Читать интересную книгу Да не опустится тьма - Лайон де Камп

— Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!

Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.

— Как называется этот цветок?

Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.

Он еще что-то спрашивал — какие-то пустяки о погоде и растениях.

Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота. Платье из тончайшей материи местами прилипло к телу — и Пэдуэй откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом; ему стоило лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка Доротеи казалась почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь…

И все же Пэдуэй не решился. Пока его сердце терзалось сомнениями, мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не торопится ли он делать выводы на основании обычной дружеской улыбки? 2) Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия могут быть весьма неприятными и трудно предсказуемыми. 3) К чему все это приведет в случае успеха? Ему не нужна любовница — не говоря уж о том, что благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, — и пока не нужна жена. 4) Он в некотором роде женат…

Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать молодым и безрассудным? Не выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно взвешивать и оценивать — вот как сейчас. Так что смирись с тем, что ты взрослый благоразумный человек, и больше не фантазируй.

Все же душой его завладела печаль — никогда ему не стать тем юношей, «красивым и статным» (так обычно описывают героя авторы романов), который с первого взгляда распознает свою суженую и немедленно заключает ее в обьятия. Возвращаясь к дому, где их поджидал Корнелий Анций со своим плодом ораторского искусства, Мартин хранил молчание. Глядя на очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что позволил Джулии лечь в свою постель.

Они сели — точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в старой доброй римской традиции. В глазах сенатора зажегся огонь, а лицо его приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы — так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.

— Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира Орфея почти умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела, гимны нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть еще люди, которые не щадят сил на взращивание садов культуры, стремясь высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.

— Великий подвиг, — вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк в попытках найти наименее неудобную позу.

— Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности!.. Вот, смею представить на суд сурового издателя эту скромную книгу стихов. — Он протянул свиток папируса. — Кое-что здесь весьма недурно, хоть и сказано это устами недостойного автора.

— Крайне интересно, — произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой. — Однако должен предупредить: я принял уже три заказа от твоих уважаемых коллег. Кроме того, у меня еще газета и готовится к печати учебник. Так что пройдет не меньше месяца…

— О-о, — разочарованно протянул Анций.

— Достославный Троян Геродий, именитый Джон Леонтий и почтенный Феликс Авит. Каждый из них представил эпические поэмы. Учитывая состояние рынка, эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность.

— То есть… э-э?

— То есть они заранее выкупили у мены тиражи и получат весь доход от проданных книг за вычетом торговой скидки. Оно и понятно — если произведение действительно стоящее, автор может не волноваться, его расходи на издание, безусловно, окупятся.

— Да, да, добрейший Мартинус, совершенно верно. Каковы, по твоему, шансы на успех моего скромного труда?

— Я должен сперва его прочитать.

— Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у тебя сложилось некоторое представление.

Анций поднялся. Одной рукой он держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:

Марс громогласной трубой своего господина восславилЮпитера, юного и светлоокого, на трон восходящего,Что мудрой Природой выше всех звезд вознесен.Пышной процессией к древнему…

— Отец, — перебила его Доротея, — у тебя все остынет.

— Что?.. Не беда, дитя мое.

— Кроме того, — продолжила Доротея, — лучше бы ты писал славные добрые христианские стихи, а не погружался в омут языческих суеверий.

Анций вздохнул.

— Если у тебя когда-нибудь будет дочь, Мартинус, выдавай ее замуж поскорее — прежде, чем у нее проявятся критические наклонности.

* * *

В августе Велизарий взял Неаполь. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы помочь городу — только захватил в качестве заложников несколько семей из маленького готского гарнизона, надеясь тем самым обеспечить его верность. Отпор византийцам попытались дать лишь местные евреи, которые, зная религиозные взгляды Юстиниана, могли себе представить, каково им придется в Империи. Пэдуэй выслушал новость с тяжелым сердцем. Он мог бы сделать так много, но ему не дают! А чтобы вычеркнуть его из жизни, нужна всего-то ничтожная малость — одна из повседневных случайностей войны; взять, к примеру, судьбу Архимеда… В эпоху, в которой он оказался, действующие армии не слишком церемонились с гражданским населением — к таким же, кстати, жестоким нравам после полутораста сравнительно спокойных лет возвращались, кажется, военные его собственного времени.

Фритарик доложил, что явились посетители — группа готов.

— С ними Теодегискель, — прибавил он шепотом. — Ну, сын короля. Будь осторожен, хозяин, это подонок, каких мало.

Шестеро молодых и наглых людей ввалились в дом, не сняв даже мечей. Теодегискель оказался светловолосым красавцем, унаследовавшим высокий голос отца.

Он уставился на Пздуэя, словно на диковинного зверька в зоопарке, и высокомерно заявил:

— Я давно собирался посмотреть, что тут у тебя творится — еще с тех пор, как вы с моим стариком стали болтать о манускриптах. Я, знаешь ли, человек любознательный — живой ум, так сказать. Это что за дурацкие деревяшки?

Пэдуэй пустился в объяснения, а свита принца перебрасывалась замечаниями о внешности Мартина, ошибочно полагая, что тот не знает готского.

— Ясно, — небрежно перебил Теодегискель. — Здесь больше ничего интересного нет. Давай-ка взглянем на твою книгоделательную машину.

Пэдуэй показал ему печатные станки.

— А, понимаю-понимаю… Как просто! Я и сам мог бы такое изобрести, если бы захотел. Но вся эта чушь не для меня. Я человек здоровый и подвижный и, хотя умею читать и писать — причем получше многих других! — терпеть не могу разную заумь.

— Разумеется, мой господин, — произнес Пэдуэй, надеясь, что его лицо не покраснело от ярости.

— Эй, Виллимер, — окликнул приятеля Теодегискель, — помнишь того торговца, с которым мы пошутили прошлой зимой? Похож на этого Мартинуса, да? Такой же здоровенный нос.

— Как не помнить! — с хохотом взревел Виллимер. — Век не забуду его рожу — когда мы сказали, что собираемся крестить его в Тибре, привязав к ногам камни, чтоб не унесли ангелы! Но самое интересное началось после того, как нас арестовали солдаты из гарнизона!

Захлебываясь от смеха, Теодегискель повернулся к Пэдуэю:

— Жаль, что тебя там не было, Мартинус. Видел бы ты, какое лицо сделалось у старого пердуна Лиудериса, когда он узнал, кто мы такие! До сих пор себе не прощу, что лично не присутствовал на бичевании тех солдат… Вот уж чем у меня не отнять — ценю юмор!

— Изволите продолжить осмотр, мой господин? — ледяным тоном спросил Пэдуэй.

— Даже не знаю… А что это за ящики? Вещички пакуешь?

— В них находилось кое-какое оборудование, мой господин. Никак не сожжем.

Теодегискель добродушно ухмыльнулся.

— Хочешь надуть меня, хитрец? Я зна-а-аю, что ты задумал! Собираешься вывезти имущество из Рима прежде, чем сюда придет Велизарий? Вот уж чего у меня не отнять — все вижу насквозь! Ну что ж, отлично понимаю — пора готовиться. Похоже, ты хорошо информирован о ходе войны… — Он взял с верстака новую подзорную трубу. — Любопытная штуковина. Я заберу ее, если не возражаешь.

Это переполнило чашу терпения Пэдуэя.

— Нет, мой господин, прости. Мне она нужна.

Глаза Теодегискеля округлились.

— А? Ты хочешь сказать, что нельзя?..

— Да, мой господин, именно так.