Читать интересную книгу Долгота - Дава Собел

В апреле 1776 года, после того как Кинг закончил писать Гаррисона, комиссия нанесла часовщику новый удар — случись это раньше, выражение лица на портрете, вероятно, было бы иным.

Блисс в своё время предположил, что результат, показанный H-4 в плаваниях, — случайная удача. Чтобы устранить эти сомнения, хронометр решили подвергнуть новому испытанию, ещё более суровому, чем два морских путешествия. Для этого его предстояло перевезти из Адмиралтейства в Королевскую обсерваторию и там ежедневно проверять по большим маятниковым часам в течение десяти месяцев. Занятие это комиссия поручила Невилу Маскелайну. В Гринвич для сверки с маятниковыми часами предстояло отправиться и трём «большим приборам» — H-1, H-2 и H-3.

Можно вообразить чувства Гаррисона, когда он узнал, что его детище забирают из Адмиралтейства и передают в руки ненавистного астронома. Через несколько дней после первого удара его ждал второй, в лице Невила Маскелайна, который заявился в дом на Ред-лайон-сквер без предупреждения и с ордером на арест первых трёх часов.

«Мистер Гаррисон, — гласил документ, — мы, члены комиссии, учреждённой парламентским актом о нахождении долготы в море, сим предписываем вам вручить преподобному Невилу Маскелайну, королевскому астроному в Гринвиче, три оставшихся у вас прибора, кои ныне являются достоянием общества».

Гаррисон был припёрт к стене. Ему оставалось лишь провести Маскелайна в комнату, где стояли часы, с которыми он тридцать лет прожил душа в душу. Они по-прежнему тикали на разные голоса, словно старинные друзья за оживлённой беседой, нисколько не горюя, что их время давно прошло. Они болтали между собой, ничего не ведая о большом мире вокруг, окружённые любовью и заботой своего творца.

Прежде чем расстаться с часами, Гаррисон попросил Маскелайна о единственном одолжении: письменно засвидетельствовать, что тот получил часы в полной исправности. Маскелайн заспорил, затем согласился признать, что по виду часы исправны, в чём и расписался. К концу разговора и астроном, и часовщик были вне себя; когда Маскелайн спросил, как перевозить часы (то есть надо ли их предварительно разобрать), Гаррисон буркнул, что не станет давать советов, которые ему же поставят в вину, если с часами по дороге случится что-нибудь дурное. Наконец он всё-таки сказал, что номер третий лучше везти как есть, а первый и второй — частично разобрать. Впрочем, смотреть на это надругательство было свыше его сил, и он удалился на второй этаж. Оттуда Гаррисон и услышал грохот: рабочие Маскелайна, вынося H-1 к телеге, уронили ящик. Разумеется, по чистой случайности.

Номер четвёртый везли в Гринвич на лодке, в сопровождении Ларкума Кендалла; большие часы тряслись по лондонским улицам на телеге без рессор. Нам нет надобности воображать, как воспринял это Гаррисон. На медальоне, сделанном в 1770 году Джеймсом Тасси, стареющий часовщик изображён в профиль, и мы отчётливо видим скорбный изгиб плотно стиснутых губ.

13.

Второе путешествие капитана Джеймса Кука

Когда погибал славнейший из всех моряков,

Предсмертный крик уловил дикарь-каннибал,

И там, далеко-далеко от родных берегов

Забытые кости прибой омывал.

Здесь он остановлен судьбой беспощадной,

Пришедший познать непреклонно и жадно

Мир этот новый, то жаркий, то хладный,

Где прежде никто не бывал.

Джордж Б. Эйри (шестой королевский астроном). Долкоут

Квашеная капуста.

Эти два слова стали девизом второго триумфального путешествия капитана Кука. Великий мореплаватель ввёл в рацион британских моряков главную пищу немцев и тем (хотя матросы поначалу воротили от неё нос) навеки распрощался с цингой. Капуста богата витамином C; заквашенная с солью, она может храниться в корабельном трюме практически вечно, или по крайней мере достаточно долго, чтобы хватило на кругосветное плавание. Благодаря Куку она стала завзятой морячкой и спасала жизнь мореходам, покуда в рационе Королевского флота её не сменил сок — сперва лимона, потом лайма.

Одолев цингу, Кук мог без помех заняться научными исследованиями, в том числе теми, что поручила ему Комиссия по долготе. Он сравнивал метод лунных расстояний, который, как опытный навигатор, сумел освоить, и новые морские часы, изготовленные по образцу Гаррисоновых.

«Здесь я должен отметить, — писал Кук в дневнике во время плавания на «Резолюшн», — что наша ошибка [в определении долготы] не может быть большой, покуда с нами такой надёжный проводник, как часы».

Гаррисон хотел, чтобы Кук взял с собой H-4, а не копию. Он охотно поставил бы на кон вторую половину премии, лишь бы хронометр прошёл испытания в экспедиции Кука, но Комиссия по долготе постановила, что четвёртый номер должен оставаться в Англии, пока не решится вопрос о присуждении оставшихся денег.

Примечательно, что хронометр, с честью выдержавший два морских плавания, заслуживший величайшие хвалы трёх капитанов и признанный точным Комиссией по долготе, не прошёл десятимесячных испытаний в мае 1766 — марте 1767 года. В Королевской обсерватории часы начали спешить, уходя иногда на двадцать секунд в день. Одни говорят, что Маскелайн дурным глазом навёл на них порчу или что он слишком грубо их заводил. Другие утверждают, что астроном подтасовал результаты.

Маскелайн руководствовался не вполне понятной логикой. Испытания предполагали, что часы якобы совершают шесть рейсов в Вест-Индию по шесть недель каждый — согласно условиям акта 1714 года. Маскелайн не сделал скидки на то, что часы явно повреждены — они реагировали на изменения температуры мгновенно и чересчур сильно, а не с той плавностью, что отличала их прежде. Невзирая на это, Маскелайн по-прежнему записывал статистику каждого «рейса», покуда часы лежали привинченные в оконной нише Гринвичской обсерватории. Затем он переводил погрешность часов в градусы долготы, а их — в морские мили на экваторе. В первом псевдоплавании номер четвёртый ушёл вперёд на 13 минут 20 секунд, что составляет 3 градуса 20 минут долготы, то есть ошибся на двести морских миль. В следующих рейсах он показал себя чуть лучше, особенно в пятом, когда промахнулся всего на 85 миль, или 1 градус 25 минут долготы, уйдя вперёд на 5 минут 40 секунд. Таким образом, Маскелайн вынужден был заключить, что «на часы мистера Гаррисона нельзя полагаться для определения долготы с точностью до градуса в шестинедельном плавании к Вест-Индии».

И это при том, что в настоящих путешествиях к Вест-Индии часы мистера Гаррисона дважды доказали свою способность определять долготу с точностью до половины градуса!

Однако Маскелайн утверждал, что по часам нельзя надёжно определять координаты корабля в шестинедельном плавании, как и «вычислять долготу с точностью до полуградуса в течение более чем нескольких дней, и то лишь при температуре выше точки замерзания; тем не менее это ценное и полезное изобретение, могущее, совместно с наблюдением расстояний между Луною, Солнцем и неподвижными звёздами, значительно помочь навигации».

Такой скупой похвалой Маскелайн тактично признавал некоторые изъяны метода лунных расстояний, а именно: каждый месяц в течение примерно шести дней Луна находится так близко к Солнцу, что её не видно, а значит, и наблюдений провести нельзя. В такие дни H-4 и впрямь может «значительно помочь навигации». Часы пригодятся и в те примерно тринадцать суток каждого месяца, когда Луна и Солнце не показываются на небе одновременно. В эти дни мореходы измеряли расстояние от Луны до неподвижных звёзд, а время наблюдений записывали по обычным часам; если тем не хватало точности, то не стоило и огород городить. С таким хронометром, как H-4, на борту навигатор мог направить октант на Луну и звёзды точно в назначенную минуту, а значит, получить более достоверные результаты. Таким образом, по убеждению Маскелайна, хронометр должен был стать подспорьем, но не заменой методу лунных расстояний.

В целом же вывод астронома гласил, что звёзды постояннее часов.

Гаррисон разразился бурей возражений в дешёвом памфлете, выпущенном за собственный счёт, хоть и написанном явно с помощью какого-то бойкого литератора — сам он никогда не сумел бы выразиться так ясно и хлёстко. Памфлет нападал в первую очередь на тех, кто следил за ежедневными опытами. Эту обязанность возложили на обитателей Гринвичского госпиталя — богадельни для старых моряков. Гаррисон утверждал, что старичкам было тяжело взбираться по холму в обсерваторию и они попросту манкировали своей обязанностью, а если и доползали, пыхтя, до вершины, то не смели перечить королевскому астроному и безропотно ставили подпись там, где он скажет.

Более того, утверждал Гаррисон, H-4 стоял под прямыми солнечными лучами, и в ящике со стеклянными окошками, где лежали часы, получался настоящий парник. Термометр же, показания которого записывал Маскелайн, висел на противоположном конце помещения, в тени.