Тут действие сменилось – на сцене появился хозяин-Этарет. В толпе прыснули. Его изображал многоопытный, вероятно попавший в опалу, актер или беглый шут, до тонкости перенявший манеры тех, кого он сейчас высмеивал. На нем болталась длинная зеленая стола со шлейфом, расшитая мишурными звездами, голову покрывал парик из сивого конского волоса, подстриженный в точности под прическу Этарет и прижатый сверху жестяным венцом. Лицо его было толсто замазано голубоватыми белилами, глаза обведены зелеными чертами. Его слуги заставили возлюбленных встать на колени. Закинув голову, он начал с подлинной интонацией Этарет, гнусаво и надменно произносить не что иное, как похабщину из намеренно испорченных эмандских слов, долженствующую обозначать Этарон. Впрочем, смысл исковерканных слов легко угадывался, и зрители помирали со смеху, валясь друг другу на спины и не чуя опасности, тогда как головы любовников на сцене клонились все ниже. Потом Этарет взял девушку за подбородок и на самой высокой ноте, какую могло извлечь его горло, пропел: «Я хочу тебя поиметь, шлюха!», педантично поменяв окончания слов на благородный манер. Теперь толпа уже не смеялась, она вопила от возмущения, бранясь и наперебой давая советы легковерной околдованной девице. Те, кто стоял в первых рядах, лупили кулаками прямо по подмосткам, каждый надсаживался за четверых, рыча как можно громче:
– Плюнь ему в хайло!
– Откуси ему нос!
– Лучше яйца! Яй-ца луч-ше!
– Выдери ему белые патлы!
– Эй, парень, что ты хлопаешь ушами! Оторви ему язык! Оторви, слышь, этот чертов язык! – вовсю усердствовал какой-то толстый взопревший лавочник, прыгавший впереди всех. Но Этарет увел девушку с собой, заставив публику захлебываться воем от негодования.
Когда волна ярости схлынула, действие продолжилось. Главный персонаж, а именно страдающий в разлуке Канц, нанимался к Этарет в свинопасы в надежде хоть что-нибудь узнать о своей возлюбленной. Но счастье отвернулось от него, его не пускали дальше скотного двора, обкормившиеся челядинцы не желали с ним разговаривать, и ему осталось тратить свой любовный пыл на заботы о свиньях. Свиньи на подмостках были живые, кроме того, ученые, и по ходу «Игры» выделывали презабавные штуки, пытаясь развлечь своего понурого пастыря. Через некоторое время в стадо привезли новую свинку и дали Канцу наказ откормить ее для новогоднего ужина. Эта свинья, пятнистая, словно корова, с надетой на шею оловянной цепочкой, вытворяла настоящие чудеса. Она ласкалась к Канцу, чуть не вешалась ему на шею, вставая на задние ножки, пока он не догадался, что это и есть его несчастная возлюбленная, только обращенная в свинью. Дальше последовал хитро обставленный и непристойный фокус, когда свинья, после того как Канц у всех на глазах среди бела дня провел с ней ночь любви, обратилась снова в девчонку. Кончилось все тем, что влюбленные убежали от хозяина в город, чтобы стать мастеровыми.
Под довольные выкрики и аплодисменты зрителей мальчик в зеленом кафтанчике завершил «Игру» издевательским поучением, что, мол, правда и честь господ Этарет непостижима для вилланов, так что держитесь-ка, горожане, от них подалее.
Когда посмеивающиеся зрители стали расходиться, повторяя и перевирая шутки из «Игры», зеленый малютка влез в телегу Канца. Тот отдыхал, сидя на мешке с тряпьем, – лицедейство давалось ему трудно. В опущенной на колени руке была зажата фляжка с «Омутом».
– Слышь, Канц, тут двое крючкотворов с королевской службы хотят с тобой переговорить. Выглядят не злыми, а вообще не знаю.
– Я их приметил. Из-за пьески, должно быть, беспокоятся. Нажаловался, наверное, кто… – Голос Канца резко прозвучал под пологом телеги и, вероятно, достиг слуха чиновников.
– Они выспрашивали, кем ты был раньше. Ну, я сказал, мол, свинобой. И им, кажется, понравилось. Так что ты бы лучше подошел к ним, спросил, что им от тебя нужно. Может, им при королевской кухне нужен забойщик?
– Уже иду. – Канц полутора глотками осушил фляжку и бросил ее в открытый кожаный сундук с мишурными нарядами. Чиновники, оба скрестив руки на груди, поджидали его.
– День добрый тебе, Канц, – поздоровался один, очень низенький, – мы хотим переговорить с тобой об одной работенке. Как насчет прогуляться до кабачка? Насухо слова не идут.
– Бога ради. – Канц заложил руки за спину, тряхнул белесой гривой и вразвалку направился в кабак. Чиновники пошли за ним. В кабаке они настояли на отдельной комнате, за которую не торгуясь отвалили цену суточного постоя. Канц заплатил за себя сам, отклонив их предложение. Ведомые нескладным слугой, лицо которого обильно обсели бородавки, они поднялись в дощатую комнатенку, наполненную запахом слежавшейся соломы. Здесь был топчан, четыре корявых стула с прорезными сердечками и шаткий голый стол. Слуга поставил на него бутылки и тарелки со снедью, после чего удалился.
– Ну, какая такая работенка?
Чиновники, не торопясь отвечать, сняли шляпы, повесили их сзади себя на стулья. У одного были длинные, до плеч, волосы с медовой рыжиной, очень красивые, холеные, а лицо – женское, хорошенькое, но какое-то недоброе. Другой был чернявым недомерком с синеватыми пятнами от выбритой на лице растительности. Они сели, и недомерок властно указал обалдевшему Канцу на стул.
– Я Гирш Ниссагль, начальник Тайной Канцелярии ее величества Беатрикс, королевы Эмандской, – представился он, откидываясь на спинку.
– А я имею честь быть той самой королевой Эманда, – с еле заметной улыбкой добавила переодетая женщина, – так что имя мое Беатрикс.
Канц даже не успел испугаться в первый момент, а потом это уже было не важно. С напряжением глядя на необычных гостей, он ждал, что будет дальше.
– Ты неплохой лицедей, мастер Канц, – начала королева, слегка растягивая слова и испытующе его рассматривая, – совсем не плохой. Ты доставил нам много удовольствия своей игрой. Скажи-ка мне, своей королеве, без утайки – не было ли у тебя какой истории с Этарет? Уж больно живо все получалось в миракле.
– Один из них и взаправду увел у меня невесту, – угрюмо ответил Канц.
– И чем кончилось?
– Он украл у нее сына, куда-то спрятал его, потому что это был его первый сын, а саму Руту уволок в город, в публичный дом.
– Так ее тоже звали Рутой? А как его? И как сына?
– Его звали светлейший магнат Окер Аргаред, то есть и посейчас так зовут, а про сына ничего не знаю, без меня он родился, без меня и пропал.
– Ах вот как… А послушай-ка меня, Канц. Не хочешь ли ты сыграть еще одну роль? Тоже тут, на Огайли. Каждый раз твое представление будет собирать прорву народа, и одежду тебе пошьем в Королевских мастерских покраше, чем эти отрепья. И жить будешь при дворце.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});