Читать интересную книгу Не говори, что у нас ничего нет - Мадлен Тьен

В дальнем углу комнаты тускло горели две лампы. Она посмотрела в направлении света. Воробушек сидел за отцовским столом, занеся ручку над длинным листом бумаги. Бумага, в сущности, была везде – на кресле, на ковре, водопадом ниспадая со стола; повсюду валялись скомканные листы и залитые чернилами страницы. На патефоне крутилась пластинка.

– В этом доме что, все мужчины сошли с ума? – осведомилась она наконец, опуская метлу.

Сын опустил глаза и выжидательно уставился на разбросанные листки, словно те могли ответить за него.

– Мне покинуть этот дурдом и вернуться во вменяемое – да, восхитительно вменяемое! – село?

– Ох, – сказал Воробушек, когда никто больше не отозвался. – Нет.

– У нас тут небольшое, сиречь – маленькое и неважное, учебное задание, – сказал Папаша Лютня.

Это чудовище, Песнь Народа, подошел сзади и стоял у нее за спиной.

– Задание! В темноте сидеть, как в пещере? – осведомилась Большая Матушка. – Проверить, как быстро вы оглохнете от госрадио?

Папаша Лютня мягко втолкнул ее в комнату и закрыл за ними дверь.

– Беспокоиться не о чем, – сказал он. – Просто дело в том, что некоторые наши интересы – кое-какие музыкальные вкусы – лучше не делать всеобщим достоянием.

Она подняла с пола листок бумаги и поднесла его к здоровому глазу. Она вглядывалась в цифры, бежавшие вверх и вниз по странице, цифры от единицы до семи, линии и точки, вздымавшиеся, как лестницы, аккорды. Они переписывали музыку в цзянпу.

– Учебное задание? – с сомнением произнесла она.

– Сверхурочное, – сказал Воробушек.

Лицо у него было перемазано чернилами.

– Но зачем?

Вокруг них слабо кружила музыка из патефона, добавляя к разговору собственные мысли. Барочные сооружения, которые так любил ее сын, Гольдберг-вариации Баха. Воробушек теперь стоял рядом с ней – уже такой высокий. И когда только этот ребенок успел вырасти? Только вчера он еще бегал под столиками в чайных в грубой зеленой шапочке, которую она ему связала, и ушки шапочки хлопали его по ушам.

– Для удовольствия, – тихо сказал ее сын.

– Да, – сказал Папаша Лютня, словно это слово упало к ним с неба. – Для удовольствия!

– Но где тут польза? Если вам нужны ноты, то почему ты просто не отведешь своего сына к Старому Чжану? Цзянпу для малышей и певичек из чайных, не для студентов консерватории.

Пластинка продолжала крутиться, вырабатывая в воздух музыкальные фразы, и она поняла, что муж и сын ее не слушают – они слушают пластинку.

– Я устала, – отрывисто сказала она. – И я спать. Не дергайте меня.

Она развернулась и вышла из комнаты – как раз когда музыка разразилась букетом звуков, пролившись на нее, как фальшивые аплодисменты. Она закрыла за собой дверь.

Всю ночь, под прикрытием орущего радио, по дому ручейком струилась музыка. Она слабо доносилась и до Большой Матушки, когда та лежала сперва на левом боку, а потом на правом, на животе, на спине или поперек кровати. Наконец она тихонько выбралась из комнаты и прокралась в кровать к мальчикам. Летучий Медведь спал крепко, подвернув стопы и оттопырив большие пальцы, но милый Да Шань переполз через кровать, чтобы быть к ней поближе. И этот тоже слишком быстро вырос. Он неловко вкатился к ней в объятия.

– Я рад, мама, что ты дома, – сонно сказал он.

Вцепился ей в руку и не отпускал, напомнив Большой Матушке Завитка и ее малютку-дочь, и тот жесткий канг, и тихо вьющийся дым сигарет Вэня Мечтателя.

Весной Большая Матушка снова ездила в Биньпай, а потом еще дважды – зимой и следующей весной. Жизнь в деревне стала потише, и, хотя семья Завитка все еще жила в земляной хижине, они мало-помалу вновь начинали преуспевать. Вэнь стал обрабатывать пол-акра орошенной земли, а Завиток преподавала в школе.

За все это время Большая Матушка ни разу не открывала коробку с тридцать одной тетрадью. Но в середине 1958 года зрение на ее здоровом глазу начало падать. Однажды утром она проснулась отекшей, полуслепой и в жару. Она тут же принялась убирать дом, снизу доверху и справа налево. Были сняты шторы, со спальных матрасов – сброшены одеяла и подушки. Она отполировала плинтуса, отскребла стены, опустошила шкафы, перебрала детскую и обнаружила карандашные портреты – свой и Папаши Лютни: она толстая, как фрукт помело, а муж – длинный, как лук-порей. Ниже крупным почерком Летучего Медведя были написаны слова: “юэцинь” (лунная гитара) и “ди” (флейта). Вот же маленькие засранцы! Уже научились высмеивать власть предержащих. Она яростно выбила лоскутные одеяла, думая, что и сам Мэн-цзы бы надрал им уши, выправил почерк и заставил бы претерпеть некоторые физические лишения – но вот она, пожалуйста, несет рисунок в кармане так, точно это драгоценная пачка сигарет Hatamen.

– Ох, матушка! – вскричала она, вспугнув Воробушка, что сидел, согнувшись над грудой рукописей.

Воробушек глядел на нее со все возрастающим беспокойством. Он заметил, как она натыкается на предметы, стараясь смотреть здоровым глазом и крутя головой по сторонам, словно голубь. За последние несколько лет она пополнела и округлилась, однако стала более вспыльчивой – ни дать ни взять правитель из прежних эпох. Квартира была в страшном беспорядке.

– Ох, батюшки! – вздохнула она, поставив на стол небольшую картонную коробку.

И, словно груз всех скорбей мира лежал у нее на плечах, обрушилась в кресло. Ни шнурка, ни липкой ленты на коробке не было, и открыть ее можно было бы запросто, но Большая Матушка Нож просто таращилась на нее, точно ожидая, что крышка поднимется сама собой.

– Мам, мне открыть для тебя посылку? – спросил он.

– Э! – сказала она, повернув голову на девяносто градусов, чтобы поглядеть на него левым глазом. – Я тебя что, перебиваю? Врываюсь вот так вот в твои мысли?

– Прости, мам.

– Ах вы… мужики! – возопила она, когда мимо в пластиковых тапочках прошлепал Летучий Медведь. – Да у вас, наверное, кирпич был вместо матери. Иначе как это вы выросли в эдаких непослушных капиталистических тиранов?

Мальчик уставился на нее снизу вверх, в растерянности разинув рот – он как раз собирался откусить от паровой булочки.

Воробушек исподволь наблюдал, как внимание матери вновь обратилось к побитой жизнью коробке. Она сидела неподвижно, словно желая, чтобы содержимое прочистило горло и само за себя высказалось. Может, там пусто, подумал Воробушек. Большая Матушка протянула было руку за несуществующей чашкой чаю, затем вздохнула, потерла лоб и продолжила разглядывать коробку. Когда Воробушек налил ей свежую чашку чаю, поставив ту рядом с ее безутешной рукой, она подскочила и бросила на него полный ненависти взгляд. Он сел на место. Летучий Медведь затолкал булочку в рот и спешно ретировался.

Когда Воробушек в следующий раз поднял глаза, то увидел, как мать осторожно подтянула коробку к себе поближе, открыла ее и вынула аккуратную стопку тетрадей. Большая Матушка раскрыла первую тетрадь и поднесла ее к здоровому глазу. Она так пристально всматривалась в страницу, что он подумал, что та может даже вдруг самовоспламениться.

– Мам, – сказал он, собравшись со всем возможным мужеством. Здоровый глаз повернулся к нему. – Хочешь, я тебе прочитаю?

– Пошел вон!

Это застало его врасплох настолько, что он выронил карандаш. Воробушек поспешно собрал свои бумаги и убрался из-за стола.

– Нос свой всюду суешь, под ногами путаешься! – проорала она ему вслед.

Воробушек отступил в спальню, где обнаружил хихикавшего Летучего Медведя. Он легонько его шлепнул, и мальчик изящным сальто откатился прочь. Да Шань нелепо стоял посреди комнаты, согнувшись и касаясь голых пальцев ног. Воробушек положил бумаги на кровать и сел у окна в последних лучах солнца – ждать. Когда до него донесся голос матери, звавшей его обратно, он улыбнулся, и братья улыбнулись ему в ответ. Воробушек поднялся, вернулся в кухню и увидел, что мать стискивает кулаки, как едва научившийся ходить ребенок. Он сел рядом с ней. Большая Матушка с горечью протянула ему первую тетрадь. Не дожидаясь указаний, он принялся читать вслух.

Повествование начиналось на середине песни.

Воробушек прочитал:

Как же ты притворяешься, что не видишьЭтого острия, что пронзает тебе сердце?Если жаждешь того, что вовне тебя,Никогда не получишь того, что ищешь.

4

– Ма-ли, вернись. Просыпайся.

Во сне я продолжала слушать Книгу записей. Проснувшись, я не могла вспомнить, где я – и даже кто я. Я увидела скользящие по потолку моей спальни отблески; они полностью поглотили мое внимание, бесконечно приближаясь, возвращаясь и все же оставаясь непредсказуемыми.

Снаружи все еще было темно. Ай Мин сидела на краю моей кровати в пальто, которое дала ей мама. Теперь ее лицо округлилось, волосы были как море, и сидя там, она казалась необыкновенно хорошенькой. Я протянула руки и крепко обняла ее за талию. Ай Мин почесала меня по голове. Пахла она вкусно, как печенье.