Вся его мягкая внешность, простецкие манеры рассуждать и высказываться создавали ему имидж, как говорят, недалёкого деревенского простачка. К сожалению, уже много позже из-за этого в тех высших лётно-испытательных кругах, в которые мы впоследствии взошли, кое-кому там стало казаться, что он недостаточно соответствует требованиям их стандартов, и что в него «столько много всего ещё нужно вливать…» Как горько мне было это слышать о человеке, который по своим душевным, интеллектуальным и профессиональным качествам объективно стоял несравненно выше его «оценщика-аристократа»!
И — главное. Он очень, очень любил летать! И на всех стадиях обучения и профессионального совершенствования делал это весьма успешно!
Ещё от курсантских острословов после очередного телепросмотра кинокомедии по новелле О'Генри «Вождь Краснокожих» к нему из-за мешковатой фигуры и улыбчивого лица намертво прилипла кличка по имени одного из главных персонажей — «Хенк». И хотя, конечно, так его звали только самые близкие друзья, которых годы разбрасывали всё дальше и дальше друг от друга, в нашем узком кругу его редко кто-нибудь называл иначе.
…Тот июнь 1990 года выдался очень горячим. Было много основной лётно-испытательной работы, много самых разных событий: я только что возвратился из своей первой загранкомандировки во Францию, сдал в аспирантуре экзамены кандидатского минимума по английскому языку и философии, получил квалификацию лётчика-испытателя второго класса.
За этот же один месяц — точнее, если считать с 31 мая — в четырёх авиационных катастрофах погибли шесть моих знакомых лётчиков!
Ещё в пятницу, пятнадцатого июня, я интенсивно работал на одной из наших южных испытательных баз и даже не помышлял на выходные дни оказаться дома. Но вдруг радость: представилась возможность слетать на попутном транспортном самолёте на «уик-энд» домой. Не скрою, прежде всего меня притягивала возможность хоть пару дней провести с семьёй — уже в воскресенье мы все опять надолго разлетались.
Домой в ту пятницу я добрался очень поздно и, ложась обессиленный спать, подумал, что всё же надо бы заставить себя завтра встать пораньше и съездить на открытие обелиска экипажу Хенка…
…А ночью мы увиделись!
Мы загадочно встретились ещё в тех далёких, тогда казавшихся такими трудными, а сейчас кажущихся таким счастливыми, курсантских временах. Во сне мне будто бы сказали, что он где-то обжёгся и его увозили в больницу, а я всё никак не мог улучить возможность перекинуться с ним хоть парой слов. Но мне всё же удалось проникнуть в санчасть и немного поговорить с ним.
Он лежал готовый к отправке, в курсантском «ХБ», без сапог, с обожжённым лицом и руками, но совсем не похожий на страдальца. Увидев меня, заулыбался, и мы завели непринуждённую беседу.
— Хенк, как это тебя угораздило?
— Да вот, не повезло немного. Вообще, ладно, ерунда, только уезжать неохота!
— А куда тебя везут?
В ответ — название хорошо знакомого города.
— Надо же, а я как раз завтра туда собирался. Вот там опять и повидаемся…
…На следующий день, в субботу, я проснулся спозаранку и поехал на место гибели Николая. Долго и утомительно тряслись в душных автобусах, наконец доехали. Вокруг раскинулся очень красивый российский пейзаж, на околице типично русской деревеньки — старательно сделанный обелиск. Рядом — свежая, незажившая рана на земле, вся нашпигованная рваными кусочками металла: как обычно на таких местах, в течение нескольких последующих лет незарастающая травой.
Торжественное открытие, речи, цветы, свечи… Затем, на расстеленных прямо на траве парашютных чехлах, поминали ребят. Всё это время я явственно чувствовал Хенка, со вчерашнего дня незримо присутствовавшего рядом со мной. Попытался что-то такое выразить в своём поминальном тосте… Но, похоже, не смог, явно остался непонятым…
Я по-мужски люблю Хенка — как живого, и по сей день. Он словно и сегодня живёт во мне. Или, быть может, частица меня умерла вместе с ним?
Мы подружились курсантами. Он был старше на один курс, а по возрасту — на три с половиной года. До поступления в военное училище в 1976 году жил в маленьком посёлочке имени Цюрупы Воскресенского района Московской области («моя родная Цюрупка», как он с нежностью называл свой родимый уголок). Это место находится совсем недалеко от моего родного города Жуковский — центра разработки и создания нашей отечественной авиации. И судьба Николая складывалась сообразно этому.
Поступил в Жуковский авиационный техникум, отрабатывал практику «на территории» — этим выражением собирательно именовали испытательный аэродром и все к нему прилегавшие многочисленные научно-технические отделения. Намертво влюбился в авиацию и стал одержим одной мечтой, без вариантов: стать лётчиком-испытателем!
Как-то раз мы, курсантами, втроём с Хенком и Игорем Гудковым, не рассчитав по незрелой молодости своих сил, придя из увольнения, явили свой нетрезвый вид пред ликом дежурного по батальону курсантов офицера. Последовавшее же на следующий день из уст высоких командиров в папахах строгое взыскание одного лишь из нас, Хенка, не могло заставить сдерживать широкую улыбку — потому как, когда нас троих «пороли» перед строем, в его персональный адрес прозвучал страшно льстивший ему упрёк:
— Ну что, Чуркин, напился с испытателями?
Да, мы с Гудком — потомственные лётчики-испытатели. Его отец, Иван Семёнович Гудков, был военным лётчиком-испытателем НИИ ВВС. Он погиб 6 февраля 1970 года в Туркмении, на авиабазе «Мары», где в тот момент готовилась группа военных лётчиков для участия в Арабо-Израильской войне. Его последним заданием стала отработка на спарке МиГ-21 сложных маневров воздушного боя на предельно малой высоте.
А уже чуть позже, когда мы с Гудком были на втором курсе, а Хенк соответственно — на третьем, как-то раз в увольнении, преодолевая опять-таки мучительное чувство вины за нарушение всех инструкций и запретов, мы решили попить пивка. И, настроив себя посредством оного на весьма сентиментальный лад, пошли затем в фотоателье и вместе сфотографировались. Это было 6 августа 1979 года — в день двенадцатой годовщины гибели моего отца.
Тогда же, будучи во вдохновлённом настрое, мы, вроде бы как «официально», засвидетельствовали друг перед другом одно общее намерение: непременно приложить все усилия, чтобы стать испытателями — о чём и дали «расписку» на обратной стороне полученных фотографий. А для «отчётности» назначили срок следующей встречи — десять лет спустя. В августе восемьдесят девятого года мы должны были собраться, сфотографироваться вместе в том же порядке и, отметив, как положено, это событие, передоговориться на новый срок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});