А дело было так: на Николаевском вокзале у отходящего поезда № 7 сбилась тесной кучкой молодежь. Питерские студенты провожали в Вятскую губернию последнюю девятку по делу «Союза борьбы».
Филеры доносили об этих проводах, что какой-то молодой человек еврейского типа суетился возле вагона с фотографическим аппаратом, выкликая имена лиц, коих хотел снять на карточку, и дважды назвал одну блондинку Ольгой Аполлоновной.
Фотографом был Константин Шехтер, болтал он без всякого злого умысла, но к Ольге пристроился «хвост». Она заметила его дня через три, немедленно переехала со Слоновой на Николаевскую — к Андропову и Смирновым.
Школа была закрыта на каникулы. Ногин и Калабин, чтобы сберечь Ольгу любой ценой, купили ей билет и отправили на летние вакации к жениху в Кострому. Все обошлось благополучно: она вышла замуж и вернулась осенью с фамилией мужа — Давыдовой.
В Николу вешнего остановились фабрики у Паля и Максвеля. Авдей — в красной ластиковой рубахе и немного хмельной — картинно объяснял на улице, почему он празднует в этот день:
— Да что ж мы, изверги? Батюшка-царь в этот день именинник, мы ему и уважение сделали. А раз мы царя уважили и за него по стаканчику выпили, пущай нам Паль этот день оплатит!
А в листовке было сказано по-другому. Рабочих не обманешь: стали радеть о них господа министры, на полчаса день убавили, так и праздники оставь! Иначе не пройдет! И мастеров, которые безобразничают, надо выкинуть за ворота. Хоть Паль и не подписался под распиской у графа Витте, а и про него закон писан! Мастер Карл Рохлиц груб до безобразия, а дела не знает: держат его потому, что немец. Мастер Фишер толкает женщин в шею, когда у них во время чаепития останавливаются станки. Мастер Роман Ефимов ходит вокруг молоденьких ткачих, как кот вокруг сметаны, и все делает безнравственные намеки. А механик Василий Брейвейт вечно пьяный и всегда лается. Паровая машина у него каждый день выходит из строя, а за простой станков дирекция не платит. Гнать таких мерзавцев в шею, чтоб рабочих не мордовали!
Паль взбесился. Шабловский бегал по фабрике и все выспрашивал:
— Откуда листовка? Кто разболтал агитаторам про свои фабричные дела? Где закоперщики?
Но все было сделано так чисто, что не доискалась дирекция, не напали на след кружка филеры. Виктор торжествовал: ведь это он написал листовку и сам привез ее от Андропова в лубяной коробке из-под шляп. А Калабин роздал ее людям, на которых мог положиться.
Сергей Андропов пригласил Виктора в воскресный день покататься на лодке в Разливе. Они накидали в суденышко душистого свежего сена, развалились без рубашек и пустили посудину по воле ветра.
— Я хочу познакомить вас с положением дел в Питере, — у Андропова был приятный баритон. Но слишком подчеркнутый и широкий звук «о» явно выдавал в нем казака с Дона. Сергей еще слегка грассировал, как многие из тех дворян, что начинали говорить с детских лет по-французски. — После того как был взят Ульянов, существует досадная и даже непонятная сумятица. «Союз борьбы» продолжает жить, но он страдает от «двоевластия», от наличия двух разрозненных центров: есть «рабочая часть», есть «интеллигентская». Кое-кто неправильно понял тезис Маркса «освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». Некоторые товарищи так блюдут классовую чистоту рабочих кружков и маленьких групп, что интеллигентам оставляют лишь вспомогательные функции. А те требуют дела и ведут его иной раз, не опираясь на рабочих. Главный недостаток теперешней организации — оторванность интеллигентской части от рабочих. Но интеллигенты лучше понимают далеко идущие цели, Стасова, к примеру, и другие, а «рабочая часть» довольствуется плоской политикой «экономизма».
Андропов был старше Виктора на пять лет, но держался без покровительственного тона, давая понять собеседнику, что он видит в нем равного себе друга.
— В прошлом году кое-кто заявил протест против структуры и тактики «Союза борьбы». Протест подписали и мы с Ольгой, но нас не послушали. Тогда мы попытались создать «Группу рабочих-революционеров», которая стала вскоре именоваться «Русской социал-демократической партией». Кстати, я удивился, почему вы не спросили, что под первой вашей листовкой поставила подпись эта партия и «Союз борьбы».
— Я не придал этому значения, — заметил Виктор.
— Так вот, с этой весны мы решили издавать свой орган «Рабочее знамя». Такое же именование получила и наша группа. Но на днях почти все ее участники попали в когти к Пирамидову. Я пока на свободе и обязан эту группу возродить. Могу ли видеть в вас сотрудника?
Виктор задумался:
— Для меня это новость. Правда, я не тяготею к «экономизму», но мне очень хотелось бы иметь крепкую рабочую группу, в которой интеллигентов мало, и «со вспомогательными функциями», как это вы сказали.
— Я понимаю ваше желание опираться на людей, тесно спаянных в один рабочий коллектив. Но хорошо, что у палевцев есть некий Ногин, который имеет понятие о Марксе, Бельтове и Ильине. А как же в других местах, где нет Ногина, Бабушкина, Шелгунова? И не приходило ли вам в голову, что только через литературные силы, через умело и глубоко организованную пропаганду и, черт возьми, только через массовую политическую прессу можно сплотить рабочих в одну революционную партию всей страны?
— Ильин упоминал об этом.
— Да не будьте вы простаком, Ногин! Ильин — это Ульянов, и его «друзья народа» — манифест того «Союза борьбы», который он создал. Этот русский Маркс из Симбирска — человек недюжинный. Но он в ссылке. И вернется лишь тогда, когда закончится наш девятнадцатый век. А это почти два года, как ни считай. Кому же надо начинать в Питере? И сегодня же? Начнем мы! Только нам остро необходимы отличные литераторы.
— Я это понимаю. Люди, конечно, найдутся, только бы двинуть дело с мертвой точки. И у меня нет никаких серьезных возражений: я готов. Но вы сами говорите, что Ульянов начал с манифеста. А где он?
— О, мы наскочили на косу! — Андропов взялся за весла. — Вы умеете грести?
— Я ведь калязинский мещанин, с Волги. На воде вырос.
— Тогда уступаю вам весла, а то у меня грыжа побаливает. И пока вы разомнете мышцы, я вам кое-что почитаю: благо нет никого за три версты!
Статья называлась «Из-за чего мы боремся?». «В каждой забастовке, в каждой борьбе, хотя из-за получаса рабочего времени или из-за нескольких копеек заработной платы, мы сталкиваемся с царскими слугами, полицией и войсками, точно с каменной
Стеной, которую никак не прошибешь. Правительство позволяет даже хозяевам делать уступки.
Пока нас будет душить самодержавие, до тех пор мы не улучшим нашей жизни. Нужно свергнуть самодержавие, как необходимо уничтожить вредный нарыв на теле. Свергнуть его можно только революционным путем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});