Читать интересную книгу Рассказы о животных - Сергей Солоух

И вдруг стала ходить. Даже подарки принесла. Днем в воскресенье две футболки. Большую черную, икс-икс-эль Игорю и красную эску матери. Алка, всегда поднабиравшая в своих залетах, подопухавшая, немедленно вытащила коммунистического цвета тряпку и саркастически не надевая, приложила плечи к плечам.

– Что, коротка кольчужка? – спросила, поворачиваясь к Игорю. Это был час, когда утренняя мелкая дрожь уже оставляла ее, вернее, Алка овладевала подлой, переводила из постыдного, неуправляемого в нечто как будто бы уже самой инициированное, и потому, наверное, приятное – такое общее покачивание, волнообразность всего, что составляло ее тело.

– Свинья я у тебя, жиртрест?

Игорь знал, надо говорить. Как-то отвлечь жену, куда-то увести, забрать скорее этот обрывок юности, что неизбежно вызовет истерику у жизнь прожившего, больного человека. Игорь все знал, но не мог.

Он смотрел на красную ткань, растянутую Алкиными пальцами, и молчал. На груди в желтом контуре рыцарского щита была все тем же дешевым пивным штампом вытиснена птица с толстенным клювом, мелким хохолком и по линейке расчесанными сверху вниз крыльями. Под птицей желтый едкий хмель лепился в слово Deutschland.

– У тебя точно такая же, – все вечно понимая не так и сикось-накось, быстро сказала дочь, – точно такая же, только черная. Толя специально для вас с мамой привез.

– Откуда? – глупо пробормотал Игорь. – Какой Толя?

– Ну боже мой, папа, что значит какой Толя? Ну мой конечно, Анатолий Шарф, ты ничего и никогда не слушаешь, я же тебе говорила, он ездил на три недели к своим в Аугсбург, позавчера вернулся… Я думала, вам приятно будет знать, что он о вас там помнил… Мама, давай. Пока положим в шкаф, а летом будешь носить, сейчас чего, вечно они при плюс пятнадцати на улице отключают батареи в доме…

Алка послушно возвратила дочке подарок Толи Шарфа. Настя аккуратно сложила на улице, наверное, у вокзала в последнюю секунду приобретенный юбер-аллес и, запихнув в пакет, как-то на удивленье ловко его запечатала. Игорь подумал, что перегарной истерики сейчас не будет. Все обойдется. А вот избавиться от этой нордической чувырлы, орлицы, которая в любой момент может теперь с полки скользнуть и распустить, в нос ему сунуть свои расчесанные крупным гребнем крылья, так просто не удастся.

Если, конечно, Настя и дальше собирается являться. И наводить время от времени порядок в семейном платяном шкафу.

* * *

Во вторник утром Игорь столкнулся в коридоре с Запотоцким. Обычно Олег Геннадьевич по первому этажу не гулял и уже тем более сам лично не наведывался в техническую службу. Если Потапов нужен был, то вызывал к себе. Наверх.

А тут он вышел прямо из каморки админов и вид имел при этом явном сбое всей системы управленческой субординации очень довольный:

– Ты уже видел? – и даже это его вполне обычное без посторонних, с глазу на глаз тыканье показалось сегодня каким-то особенным и даже неожиданным. – Ты уже в курсе?

– Чего?

– Какие лохи эти фрицы!

– Да что случилось?

– Наш Шейнис немцу вдунул свечку, – лицо гендиректора при этих словах внезапно осветилось, как от зажженной кем-то ловко и подобострастно под самым его подбородком спички. – Ночью подломил фашистский сервер и всем сегодня с утра демонстрирует, какой там срач.

Это поразило Валенка. Ему казалось, что Запотоцкий давно и с радостью забыл все то, что умел и знал, в ту пору, когда его настольной книгой был томик Кернигана и Ритчи издательства «Финансы и статистика». Какой-то даже тайной дохнуло в коридоре, обратной стороной Луны. Родною, легкою бабочкой с трепещущими радужными крыльями.

«Да неужели же он что-то может понимать в конфигурациях и логах? Что правильно там и что неправильно, просекать и даже получать при этом удовольствие? Этот холеный выжига и циник, у которого душа не нечто, как у всех, мистическое и непредсказуемое, а точный инструмент для ловли чужих душевных волн, катушечка с магнитиком тонкой подстройки для безошибочной, рациональной, прагматической манипуляции подопытными…»

– Там от Бурке, – продолжал между тем посмеивающийся Запотоцкий, – осталась целая папка цветоводческих мпегов и джипегов.

– И что же? – простодушно поинтересовался Игорь. – Он, Шейнис, вам это все скачал? Сбросил на диск?

– Зачем же, Игорь Ярославович? – Олег Геннадьевич с нежной иронией мента, поймавшего законопослушного водителя на мелком, глупом прегрешении, довольно улыбнулся и наставительно добавил: – Мы же не воры. Верно?

«Ну да, – подумал Игорь, – не воры, только сервак взломали…»

– Вопрос чисто технический, – словно и тут улавливая ход мыслей собеседника, продолжил Запотоцкий. – Статистикой вот с нами захотели меряться – значит, надежным должно быть средство ее сбора и накопления. Согласен?

– Ну да…

– И славно, сейчас Шейнис напишет подробную инструкцию этому их простодырому системщику, что там и как закрыть…

– Герман… – механически уронил Валенок.

– Что Герман?

– Системщика у немцев так зовут. Герман. Герман Капштык.

– Серьезно? – Олег Геннадьевич по-детски, хорошо и чисто рассмеялся. – Надо же, у немцев системщик Герман! Специально, наверное, искали. Три кадровых агентства на ноги подняли. Ни в коем случае не Кольку и не Петьку… Только арийские созвучья… Гер… ман…

Игорю показалась, что в глазах генерального даже вспыхнула звезда теплой слезы, но тут же и погасла, словно внезапной тучкою явилась в голову владельца ЗАО «Старнет» какая-то большая, настоящая, хозяйственная мысль.

– А вот ты знаешь, Валенок, что стоило бы безусловно у этих тевтонов выкрасть? Из чистого человеколюбия, на гуманитарных, оправданных любой моралью основаниях?

– Не знаю, Олег Геннадьевич.

– Азалию. Тот замечательный куст Бурке. Загубит ведь ее, наверняка загубит ваш казахстанский убогий Ганс Фаллада.

– Роберт Бернгардович?

– Он самый.

И странная мысль до самого конца этого дня не давала Игорю покоя.

Как просто все было убить. Покончить с этим. Ведь ничего не стоило и не мешало угрюмой рыбке Шейнису покоцать тексты, данные, программы. Снести к чертовой матери все, что обнаружилось бы в их всем ветрам открытой прусско-баварской сетке, и самый их сервер тоже начисто, под ноль. Освободиться. Но Леня этого не сделал. И он, он, Игорь, тоже никогда бы не решился.

* * *

Есть один месяц в году, когда Игорь готов ездить в Киселевск, в офис «КРАБ Рус», хоть каждый день. Возить им акты и счета-фактуры. Дней тридцать с последней недели июня до первых чисел августа. И не потому, что это самое легкое, самое беззаботное время для водителя. Даже дожди – большая редкость на жаркой вершине лета в Западной Сибири. Сцепление с дорогой и круговой обзор – учебно-показательные. Не едешь, а плывешь в среде специальной, дружественной, особо расположенной принять тебя с машиной и ласково нести. Нечеловеческая, птичья легкость.

И все-таки не в этом дело. Все то же самое можно сказать и про синусоиды холмов между животноводческим Степным и угледобывающей Карагайлой, где воздух в это время обретает такую невещественную, субатомную прозрачность, что хорошо видны зубастые хребты предгорий Алатау. Верблюды, каменные овцы там, на востоке, вдалеке, за сорок, пятьдесят километров от серой трассы. Или о зеркальной сабле Томи, внезапно открывающейся, когда дыханье перехватывает на взгорке у поворота к дачным Шевелям-Сарапкам, где бесконечная сплошная и вечные засады гаев в мареве полуденных теней у дальних, Смирновку стерегущих рощ. Все замечательно, предметы и явленья мира как будто замерли, стоят в каком-то вдохновенном, невероятном возбуждении, словно готовый, спетый хор перед вступительною нотой. Все впереди, все абсолютно.

Да, много замечательного в такое время между Южносибирском и Новокузнецком, но ничего не может сравниться с коротенькой и узкой лентой, отчаянно петляющей полями между березовыми каруселями и хороводами. Пять или шесть километров от Красного камня до АБК шахтоуправления «Филипповское», где пол-этажа занимает представительство компании «Крафтманн, Робке унд Альтмайер Бергбаутекник».

Там, где дорога уходит от однотипных железных крыш поселка местных нуворишей, за скромными, стеснительными березовыми купами, обыденность, с ее расписанностью всего и вся, рассчитанностью и предсказуемостью, просто перестает существовать. Некто безбашенный и бесшабашный земной ландшафт от горизонта к горизонту перекрасил какой-то фосфорической, взрывной гуашью. Мир превратил в лишенный логики и потому счастливый мультипликационный.

Сначала машина влетает в невозможную, невыносимую своею свежестью и искренностью желтизну. В плотную, наваристую пену рапсовых полей. Такую яркую, исполненную такою щедро натертой, горячей солнечной мелюзгой, что, кажется, не небо здесь освещает землю, а миллион цветочных чашечек искриться заставляют завязшие в его бескрайнем море березовые островки и делают прозрачными и осязаемыми нежные брюшки кучевых облаков, зависших низко-низко над лепестковым электричеством. И этот световорот, какое-то иррациональное, второе, третье специальное, данное уже зрячему прозрение, будит подкорку. То бессознательное, нежное и норное, что прячет от всех в себе, как мрачный замок, мозг. В каких-то тайных закоулках, тупичках, карманах – неубиваемую детскую надежду на чудо избавления и спасения. Его предчувствие, ломящее и скулы, и виски, как ягода крыжовника или смородины, которую слизнул с родительской ладони.