своим глазом буквально в ванночку со снегом. Даже насморк мой, похоже, захлебнулся от ужаса, и я впервые за последние несколько дней смог дышать через нос. И вот в это самое время я почувствовал, что тепло физически осязаемыми пульсирующими толчками медленно возвращается в мои бесчувственные пальцы. Этот процесс, очевидно, отразился и на приборах, потому что наблюдавший за ними человек, взглянув на часы, записал что-то в лежащей перед ним тетради. Блаженство было недолгим, и вскоре вторая волна эмиграции тепла покинула пределы моего организма. Как мне объяснили позже, суть эксперимента и состояла в определении периода этой тепловой релаксации организма. Вердикт был близок к ожидаемому: «Русский организм весьма чувствителен к холоду, но при необходимости достаточно быстро адаптируется к нему!»
Единственным светлым пятном этого запомнившегося утра был, конечно же, завтрак, к которому меня наконец-то допустили. Судя по довольной улыбке Константина, не обошлось без его усиленного лоббирования моих (и заодно – после неудачного завтрака в отеле – и своих) интересов в этом вопросе. О, что это был за завтрак! То, как и чем был сервирован стол в небольшом овальном кабинете, мне приходилось до этого видеть лишь в рекламных проспектах. Здесь были и упакованные в красочные стаканчики всевозможные йогурты, бананы, клубника, ананасы, кексы, сыры и кофе! Я старался попробовать все, и мне это, кажется, удалось, несмотря на ограниченность во времени этой приятной процедуры. В приподнятом настроении я проследовал к терапевту, который зафиксировал мое давление на необходимом уровне. Последовавшие затем прощупывания пальцами хирурга, не пощадившие ни живота моего, ни моего мужского достоинства, не выявили ни завалящейся и, тем паче, вывалившейся грыжи, ни затаившегося в пещерах геморроя, и я был признан годным для совершения предстоящего лыжного перехода.
Оставалось проверить одну из самых коварных и непредсказуемых частей организма полярника – его зубы! Я попал в руки Джона. Мы все вместе спустились вниз и пересели из маленького «Фольксвагена» Кати в огромный розоватого цвета «Кадиллак» Уилла. «На нем меньше заметна ржавчина, – сказал Джон. – Во всяком случае, так считает Уилл», хотя уже одного взгляда на этот видавший виды автомобиль было достаточно, чтобы понять, что даже такой изысканной маскировки ему явно было мало. Я обратил внимание на номерной знак. Как и у всех миннесотских машин, он был бело-голубого цвета с изображением характерного прямоугольного с одной стороны и волнистого с торчащим в сторону Великих озер клювом – контура штата Миннесота – с другой, а также с горделивой надписью по верхней кромке номера «Minnesota – 10 000 Lakes”, что означает: «Миннесота – страна 10 000 озер». На самом номере красовалось «ZAP-269». Джон охотно давал пояснения: «ZAP – это кличка любимой собаки Стигера, коренного в его упряжке, на которой он достиг Северного полюса в 1986 году». При выдаче номерных знаков в США, оказывается, учитываются пожелания владельцев машин, и если желаемого буквенного сочетания нет у кого-нибудь другого, то ты вполне можешь рассчитывать на получение номера с желаемыми, пусть даже необычными, буквосочетаниями. Размеры нашего «Pink Floyd», как я его уже мысленно окрестил, были таковы, что мы с Константином комфортно разместились на переднем сиденье рядом с Джоном. «Кадиллак» легко тронулся с места, но на пути к зубной клинике всякий раз отмечал многочисленные неровности рельефа крутых улиц Дулута леденящим душу металлическим скрежетом днища об асфальт. Неброская, но запоминающаяся надпись «Duluth Dental Clinic» выделяла небольшой дом, к которому мы подъехали, из ряда совершенно похожих на него одноэтажных уютных домов, расположенных в верхних рядах дулутского амфитеатра. Просторный вестибюль, куда мы вошли, был разделен надвое невысоким барьером. Здесь царила удивительно приятная атмосфера: напрочь отсутствовал характерный для медицинских учреждений этого профиля запах, замешанный на лекарствах и страхе, не было видно длинных очередей людей со скорбными лицами, равно как и не было слышно леденящего душу визга бормашин. «Совсем неплохо для начала», – подумал я, все более укрепляясь в своем мнении по мере дальнейшего осмотра помещения. За барьером несколько чрезвычайно симпатичных регистраторш скучали у своих компьютеров в ожидании пациентов. Уже на пути к одной из них меня перехватила за руку невысокая средних лет женщина в белом халате. «Кати», – представилась она, и я вздохнул с облегчением: из двух знакомых американок – две с именем Кати, по крайней мере не спутаешь. У меня отличная память на наши имена, которые я запоминаю машинально и порой подолгу и без особой на то надобности храню в своей памяти. Здесь же в Америке я обнаружил, что мне стоит значительных трудов запомнить то или иное имя, а иногда приходилось обращаться за помощью к Косте, чтобы восстановить тот или иной пробел. Скорее всего, это было вызвано плохой еще пока восприимчивостью к английскому языку, особенно это касалось сказанных быстро при знакомстве имен.
Мы зашли в небольшой кабинет, в центре которого самым естественным образом располагалось большое обтянутое добротной светло-коричневой кожей лобное место. В воздухе плавал приятный цветочный запах примерно той же гаммы, которую уже успел отметить еще в холле мой постепенно приходящий в сознание нос. Тихо играла музыка, и я ее все еще слышал! Только я, присев на кресло, собрался раскрыть рот, как спинка кресла стала медленно откидываться назад и я невольно принял почти горизонтальное положение. В связи с определенным изменением проекций векторов силы тяготения при переходе из сидячего положения в лежачее мне стоило несколько больших трудов поддерживать необходимый размер апертуры моего рта, тем не менее я как можно шире открыл рот и закрыл глаза – прямо как в детстве в ожидании