Затем, видя удрученное лицо Лизандера, добавил:
– Я всего лишь закончил то, что затеял ты. Впрочем, Джек мог нажраться от пуза, если б слопал этого засранца. Очевидно, он хотел защититься от нежелательного соседства. Ну так о чем поговорили-то?
– Топорик не отстегнул. Н-да, не отслюнявил. Лизандер вытер окровавленные, исцарапанные руки о джинсы.
– Не дашь мне взаймы еще пятерку? Я хочу положить цветы на могилу матери.
Не заросшая мхом и еще не покрытая пылью времени, могильная плита Пиппы Хоукли была пронзительно белоснежной и выглядела незащищенной среди как попало покосившихся могильных памятников погоста церкви во Флитли.
«Почти такая же белая и незащищенная, как и ее сын», – подумал Ферди, наблюдая, как Лизандер выбрасывает несколько пышных, но уже увядших хризантем, а на их место в вазу ставит четыре букетика подснежников.
«Филиппа Хоукли, 1942—89. Покойся с миром», – прочитал Ферди, и глаза наполнились слезами, как только он подумал, что никто другой из живших и живущих не заслужил настоящего покоя так, как супруга его бывшего директора школы.
Опасаясь за покачивающегося рядом Лизандера, вот-вот могущего впасть в черную меланхолию, он уговорил друга вернуться в машину и надеть шляпу. Ферди нужно было в Лондон. Вчерашние арабы позвонили боссу и наябедничали, что их спровадили в такси. А он в это время отправился с Лизандером.
6
Солнце, хоть и встало позднее Лизандера, наконец объявило о своем существовании, осветив выбеленные морозом поля, стены из желтого камня и бросив полосы теней от деревьев на бегущую впереди дорогу. Когда сельский пейзаж стал более холмистым и лесистым, Ферди миновал очаровательный домик на той стороне деревни, где гладкие серые стволы буков звучали под ветром подобно органу в «Альберт-холле».
Лизандер ненадолго оторвался от своих мрачных мыслей, услышав от Ферди, что усадьба принадлежит Руперту Кемпбелл-Блэку, экс-чемпиону мира по преодолению препятствий, а ныне одному из наиболее преуспевающих тренеров – владельцев лошадей в стране.
– Ты посмотри на эти изгороди! О Господи, желал бы я работать у Руперта. – Лизандер вытянул шею, пытаясь рассмотреть двор. – Я ходил бы за всеми его лошадьми, научи он меня, как опять привести Артура в форму. Временами мне кажется, что Артур просто наслаждается уединением и вовсе не собирается снова скакать. Я больше не могу работать в Лондоне, Ферди. Мне всего лишь двадцать два, но у меня уже жизненный кризис.
– Я понимаю это, – сказал Ферди. – И для тебя есть идея.
Миновав еще десять миль сквозь туннели лесных деревьев, подсвеченные сернисто-желтым облаком сережек орешника и покрытые увядающей буковой листвой, справа они оставили деревушку Парадайз. Пять минут спустя Ферди выехал из графства Ратшир и поднялся на вершину крутого холма.
Выбравшись из машины, они чуть не были унесены смертельным танцем сильного ветра. Перед ними открывался изумительнейший вид на долину, располагавшуюся внизу. Огромные деревья спускались с вершины по крутым склонам, словно пассажиры на эскалаторе. Через деревья для забавы путешественников прорывались шелковистые струи огромного водопада. Этот единственный водный поток мгновенно разбивался на сотни маленьких стремительных потоков, сверкавших подобно клинкам сабель в лучах восходящего солнца, когда они освещали темные, прекрасно возделанные поля или ярко-зеленые заливные луга вдоль по течению Флит-ривер, бегущей по дну долины. Впереди, с милю вниз по реке, бледно-золотые, как шерсть английской овцы, коттеджи окружали стройную англиканскую церковь подобно прихожанам, с пиететом слушающим проповедь.
– Под тобой, – перекрикивал ветер Ферди, – лежит деревушка Парадайз графства Ратшир. Она больше и помпезнее одноименной, что в графстве Глостершир. Здесь любой согласился бы жить, и цены на эти дома растут фантастически.
– В них, – Ферди указал на несколько великолепных строений, видневшихся среди деревьев там и сям подобно львам, – обитают большинство из английских де Рецов из-за изумительнейших видов и потому, что у них есть деньги. Руперт Кемпбелл-Блэк называет это местечко Нон-Утопия: сюда переехало множество нуворишей. И еще одно название есть у деревушки – Трещина, слишком много браков оказались в ней разорванными.
– Ну и что? – проворчал Лизандер, который замерз и был вынужден удерживать и свою бейсбольную кепку, и Джека, чьими ушами то и дело играл ветер.
– Да я тут навел кое-какие справки, пока ты безуспешно пытался разжалобить папашу, – прокричал Ферди, не так сильно мерзнувший из-за более толстого слоя жира под кожей. – Ведь ты познакомился с Рэчел? Ну так вот, здесь империя босса ее мужа, дирижера Раннальдини. Его дом вон тот, справа, самый большой. Усадьба называется «Валгалла». Летом там просто потрясающий сад. Видишь лабиринт, а дальше в лесу небольшой бельведер? Это тайная башня Раннальдини, там он редактирует свои записи, сверяет счета и трахает леди, приходящих никем не замеченными с другой стороны.
– Здесь Раннальдини проводит всего несколько недель в году, – объяснил Ферди, – поскольку постоянно мотается по миру, скрываясь от налогов и оскорбленных любовниц, если только не устрашает до покорности лондонский «Мет». Ходят слухи, – добавил он знающе, – что на случай ухудшения ситуации в Англии у него уже заготовлены контракты с Нью-йоркской и Берлинской филармониями.
– Ну я понял, – подтвердил Лизандер, пряча Джека под пальто. – Дом Раннальдини тогда может пойти на продажу, а ты первый занесешь его в свою книжечку и сорвешь неплохой куш.
– Точно, – сказал Ферди, залезая в автомобиль. – За этим местечком всегда стоит понаблюдать.
Съехав с холма, он повернул на указателе с надписью: «ПАРАДАЙ3. 2МИЛИ».
– Ты сорвешь куш, – продолжил Лизандер, – сосватав этот дом некой паре. Затем, когда через несколько лет брак развалится, ты сорвешь еще один куш, найдя для нее два других дома, а затем, если повезет, кому-то из них продашь этот старый.
Парадайз, признанный Лучше-Всех-Сохранившейся Деревней в течение последних десяти лет в графстве Ратшир, полностью соответствовал своему названию. Даже в такой холодный день он был надежно защищен от ветра башнеподобными лесистыми холмами. Парковый двор и сады, разделенные главной улицей, уже покрывались буйной порослью аконитов, подснежников и ранних крокусов. Зимний жасмин и вечнозеленая жимолость достигали крыш коттеджей, трубы которых выпускали прямо вверх опалово-голубой, почти не колеблемый ветром дым. И хотя утиный пруд еще сковывал лед, остроконечные веточки липы покрывали тяжелые рубиновые почки, заметно выделявшиеся на фоне остальной зелени.